Чай с лимоном: Чёртова дюжина

      Вечер был ветреный.       Ветер дул с такой силой, что буквально сбивал с ног. Холодный, ощутимо осенний (шла первая неделя ноября), несущий промозглые частицы измороси, он пронизывал до костей, вызывая лишь одно желание – поскорее оказаться дома, возле пылающего камина, с чашкой горячего ароматного чая или глинтвейна, чтобы только стук голых ветвей в стёкла да завывания ветра в каминной трубе напоминали об этой ужасной погоде. Потому и неудивительно, что на лондонских улицах было… пустовато. Особенно на этой, торговой, сплошь занятой магазинчиками и конторами: вряд ли в такую отчаянную погоду хотя бы одному здравомыслящему человеку пришло в голову добровольно отправиться за покупками.       И этот юноша, что упрямо шагал сейчас против ветра, держась поближе к стенам домов, не был таким уж исключением: во-первых, он пришёл сюда не по своей воле, а во-вторых, совсем не за покупками. Более того, он имел твёрдое намерение не уносить с собой из места, куда направлялся, даже воспоминаний. На это у него – тут он был больше чем уверен – имелись все основания.       Юноша был хорош собой – можно было без всяких преувеличений назвать его красавчиком, несмотря на его строгий и неприветливый, хмурый вид. В простом чёрном плаще, под которым виднелся чёрный же костюм с галстуком, в чёрных перчатках, в больших очках в чёрной оправе, он, скорее, напоминал какого-нибудь клерка, готового в любую погоду сообщить одному из владельцев здешних заведений, что срок его долгового обязательства уже давно истёк, кредиторы недовольны, и что если он не хочет окончить свои дни в тюрьме, пусть уже наконец-то начнёт платить. Словом, он вполне сошёл бы за мелкого служащего, для которого увольнение гораздо страшнее холода и простуды, если бы не одно «но»: его белые теннисные туфли, изумительно белые для лондонских улиц.       В каком деловом костюме можно было бы такие допустить?       В том-то и дело.       Столь же безупречной, просто сверкающей белизной отличались и манжеты, и воротничок рубашки «клерка» с расстёгнутой верхней пуговицей. Растрёпанные волосы юноши, пышные и немного волнистые, сами по себе имели золотисто-соломенный оттенок, но на затылке и у висков были выкрашены в тёмный, почти чёрный цвет, что составляло довольно занятный контраст. И это тоже было очень странно для чопорного и монохромного викторианского Лондона.       Но если бы какой-нибудь прохожий случайно столкнулся с ним и, преодолев типичную британскую сдержанность, решился бы как следует заглянуть ему в лицо, то оказался бы поражён гораздо больше, чем туфлями, манжетами, причёской или воротничком – любой деталью, любым предметом костюма, выбор которого, по сути, дело вкуса и ничего больше. Глаза мнимого клерка – вот что по-настоящему поразило бы любого прохожего. Зеленовато-жёлтый, их цвет напоминал оливин или хризолит; они были очень яркими, эти глаза, и сейчас в них светилось неподдельное упрямство, взвинченная нервозность, кипучая молодая злость. И хоть по натуре их обладатель вовсе не был злым – даже в капризном изгибе его губ чудилась какая-то странная, искушённая невинность, – сейчас этот ветер, эта изморось, эта пустая улица и, главное, мысли о том месте, куда он направлялся, поневоле будили в нём не самые приятные эмоции. Нервно поёжившись, юноша наконец остановился перед одной из контор – целью своего путешествия.       