Чай с лимоном: Чёртова дюжина

      Ветер, шальной и дикий, носился по Лондону до самого рассвета – стучал по крышам, раскачивал вывески, обрывал с деревьев последние листья; пронизывающий до костей, донимал вышедших на ночное дежурство жнецов. Впрочем, Эрику Слингби ветер был нипочём: у него было хорошее пальто. Не потёртое, сравнительно новое, чёрное, как и полагается по уставу, пальто. Но ох и ночка всё-таки была! Сырая, туманная. И небо какое-то тошнотворное, не чёрное, а изжелта-серое. Ноябрь месяц, чего уж тут… Холодно было, темно и глухо. Приближался второй час ночи. Порядочные люди давно спят; а непорядочные…       А парочку непорядочных, собственно, и поджидает Эрик Слингби, сидя на скамейке в тёмном парке и пристроив рядышком Косу.       Нет, ну вот же люди! Напьются, забредут чёрти куда – и вдруг, ни с того ни с сего, выхватят ножи да и поубивают друг друга. Люди… Свиньи, а не люди. Вон, у того, что постарше, жена и трое ребятишек, мал мала меньше; и не жаль ведь… Хотя, действительно не жаль, раз седьмое примечание стоит – периодические проявления жестокости. По кому ещё оно пройдётся, седьмое примечание, тем более, спьяну, как не по жене и детям? Водится же на свете такая гнусь; а жнецы мусорщики, что ли? Можно подумать, демоны позарятся… Да отравятся они такой дрянью! И всё одной адской тварью меньше… Так нет: дежурь вот по ночам, убирай. Стажёра бросай на произвол судьбы, опять же.       Впрочем, Алан-то, конечно, видит уже десятый сон; и потому, возвращаясь домой, надо быть особо осторожным, чтобы ненароком его не разбудить. Слава Смерти, что Алан – такой послушный, умный парень; и хоть не сразу, но всё-таки согласился с тем, что даже если Эрик где-то там, в мире смертных, на дежурстве, самому ему всё равно надо спать, а не изводить себя бессонницей, плохо замаскированной стандартной отговоркой: я читал. Ну какой читал, какой читал, спрашивается, если за столом потом сидишь сонный, зевая во весь рот (зверёныши домашние так зевают, щенки или котята), и засыпаешь – вырубаешься, разом, чуть только голова коснётся подушки? Какое тут чтение…       Странно, что они стали жить вместе. Так быстро… Но если кто вдруг вздумает сказать, что это ненормально, получит в нос. Ненормально! Тоже ведь… Всё, что нормально, осталось там, в жизни, которую никто из жнецов не помнит; и всё, что ненормально, там же. О вечном блаженстве, о бессмертии души (любят же мечтать люди!) думать уже не им. Потому что наверняка прежде мечтали и прежде думали; и вот домечтались, додумались. Что пришло, то пришло; и заслуженно ли или по какой-то нелепой случайности – не спросишь: не у кого спросить. Где-то, конечно, обретается Легендарный; и, может, он знает – а может, и не знает, потому что не сказать по нему было (не сказал бы Эрик), чтобы он слишком уж много знал.       А погодка-то собачья…       Слингби поднял воротник повыше и засунул руки в карманы пальто. Зябко.       Да где же чёрт носит этих двоих? И угораздило его припереться в такую рань – а всё нежелание опоздать, получить нагоняй от начальства. Начальство… послала же Смерть начальство! Образец порядочности, образец выдержки и вообще всего положительного, что только может отличать жнеца, – а самого из собственного кабинета домой зашвырнуло. И ведь не к кому-нибудь, а к любовнику, и даже не просто к любовнику – к Сатклиффу! Ха! Вот и на тебе: всё цапались-цапались, грызлись-грызлись, злились, обижались, ненавидели, проклинали друг друга, втихаря или даже вслух, – а потом, в одно, как говорится, прекрасное утро взяли да и явились вместе на работу. И ведь момент же выбрали! Не успел секретарь главы департамента повесить на доске в холле объявление, что демон, который терроризировал департамент чуть ли не неделю кряду, уничтожен и повышенные меры безопасности отменены, как распахнулись стеклянные двери…       И появилась счастливая пара. Во всяком случае, Сатклифф-то уж точно был счастлив как никогда. Гордый, как король (хотя уж, скорее, как королева), вздёрнув нос, он поднялся в отдел, как на трон, держа своего Уилли, завоёванного, но совершенно по этому поводу спокойного, под руку. Все, кто видели, так и обалдели. Какой-то новичок грохнулся на ступеньках – все бумаги рассыпал, которые нёс! – а Спирс… а что он? Ничего. Как будто так и надо было. Как будто это не он ещё на днях игнорировал Сатклиффа из последних сил, хоть к лику мучеников причисляй. И как будто это не его зашвырнуло из департамента домой: слишком уж отдохнувшим он выглядел, даже как-то посвежевшим за прошедший выходной.       Да уж, любовь. Ничего тут не попишешь.       