Чай с лимоном: Чёртова дюжина

      А вот Нокса, похоже, ночь ждала длинная. И бессонная.       Нет, возможно, спать ему особо смысла и не было: он пришёл к Нэнси в восемь, его уже ждал вкусный ужин, сама Нэнси в халатике… потом, как водится, постель. Такому пылкому юноше, как Ронни, два раза за ночь было маловато; и ничего удивительного в том, что отдохнув как следует, часок-полтора…       Но проснулся Рональд не поэтому.       Он как будто почувствовал вдруг, даже услышал, как часы пробили полночь, хотя часов с боем ни в спальне, ни вообще в квартире Нэнси Уайтхауз не было. И этот пригрезившийся бой часов… Рональд вдруг отчётливо понял: сегодня вечером он совершил самую ужасную подлость, на которую только был способен.       Сегодня днём Нэнси подошла к нему в кафетерии извиниться. Давешний браслетик с её руки уже исчез; да и любезна она была что-то уж слишком. Сопоставив эти факты, Ронни сообразил: её ухажёр по каким-то причинам исчез с горизонта, так что теперь она если не ищет ему замену, то уж точно не откажется навесить рога. Вот он тут же и предложил вспомнить былое, радуясь: ну теперь-то уж точно никаких психов! На вечер или как, но девушка у него есть! А там, глядишь, и всякие типы с седыми волосами перестанут мерещиться… всё пройдёт!       Только вот не пройдёт. Да и не седые у него волосы, просто светлые. Это оттенок такой; и если не приглядываться, то видишь то, что ожидаешь увидеть. Не с чего ему седеть: он моложе, чем кажется, чем пытается казаться, и Рональд уж точно знает: он его обнимал… вчера. Хотя теперь уж позавчера, наверное. Позавчера.       Нокс приподнялся на локте. В спальне горел ночник, и в его свете он видел лицо Нэнси. Она спала. Да, конечно: она очень красивая. И блондинкой ей быть очень идёт. Да и вообще, позавчера он близко не подошёл бы к ней, не будь она блондинкой. Оттенок, правда, был неподходящий, другой: волосы Нэнси не отливали лунным серебром…       Смерть… до чего же это пошло!       Как он теперь будет утром смотреть ей в глаза? «Извини, всё было ошибкой, давай забудем об этом?» Да нет, с ней-то это получится. Один раз они уже расстались, и он знал, почему: эти отношения не приносили ему ничего. То есть нет, конечно, ужин и секс два раза в неделю это хорошо. Но после всего этого они оставались чужими. Другие парочки съезжались, даже венчались в мире смертных каким-то образом, а он с ужасом думал, что вот они поженятся… и что дальше? Он будет видеть её каждый день? Господи, да зачем? Он два раза в неделю так наедался этим чувством пустоты, которое оставалось потом, что ему не хотелось даже лишний раз забежать к Нэнси в перерыв. Зачем?       Он не хотел связывать с ней свою жизнь. Её поцелуи казались ему вялым болтанием языком во рту, а запах духов был холодным и резким. Он, вот, наверное, уже пропитался им. И что, после этого он будет ждать до утра?       Ни за что! Он уходит прямо сейчас.       Кое-как отыскав всю свою одежду, он тихонько выскользнул в коридор, оделся там, обулся, повозился с дверным замком и, молясь, чтобы тот не щёлкнул слишком громко, выскользнул в тёмный подъезд. Ну, теперь дёру! Он жил не так уж и далеко – каких-то два квартала; а если перемещаться через мир смертных… ну он просто знал, куда его сейчас забросит. А на дворе уже полночь, и… да и не пойдёт он туда! Просто больше никогда не пойдёт! Сатклифф эту кашу заварил – вот пусть он и объясняет, как хочет! Умер, уехал, отправился в командировку на Южный полюс, попал в сумасшедший дом или на каторгу, женился или принял монашество – вариантов много, что-нибудь подберёт!       Смертному нельзя быть со Смертью: она очень быстро призывает своих любовников к себе. Это ведь не шутки! Пройдёт год с небольшим, каких-нибудь тринадцать месяцев, и всё! Не то чтобы Нокс точно это знал…       Он остановился, прислонившись лбом к фонарному столбу. Его мозг, его голова, он сам – всё пылало огнём. И это было просто ужасно.       