Контора выглядела скромно – проще не придумаешь. Возможно, она была самой заурядной на этой улице. Не верилось, что владелец хотя бы немного задумывался о том, чтобы сделать её привлекательной для клиентов: ему было лень даже как следует протереть вывеску. Да и вывеска являла собой пример минимализма: просто, зато со вкусом. На прямоугольнике приглушённого фиолетового оттенка, окружённом тусклым бордюром под золото, чернели крупные, издалека разборчивые буквы:       «ГРОБОВЩИК».       Украшена вывеска была черепом и, по-своему, живописной паутиной, в центре которой отдыхал здоровенный чёрный паук, абсолютно безразличный к тому, что и на улице холодно, и для пауков уже не сезон. Эту флегматичную тварь вообще непросто было заинтересовать чем-нибудь, кроме его собственной персоны. Заметив посетителя, он, подволакивая задние ноги, уполз куда-то за вывеску и притаился там. Но юноша всё равно его не видел. На всяких пауков внимание обращать? Ещё чего!       В жизни Рональда Нокса хватало бед. Особенно – в последние несколько месяцев. Да что там – их хватало с тех самых пор, как он пришёл работать в третий отдел лондонского департамента диспетчерской организации «Несущие смерть», и холодно-вежливый (но, несмотря на всю свою холодность, очень даже симпатичный) начальник представил Рональду его наставника. Хищная улыбка Грелля Сатклиффа была первым, что заставило Нокса вздрогнуть и побледнеть, хотя раньше он совсем и не думал, что робкого десятка. Знал бы он, что это только начало… что ровно через неделю он проснётся с утра пораньше с дикой головной болью в квартирке, сплошь красной, больше всего напоминающей приют маньяка; а рядом на подушке будет, с приоткрытым ртом, посапывать его наставник… В постели оказалось что-то ещё; и Рональд был немного удивлён, вытащив из-под одеяла пустую, зелёного стекла, винную бутылку. Удивление перешло в шок, когда Сатклифф, позёвывая, без особых подробностей (потому что выпил ещё больше Ронни, и события предшествующих вечера-ночи вспоминались ему с большим трудом) рассказал ему, в чём именно эта бутылка поучаствовала. И действительно, стремительно бледнеющий Ронни припомнил развратную улыбку наставника – как раз перед тем, как его язычок заскользил по горлышку бутылки, жадно его облизывая, увлажняя слюной. Тело о минувшей ночи не напоминало ничем, за исключением засосов, так что Рональд, на протяжении всего прошедшего с тех пор года с небольшим, продолжал истово верить: бутылка эта побывала у него только в руках. Нигде больше! Но, так или иначе, ночь, проведённая с Сатклиффом, разрушила все обеты, которые приносил сам себе на последнем курсе Академии отчаявшийся от неумолимой тяги к мужчинам Рональд: видимо, не лечилось это никакими обетами, равно как и многочисленными романами с хорошенькими секретаршами, липшими к красавчику Ноксу, словно он мёдом был намазан. Липшими, липшими… ну да. Только что-то в последнее время слишком всё переменилось.       Сатклифф – и никто иной! – был виноват в стремительном и окончательном падении Рональда.       И именно он, между прочим, отправил его теперь, в эту ужасную погоду, сюда, в похоронную контору. С поручением: передать хозяину конторы письмо следующего содержания (по своему великому любопытству, Рональд уже знал его дословно, но оно, тем не менее, так и не стало для него понятным):       «Думаю, обещанный камешек придётся тебе по душе. Он ведь красив, не так ли? Но берегись! иногда, когда я смотрю на него, мне чудится, будто на нём лежит какое-то смертельное проклятие… Однако ты же ведь любишь всякие такие штучки, правда? С нетерпением буду ждать результатов твоей работы. Мне бы очень хотелось поскорее увидеть их. Я надеюсь, ты будешь осторожен? Жаль будет, если такой милый камешек окажется расколот безвозвратно…

Всегда твоя, нежная и покорная Актриса».