Новость о том, что эти двое теперь парочка, департамент просто взорвала. Сердечные страдания Грелля Сатклиффа давным-давно стали местным анекдотом; как уж тут поверить, что такое может закончиться чем-то стоящим? Просто бродя по департаменту, из отдела, в кафетерий, обратно в отдел, Эрик раз десять успел услышать чьи-нибудь комментарии. Как правило, жнецы спрашивали друг у друга, не сошёл ли Спирс с ума, не шантажирует ли его Сатклифф, и сходились во мнении, что это вряд ли продлится долго. То есть, Спирс должен одуматься. Разве можно так губить свою репутацию? Тем более что Сатклифф такое вытворил вчера в кафетерии? Вы не слышали? Вы там не были? К счастью, Хамфриз всё-таки спас ту… так, тише, вон идёт его наставник.       И правда, про кафетерий, завидев Эрика, все почему-то замолкали: вспоминали про какие-нибудь дела или переводили разговор на другую тему. А жаль. Так-то Слингби не прочь был поболтать и про кафетерий, и про мисс Эшфилд, и про то, чего она пыталась добиться от Алана и от него лично, но что он, дурак, что ли, чтобы навязываться? Нет так нет; хотя, признаться, ничего хорошего он в таком положении вещей не видел. И вообще, какого чёрта?       Может, конечно, всё объяснялось тем, что все ждали развязки этой истории. Должна же она была быть? Ждал её и сам Спирс. В тот день он как распределил дела, так вовсе и не показывался из кабинета: должно быть, ждал, что его вот-вот позовут наверх. Сам-то не показывался, зато Сатклиффа, наоборот, отправил на весь день собирать души – якобы в наказание за выкрутасы накануне. Работы, видно, было много: до конца рабочего дня Сатклифф в департамент так и не возвратился, а когда возвратился, дальше дверей всё равно не пошёл: Уилл встретил его у входа, взял под локоть и увёл с собой – судя по всему, домой. Сатклифф ещё, кажется, что-то там щебетал ему по дороге, а Спирс его слушал, даже с вниманием. Ишь ты.       Словом, так и не позвал глава департамента Спирса к себе. Ни в тот день, ни на следующий… Так полтора месяца и прошло. Не позвал.       А этим двоим и без него хорошо. Приходят вместе, уходят вместе, обедают вместе (чаще-то у Спирса в кабинете, но и в кафетерий спускались пару раз) и подежурить тоже успели вместе. Словом, тишь да гладь – семейная идиллия, чтоб её. Сатклифф даже домогаться к Уиллу стал куда цивильнее, а тому теперь достаточно было только строго на него взглянуть, чтобы заставить его засмущаться, покраснеть и балаган свой прекратить. Да что там, Сатклифф и вообще-то стал куда спокойнее, и в третьем отделе лондонского департамента жнецов впервые, можно сказать, со дня его основания воцарилась относительно рабочая обстановка. Даже Нокс, регулярно опаздывающий и, разумеется, нарушающий дисциплину, как-то не слишком раздражал (даже Спирса!) и не портил общую картину. Хотя Ноксу в последнее время и без того несладко приходилось.       После того, как по всем отделам пронёсся пущенный этим пронырой слух, что Уильям Т. Спирс и Грелль Сатклифф тайные любовники; после того, как этот слух привёл к такому скандалу в кафетерии (слава Смерти, благополучно разрешившемуся – ох, если бы не Алан!); после всего остального, что случилось затем в тот день – казалось бы, горе-сплетнику были уготованы большие неприятности. Но… Получилось всё совсем по-другому: Сатклифф, чего никто не ждал от него, вдруг взял своего бывшего стажёра под трепетную, трепетнейшую опеку. Он стал угощать Нокса засахаренным миндалём, стал называть его лапочкой, дорогушей и даже благодетелем (за сплетни-то!), никому слова о нём дурного сказать не позволял и чуть ли не грудью за него готов был становиться: «Не смейте трогать моего Ронни! Он лапочка». Лапочка терпел; но видно было, что от всего этого ему тяжко, что в любой момент он ждёт от бывшего наставника удара в спину, и чем дальше, тем более жестокого. Общаться с ним стало совсем невыносимо: он огрызался и, чуть что, занимал оборонительную позицию. И перед девушками рисоваться тоже перестал; с работы отправлялся домой, спать, но всё равно каждый день приходил невыспавшимся – только дивиться оставалось, как же ему это удаётся. Глядя на всё это, даже Алан, который раньше старался держаться от него как можно дальше, стал вдруг опасаться, что он, бедный, так и с ума сойдёт; и даже тактично попытался намекнуть Греллю: может, лучше стоит всё-таки дать Ронни немного свободы? Только что говорить с Сатклиффом! Он искренне был убеждён, что в принципе не может сделать своему Ронни ничего плохого – иначе Уилли никогда не доверил бы ему стажёра, говорил он. И не беспокоило его даже то, что некоторые, тайком, посмеивались над этой заботой, – а значит, и над Ронни тоже посмеивались.       Ага, вот и те двое, в конце аллеи… Хорошо быть жнецом, да ещё и при очках: кого надо всегда разглядишь. Слингби поднялся со скамейки, лениво расправил затёкшие плечи и взял Косу. Пора приниматься за работу.       