У них нет будущего! Они просто из разных миров! Смертного нельзя привести в мир жнецов, а в мире смертных мужчин, которые сожительствуют друг с другом, наказывают! Ну, то есть, это в Англии наказывают. И то если… если узнают. А он ведь может появляться и тайком, не входя даже в двери, правда? Никто его не увидит; а без романтических пикников на природе и всяких разных прогулок за ручку он проживёт! Всё равно ведь уже поздно, всё равно ведь у них уже всё было. И хотя никто из них так почти ничего с себя и не снял, если это было, то этого было достаточно.       Так что он примет душ, постарается как следует отмыться и… ну… попробует оправдаться дежурством. Год там у них будет или сколько, или они осточертеют друг другу через неделю, или даже завтра… всё равно! Это в любом случае будет лучше, чем то, что он пережил сегодня вечером, и лучше, чем стоять тут и хлюпать носом от страха за себя, за Гробовщика и от ужаса перед собственным будущим.       Дома, когда он вошёл в собственную неприбранную прихожую и поглядел в зеркало, ему стало плохо. Вид у него был прямо-таки больной. И глаза краснющие. Может, сказать, что у него простуда? Или аллергия. На что-нибудь. Угу, а потом добавить: «Хотя нет, на самом деле никакой аллергии у меня быть не может. Я не человек. Я это… жнец. Ангел Смерти, вот. Я не сумасшедший – смотри, у меня даже есть Коса! Она, правда, не очень Коса…»       Интересно, на какой фразе у его слушателя случится сердечный приступ?       Плохая идея. Надо подумать потом.       В душе Рональд мылся так тщательно, словно хотел смыть с себя всю кожу. Потом сушил волосы и искал чистую рубашку. Потом, в ужасе опомнившись, поглядел на часы: два ночи! И куда он собрался так поздно? Его же выгонят!       Ну или примут с распростёртыми объятьями, потому что ждали с вечера. Не попробуешь – не узнаешь, верно?       В общем, ещё через полчаса он возник перед дверью похоронной конторы. И обнаружил то, что его поразило: внутри, за дверью с окошком из наборного матового стекла, горел свет! Так его что, действительно ждут? Тихо Нокс подошёл к двери…       – …замолчи и сиди в своём углу. Там тебе самое место!       Ронни вздрогнул и прислушался. Голос явно принадлежал Гробовщику – не узнать его было трудно. Но и узнать… сейчас в его интонациях не слышно было и намёка на всегдашнюю иронию или на весёлость. Он прозвучал очень обиженно и зло, даже сорвавшись под конец. Нокс ждал, что вот-вот услышит ответ второго собеседника… ведь должен был быть второй собеседник?       Но ответом была тишина… или – если только Рональду не показалось – одна-единственная усмешка. Без всяких эмоций. Словно того, кто усмехался, ответ Гробовщика, который должен был быть обидным, не тронул нисколько.       Что же, это значит, никакого собеседника… нет?       Он говорит сам с собой?       Он сумасшедший?       Но если так… а может быть, так даже лучше! Может быть – сразу станет ясно, что ему нечего делать здесь! И он уйдёт без сожалений, чтобы никогда сюда не возвращаться… И сразу всё будет решено, всё! Правда, прежде чем уйти…       Надо ещё попасть внутрь. А вот это… это уже пугало. Однако – ничего не поделаешь…       Нервно облизнув губы, Нокс осторожно приотворил дверь конторы – ровно настолько, чтобы можно было только одним глазком заглянуть – и, если что, бежать. Но дверь громко скрипнула – так громко, словно петли были годами… да что там годами – веками не мазаны! Испугавшись, Рональд захлопнул дверь, так толком и не успев ничего разглядеть за ней, но осмыслить произошедшее ему не дали. Дверь тут же открылась снова – или гостеприимно распахнулась:       – А, дорогой мой, вот и вы!       Гробовщик улыбался. Улыбка выглядела немножечко безумной… ну или не немножечко. С цилиндра свисала тонкая блестящая паутинка. Ронни сглотнул. Сердце у него колотилось так, что, кажется, отдавалось даже в горле.       Да как он вообще мог сюда прийти, если без страха не может даже стоять на пороге этого заведения?!       – Надо же, как вы поздно, – продолжал Гробовщик, и Рональд просто кожей чувствовал, что в этот момент его оглядывают, пристально, с головы до ног. – Неужели дежурство?       – Что?.. – Нокс непонимающе посмотрел на него. – А… ну да… Вы, как всегда, так неожиданны…       – Ничего не могу поделать! – Гробовщик сокрушённо развёл рукавами балахона. – По натуре я эксцентричен… хи-хи-хи! Да вы проходите, дорогой мой, проходите, – он обнял Рональда за плечи и бережно ввёл в контору. – Осторожно, не оступитесь. Драгоценный вы мой… хи-хи! Что же вы, за удовольствием, значит? А вы, я вижу, не любите торопиться…       Рональд сглотнул.       – А я торопился, – сказал он.       – Ой! – Гробовщик перестал улыбаться. – Правда? Наверное, бежали такими закоулками… В лужу случайно наступили. Духов, – он коротко потянул носом воздух. – Женских. Да так торопились, что совсем и не заметили… ай-ай! – он покачал головой. – Что же мне с вами, таким рассеянным, делать?       Накрыли, понял Рональд. Хуже всего было то, что Гробовщик всё ещё продолжал бережно поддерживать его. Прикосновения его были лёгкими, но Нокс понимал – просто чувствовал: если что, не вырваться ему из этих рук. Голову оторвут – и даже маникюр на длинных чёрных ногтях не пострадает. Такая сила… и такое чутьё… и шрам на шее – разве с таким вообще живут?!       Люди – не живут точно.       Но тогда…       – Вы меня, конечно, сейчас боитесь, – ласково улыбнулся Гробовщик. – Да что вы, дорогой мой, что вы? – Он погладил Рональда по вьющимся волосам. – Разве же я зверь какой-нибудь – или, может быть, демон, чтобы вам меня бояться? Вы поверите, – он слегка понизил голос, – если я вам скажу, что вы ещё никого не встречали в этом мире ближе вам, чем я? И никогда не встретите…       – П-поверю… – запнулся Ронни. – Очень даже… очень даже поверю! – он попытался улыбнуться, лихорадочно соображая при этом, как бы сбежать отсюда. – Да я как только вас увидел…       Гробовщик тяжело вздохнул. И перестал улыбаться.       – Надо же, как бессовестно можно врать, – сказал он с глубокой печалью. – Идите, юноша. Не хотите – не надо: я больше не задерживаю вас. Но больше никогда…       Рональд замер. Никогда?       Он сказал… никогда?        – Нет-нет, не надо! – вскрикнул он, бросаясь к Гробовщику. – Не надо, – шептал он, утыкаясь лицом в чёрную ткань балахона, слабо пахнущую разрытой землёй и, сильнее, – белыми лилиями, – не надо, пожалуйста… не прогоняйте меня! Я не знаю, что я буду делать, я… да, я очень вас боюсь, я за вас боюсь, я вас совсем не знаю, это правда; но без вас… без вас я просто с ума сойду! Пожалуйста, не прогоняйте меня… я не могу без вас! – выкрикнул он, – я умру!       И замер, глубоко дыша, с отчаянием ожидая: что будет? У него дрожали колени, в глазах туманилось; ему казалось, что ещё немного – и он просто разрыдается…       Но ответ был таким… какого он просто никак не мог ожидать.       Он услышал тихое хихиканье – постепенно набирающее силу, превращающееся в груди Гробовщика в полноценный смех – в громкий хохот, наконец! Оглушённый, Рональд в ужасе отпрянул, – а Гробовщик, даже не замечая этого, так и повалился на пол и, задыхаясь от смеха, застучал по полу ладонью. Цилиндр скатился с его головы, волосы рассыпались по полу, но он всё продолжал и продолжал смеяться, пока не распластался на полу, ничком, обессиленный и счастливый.       Рональд сел на гроб. Гроб, в общем, подвернулся ему случайно, иначе он сел бы на пол. У него просто в глазах потемнело, и земля – земля словно ушла из-под ног. Подумать только…       Он высказал всё, он всё сказал – ради того, чтобы над ним просто… посмеялись?..       И ради этого он…       Он бросил хорошую девушку ради какого-то психа, которому на него просто… да просто наплевать!       Гробовщик зашевелился, приподнимаясь.       – Ох, Смерть всеблагая! – вздохнул он в радостном утомлении. – Так и кончить недолго… – Он сел на полу, раскинув длинные ноги и привалившись к ближайшему гробу, прямо напротив Рональда. – Грелль был прав: ты просто что-то с чем-то! (Рональд обратил на него тяжёлый, угрюмый взгляд.) Ну-ну, не сердись на меня, – улыбнулся ему Гробовщик. – У тебя, между прочим, талант: далеко не каждому удаётся даже повеселить меня дважды, не говоря уже о том, чтобы, хи-хи, по-настоящему рассмешить. Знаешь, это кое-чего стоит…       – Вы с Сатклиффом нарочно всё это затеяли, да? – спросил Нокс.       – Ну, можно и так сказать, – улыбаясь, согласился Гробовщик. – Я, правда, совсем не ожидал, что так получится…       – Ну да. – Рональд наклонился завязать шнурок на туфле. – Я ведь не должен был заходить так далеко, да? Я должен был послать вас ко всем чертям, как только вы начали меня домогаться. Но ничего, – он поднялся с гроба, – вы знаете, мой наставник, на самом деле, большой идиот. Вы думаете, вы меня унизили, да? – усмехнулся он. – Посмеялись надо мной… А я вам вот что скажу: зря вы, – руки Нокса легли на ручку его Косы. – Хорошо смеётся тот, – он рванул завод газонокосилки, – кто смеётся последним!       Мотор оглушительно взревел в тишине конторы.       – Какая уникальная модель, – пробормотал Гробовщик, наощупь протягивая руку за шляпой.       – Это да! – весело согласился Рональд. – Сам горжусь!       И легко взмахнул…       – Ронни!!       …газонокосилкой.       В лицо ему брызнули щепки и древесная труха – Гробовщик увернулся. Газонокосилка разнесла только пустой гроб. Отчихавшись от пыли, Рональд хотел было развернуться для второго удара, – но не успел. Страшный, сокрушительный удар обрушился на него самого; и Ноксу показалось, что он услышал, как треснул его собственный череп. Оглушённый, он упал сначала на колени, а потом, ничком, неловко повалился на пол.       Газонокосилка с грохотом въехала в шкаф, чихнула, фыркнула и там заглохла.       Вот и всё, мелькнуло в слабо колышущемся сознании Рональда. Сейчас его и добьют, его же собственной Косой… Он чувствовал вибрацию: рядом что-то происходило, как будто даже потасовка, правда, кого и с кем, если в конторе никого больше не было? – но повернуться не мог, только во рту стало солоно от крови, он не мог и крикнуть, и совсем ничего не слышал… Значит, точно: всё.       Но почему так долго? Это же ведь так просто! раз – и…       Он почувствовал, как его переворачивают навзничь; это оказалось так больно, что он чуть не расплакался. Зачем? Не надо! больно же! Но он мгновенно позабыл обо всём, даже боли, когда, сквозь туманящую пелену слёз, увидел глаза, глядящие на него. Обрамлённые длинными светлыми ресницами, они были травянисто-зелёные, как два изумруда; и взгляд их, чистый, как родниковая вода, был наполнен такой пронзительной печалью, тоской, раскаянием, что поразил Ронни в самое сердце, и он даже не сразу заметил тонкий и ровный шрам, пересекающий левую глазницу и идущий через переносицу…       Легендарный! Это Легендарный!       «Ты пришёл за мной?» – хотел спросить Рональд, но тут взгляд его скользнул ниже и он увидел знакомый шрам на шее, ворот белой рубашки и балахона и очень знакомые деревянные бусины… И такой поворот событий для впечатлительного Нокса оказался слишком большим потрясением.       Он издал невнятный звук и безжизненно поник в руках Гробовщика; глаза его закатились.       – Скорбящий ангел, – прозвучал в тишине конторы глуховатый, низкий мужской голос. – Та же поза и то же отсутствие смысла.       Гробовщик тихонько хмыкнул, не поднимая головы.       – Пошёл вон, – сообщил он. – Шевели своими восемью ногами, и чтобы духу твоего здесь не было… – он перевёл дыхание, – до вторника. Ты слышал? – он повернул голову. – Убирайся!       Чёрный паук проворно и методично продолжал заплетать угол возле двери паутиной. Потом остановился. Угол заволокло чёрным дымом, и из него возникла мужская фигура – очень высокого роста, со слегка растрёпанными волосами. На мужчине появилась фрачная пара, белые перчатки, французский галстук и, наконец, очки в тонкой оправе, из-под которых блеснули золотисто-жёлтые глаза.       – Я спас тебе жизнь, – объявил он. – Хотя в телохранители к тебе не нанимался, жнец.       – Нет, – спокойно отвечал Гробовщик, – ты просто покалечил его. А я, в свою очередь, не обязан предоставлять тебе крышу над головой. Так что не испытывай моё терпение, Клод Фаустус. Катись!       – Уверен? Заключу с кем-нибудь контракт, и ты меня долго не увидишь, жнец.       – Вот и славно! Меч можешь выслать почтой. Они у вас, насколько я понимаю, одноразовые? Возвращать не надо?       Не отвечая, Клод подошёл ближе и бросил внимательный взгляд на бесчувственного Нокса.       – Сладкая птичка, – сказал он. – Хрупкие косточки.       И растворился в облаке чёрного дыма.