      – Ты понимаешь, Ронни, – чувственно понизив голос, говорил Грелль своему несчастному бывшему стажёру, которому не посчастливилось с ним наедине корпеть над отчётом в конце рабочего дня, – мне очень-очень нужно, чтобы это письмецо дошло до адресата. Ну а кому ещё я могу довериться, как не тебе? Ты же ведь сама открытость и честность, Ронни! Ах, как после всего, что ты для меня сделал, не доверять тебе как самому себе…       – Я жнец, а не почтовая голубка, – не отрываясь от дела, буркнул Рональд. – Почему бы тебе самому не обрадовать этого своего приятеля?       – Но какой тогда смысл писать письмо? – искренне изумился Грелль. – И потом… Ронни, дорогуша, ты должен понимать: если такая независимая леди, как я, о чём-то просит – она никак не в состоянии сделать этого сама. Так что будь умницей. Отнеси конвертик.       – Нет.       – Даже если я очень-очень тебя об этом попрошу?       – Да хоть на коленях и под столом! Не понесу.       – Грубить леди – дурной тон, – нахмурился Грелль, – но я буду считать, – он улыбнулся, демонстрируя свои великолепные остренькие зубки, – что ты просто пошутил. И, так уж и быть, я тебя прощу, если…       – Я же сказал, – Рональд взглянул на бывшего наставника почти с ненавистью, – я никому – ничего – не понесу.       Грелль выпрямился.       – А вот это ты напрасно, Ронни, – протянул он. – Между прочим, Уилли хочет отправить тебя на ночное дежурство…       – Он меня и так отправит, – хмуро отвечал Нокс.       – Ну почему же. Могу же я взять себе своё же дежурство? Да, Ронни, – улыбнулся Грелль до глубины души возмущённому Рональду. – Ты ведь хочешь, чтобы я это сделал, правда?       – Это шантаж! – бледнея, прошептал Нокс.       – Шантаж? Фу, как грубо! – поморщился Грелль. – Назови это… маленькой взаимопомощью. А вот если бы я пригрозил рассказать девочкам в бухгалтерии, какая у тебя изумительная, сладкая попка – это был бы шантаж.       Одним словом, Рональду ничего не оставалось, кроме как, закончив отчёт (тут Грелль любезно пообещал замолвить за него словечко перед Спирсом), переместиться в мир смертных, в лишь приблизительно указанное место, и уже оттуда добраться до пункта назначения. И это вместо того, чтобы пойти домой и наконец-то свалиться спать, о чём он, накануне не выспавшийся, мечтал с самого утра! На прощание Сатклифф дал ему поистине ценные рекомендации:       – Значит так, перемещаешься ты на эту улицу, проходишь… ну я не знаю – там не очень далеко, – полностью в своём духе инструктировал он, – и доходишь до конторы с вывеской: Анни… в смысле, гробовщик. Понял? Повтори.       – Гробовщик, – уныло повторил Нокс. – И?       – И будь с ним повежливее, – посоветовал Сатклифф, скрещивая руки на груди. – Я ничуть не приукрашу, Ронни, если скажу, что от этого зависит вся твоя дальнейшая судьба. Понятно? Ну вот, молодец. Завтра жду тебя с ответом.       Несмотря на то что контора была открыта, в ней было тихо и пусто – словно все вдруг вымерли. Это неприятно подействовало на Рональда. Он бы положил письмо на стойку со счётами и ушёл – но бессовестный Сатклифф потребовал от него непременно дождаться ответа, а ответ непременно будет. Вот только от кого? Казалось, здесь вообще нет ни единой живой души… А что, если…       Что если это – ловушка?       Куда его отправили с этим странным, бессмысленным, совершенно нелепым письмом? К кому? Его бывший наставник был способен на всё – Рональд это знал, – и это всё ни к чему хорошему не относилось. Что, если… что, если он решил убрать с дороги соперника, до сих пор не сводящего глаз с его Уилли?       