По-хорошему признаться, не любил он запаха крови. Муторно становилось ему от него. Вот на вид он переносил её гораздо спокойнее. Но запах… Липучий и тяжёлый (тот из этих двоих, что нападал первым, пырнул товарища в живот, прежде чем сам получил лезвие под рёбра), он был мерзок невыносимо, несмываемый, как дёготь. Как-то и неловко было даже возвращаться к Алану таким… Эрик вздохнул и, закончив досматривать плёнки, убрал Книгу Жнеца с глаз долой. Души этих двоих, разумеется, отправились в ад – где им, на взгляд Слингби, было самое место.       Налетевший ветер, показавшийся таким необычайно свежим, взлохматил его непослушные волосы. Надо, пожалуй (он мельком глянул себе под ноги и брезгливо отступил от глянцевитой, чёрной в темноте лужи, подбиравшейся к носкам его туфель), возвращаться к Алану. Домой. Принять душ, лечь спать…       Алана бы не разбудить, думал он, уже в прихожей. В квартире Хамфриза.       Так уж вышло, что всё в тот же сумасшедший сентябрьский день, когда Эрик впервые заглянул к своему стажёру, он, в общем, так и остался у него – только за вещами заскочил к себе на следующее утро. Вот и всё. Что так получится, он сам не ожидал, хотя и собирался как-нибудь (и поскорее) попробовать зазвать Алана к себе: не хотелось ему отпускать от себя своё сокровище слишком уж надолго. Прямо-таки душа требовала, чтобы Алан находился рядом. Очень уж хорошо было с ним – даже просто от него поблизости. И что-то не казалось ему, что Алан будет против… Да вот только переступив порог его квартиры, поглядев, в какой обстановке он живёт, и бегло сопоставив эту обстановку со своей, Слингби понял: зря у него вообще возникали такие мысли. У Алана было слишком хорошо – слишком просторно, слишком прохладно и тихо, и зелёно-желтые подстриженные каштаны шумели за окнами, а дальше виднелся парк у озера; а у Эрика, наоборот, было душно и даже ему одному тесновато, да и ремонтом он занимался – Смерть помнит когда. Так что нет, нет – никак не мог он предлагать Алану такие перемены. Может быть, правда, Алан махнул бы на себя рукой и согласился бы…       А скорее всего, что и отказался. И был бы абсолютно прав. С милым рай и в шалаше; только на кой чёрт шалаш тот нужен? Так что Эрик свою нелепую затею прямо с порога послал куда подальше и решил, что как-нибудь смирится: ради того, что было, что едва-едва завязалось и что так страшно было спугнуть, он готов был пожертвовать всем прочим. И хоть такое положение вещей совсем не радовало его, да и радовать никак не могло, он старался не подавать виду. Ну чего ради? Да и что изменится? Только Алан расстроится…       Он думал так; и был на сто процентов уверен, что Алан ничего не замечает. Разве не он старался улыбаться совсем как обычно? Разве не ласкал и не целовал Алана?       Однако, несмотря на все его старания, Алан всё равно всё заметил. Поначалу он ещё молчал; но потом, когда они стали готовить ужин (Эрик вообще не любил сидеть сложа руки, а сейчас ему и тем более этого не хотелось), спросил: что-то не так? Глядя ему в глаза, лгать было совсем уж невозможно; и, в общем… пришлось говорить как есть. Узнав о соображениях наставника, Алан растерянно огляделся по сторонам, словно не совсем понимая, в чём дело.       – Но ведь можно жить и у меня, – негромко сказал он, пожимая плечами.       Слингби удивлённо приподнял брови.       Как это так жить у Алана? Ему – жить у Алана?!       – А что, в этом есть что-то странное? – недоумевая, спросил Алан.       Эрик задумался. А действительно…       – Знаешь, да нет, пожалуй, – улыбнулся он. – Только… малыш, не быстро ли?       Алан пожал плечами:       – Я не знаю, – сказал он. – Это же ведь ты хотел предложить…       Эрик прикусил язык, чувствуя себя полнейшим идиотом.       Алан подошёл к нему – что-то поискать в стенном шкафчике. Когда он открыл дверцу и приподнялся на цыпочки, Эрик, пожав плечами, повернулся и обнял его сзади за талию.       – Эрик, – не оборачиваясь, предостерёг его Алан, – мы готовим ужин…       – Так одно другому не мешает, – горячо шепнул Слингби, наклонившись к его уху и одновременно забираясь рукой к нему за ремень. Алан, слабо охнув, согласился, захваченный в плен его ладони…       Всё-таки, сообразительный он парень… Умница.       Лавандовое мыло, кажется, смыло этот тяжёлый кровавый дух. Слава Смерти. Высушив волосы полотенцем, Эрик, не зажигая свет, прошёл в спальню и, в темноте, осторожно забрался под одеяло. Теперь спать…       Уже в полудрёме он почувствовал, как Алан, сонный и тёплый, прижимается к нему. На ощупь обняв его, Слингби наконец-то заснул, вдыхая медовый аромат его волос.       Хорошо…