Да нет. Не может быть. Это же преступление…       Да, но с каких пор Сатклиффа интересуют такие мелочи? Тем более, у него есть любовник, который найдёт способ покрыть все его грехи – Спирс изворотлив как змея, Рональд ни минуты не сомневался в этом. А что, если они вместе так решили? Что, если…       Ноксу сделалось жутко.       Очень уж к этому располагал интерьер полутёмного торгового зала: мрачные, обшитые деревом, стены; шкафы с какими-то банками, заполненными непонятной мутной жидкостью; гробы на полу и один, стоймя, – у стены… зачем так? Потолок был такой низкий, стены – давили… из-под двери в конце помещения пробивался свет. Значит, там кто-то есть? Рональд уже хотел броситься туда и скорее отдать письмо, чтобы только отделаться от этого пугающего чувства и от этой мучительной тишины, что здесь царила; но не успел он сделать и нескольких шагов…       Чей-то взгляд, пронзительный и ясный, пытливо впился, врезался ему в затылок. Как молния, как лезвие Косы. Он был такой ощутимый, что Ноксу не нужно было слышать – он чувствовал, как позади него кто-то стоит, и этот кто-то не сводит с него своих внимательных, пристально изучающих глаз. У кого могли быть такие глаза?       Человек это?       Призрак?       Демон?       Ещё кто-то, неведомый и жуткий?       Сердце с размаху стукнуло и замерло: кто-то неслышно шагнул ближе. Кажется – кажется! – только зашуршала ткань…       А потом из-за спины Рональда появились руки.       Бледные, тонкие, с длинными пальцами, с длинными чёрными ногтями, они стремились сомкнуться (Рональд инстинктивно приподнялся на цыпочки, вытянул шею, поднимая подбородок) вокруг него, обнять, – но даже одного объятия им было мало. Они коснулись живота, груди Нокса; коснулись его лица, чуть замерев на оправе очков – живые, тёплые, странно ласковые руки. И, сквозь одолевающий его ужас, Рональд вдруг почувствовал странную, тяжёлую истому, властно шевельнувшую грешную плоть, до сих пор мирно дремавшую в темнице белья и брюк. Это ввергло зажмурившегося от страха юношу в оцепенение…       – Ну-ну, – мягко произнёс ему на ухо глубокий, вкрадчивый, очень приятный и даже ласковый голос, – такой симпатичный – и вдруг испугался… Это почему?       И кто-то развернул Рональда на сто восемьдесят градусов, к себе лицом.       Нокс собирался что-то ответить – даже воздуха набрал в грудь; но, на свою беду, прежде он открыл глаза – и дыхание в его груди замерло…       Решимость его была напрасна. Он убедился в этом в ту же секунду.       – Гробовщик, – улыбаясь, представился пугающий субъект – настоящий воплощённый кошмар; а ведь Рональд до сих пор даже и не подозревал, что таковой у него имеется. Лицо субъекта наполовину скрывала длинная, пепельного оттенка, чёлка, из-под которой виднелся жуткий шрам, похожий на след крупных, наспех сделанных, стежков; второй шрам, такой же, окружал его шею. – А как вас зовут, мой дорогой?       Ответа не последовало: дорогой где стоял, там и упал. Вернее, упал бы; но его вовремя подхватили. Очень вовремя.       – Надо же, какой нервный, – заметил Гробовщик, ловко усаживая Нокса, лицо которого сделалось белее его собственного воротничка, на ближайший гроб. Тут он заметил в руке Рональда конверт: – О, а что это тут у нас? Неужели для меня? Ну-ка… – он попытался забрать у насмерть перепуганного юноши конверт, но не тут-то было: казалось, пальцы Ронни сковало трупное окоченение. Да он и был бы похож на труп – он даже забыл, как дышать, – если бы не подвижный, мятущийся взгляд, исполненный дикого ужаса.       Гробовщик тяжело вздохнул.       – Солнышко, будь умницей, – мягко, как ребёнка, попросил он Рональда. – Отдай.       – Н-не ешьте меня… – пролепетал Нокс, стуча зубами.       – Хи-хи! Учту, – весело улыбнулся похоронных дел мастер. – А теперь – отдай.       Нокс отдал.       – Молодец, – похвалил его Гробовщик, прошёл к полкам и достал оттуда сосуд, в котором обомлевший Рональд признал погребальную урну из обожжённой глины. – Держи печеньку.       Печенька была в форме косточки.       – Э… спасибо; я… не голоден, – пользуясь частично вернувшимся даром речи, попытался отказаться Рональд.       Но его мнения, похоже, не спрашивали. Более того: через пару минут ему в руки сунули мензурку с утопшим чайным пакетиком и тоненьким солнышком лимона сверху:       – День непогожий; вы, дорогой мой, замёрзли… Согрейтесь; а я пока ответ напишу.       «Смерть великая, – дрожал Нокс, провожая взглядом хозяина конторы, скрывшегося за той самой дверью, до которой прежде Рональд так и не дошёл, – какой ужас! Точно приятель Сатклиффа! Только у него могут быть такие приятели! То ли псих, то ли маньяк… Пусть только попробует меня ещё сюда послать! Ни за что не пойду!»       Ни к чаю, ни к печенью он, разумеется, не притронулся. Ещё чего! Жнеца, конечно, насмерть не отравишь, но… вообще, кто знает?! Нет, нельзя, нельзя рассказывать Сатклиффу, как он испугался! Нельзя, потому что… нельзя. Он не трус, вот! И не напугать его всяким уродливым психам с… с нечёсаными патлами до пояса! Седыми, что ли…       Откуда только Сатклифф его знает? Где выцепил?       Они были любовниками?       Сообщниками в тёмных делишках?       Что общего вообще может быть между жнецом и… этим? Он человек хоть? Или кто?       Хозяин конторы вернулся; теперь Рональд отчётливо заметил, что одна из прядей в его длинных, слишком длинных волосах, справа, заплетена в тонкую косичку. На губах Гробовщика играла улыбка, лёгкая – и совершенно безумная.       – А вы, мой дорогой, я вижу, и вправду не голодны, – заметил он с лёгким разочарованием, увидев нетронутые печенье и чай. – Ну да ладно. Вот, держите, – он протянул Рональду тот же самый конверт, – да не забудьте поблагодарить нашего с вами – хи-хи! – общего приятеля за такой неожиданный поступок. Не знаю, правда, что из этого выйдет; но его старания достойны похвалы. И, – он широко улыбнулся, – ваше участие – тоже… Только всё-таки: как же вас зовут?       – Джон Смит, – буркнул Нокс.       – Хи-хи! Очаровательно, – ещё шире улыбнулся Гробовщик. – А настоящее имя?       Стылый холод пробрал Рональда до самых костей.       Он не видел этих глаз, но чувствовал: сейчас в них нет ни единой насмешливой искорки. И точно так же он чувствовал, как взгляд их пронзает его насквозь. Никогда, ни с кем ему не было так страшно! Никогда на него не смотрели так… так, чтобы…       Нет, он никак не мог понять этого странного, смешанного со страхом, чувства. Было ли оно ему незнакомо? Не узнавал ли он его? Да и было ли оно, не мерещилось ли?       – Рональд Нокс, – тихо сказал он.       – Рональд… – Губы похоронных дел мастера тронула мягкая улыбка. – Ну что ж, Рональд, – спасибо, что заглянули.       «Как, и всё?» – удивился Нокс. Неужели его просто отпускают? Он даже ощутил какое-то странное разочарование: как же так? с ним совсем ничего не сделали? Он зря боялся?       – Я что, могу идти? – спросил он.       – Идите, – пожал плечами Гробовщик, – не насильно же мне вас держать, дорогой мой. Впрочем, если вам хочется остаться…       – Нет, – решительно мотнул головой Нокс, – извините, но мне и вправду пора. Спасибо за гостеприимство, конечно; я… в общем, я пойду.       – Заходите как-нибудь, – улыбнулся Гробовщик.       Ну уж нет! Не собирался Рональд сюда больше заходить!       Вот только кто же его спрашивал…