Бокал вина и немного Диккенса

Мэнни готов поклясться: у хозяина небольшой, относительно уютной, хоть и слегка захламленной книжной лавки нет и быть не может проблем, стоящих самоубийства. Но раз за разом, когда он пьян, его пробивает на попытки изувечить себя. А под утро он лежит на диване с вывихнутым плечом, порезом на щеке или наспех забинтованной рукой, глотает аспирин и теряется в догадках, что же случилось вчера вечером. Так что работа Мэнни — не только расставлять тома по алфавиту, помечая разноцветными стикерами новые и старые издательства, сортировать сочинения по периодам жизни автора, но еще и заставлять своего личного психа пить лекарства от похмелья, иначе он станет совсем невыносимым. Холодное стекло бокала стучит о зубы Блэка, он пытается вырваться, кричит, что лучше будет терпеть головную боль, и хрена ли выпьет хоть каплю этой темной бурды, дергается, заставляя Мэнни еще сильнее сжать его подбородок и со злости выплеснуть все ему в лицо. Да пошел он! Может, зря Бьянко каждое утро ищет его в завалах книг, как умеет приводит в порядок, практически насильно кормит завтраком, параллельно терпя бесконечный поток критики в свой адрес? Может, ну его? Пусть хоть целый день валяется на полу в луже собственной блевотины, морщась от слишком яркого света и слишком громких звуков, словно слепой котенок.  — Будешь чай? — Да, черный с лимоном. — Отлично, и мне завари. И захвати с кухни печенюшек. Мэнни громко ставит перед ним кружку, вкладывая в стук керамики о покрытую темным лаком древесину всю свою злость на него. Злость на подонка, неспособного ни на что, кроме наглой ухмылки. По его собственным наблюдениям, никакой аромат крепкого цейлонского чая с ноткой бергамота не может заглушить едкий запах табака. А от него, говоря начистоту, постоянно несет сигаретным дымом. Пачка мальборо в день — неудивительно, что запах настолько крепко въелся в его одежду, до безобразия лохматые волосы, маленькие ожоги на запястьях. Порой кажется, он сам состоит из пепла, и стоит только приоткрыть окно, хрупкая фигура в черном, небрежно накинутом поверх рубашки плаще рассыпется даже от самого слабого сквозняка и осядет пылью на книги, которые уже многие годы так искренне ненавидит. Не сами книги, разумеется, а спотыкаться пьяным о стоящие у двери стопки романов, в редкие же минуты трезвости он с удовольствием их перечитывает. Иногда — явно не на светлую голову — он хочет побыть немного частью деградирующего общества, кем-то вроде Гая Монтэга: показав средний палец всему миру, облить магазин бензином и сжечь себя вместе с ним, улыбаясь, пока языки пламени танцуют у стен, перекидываются со стеллажа на стеллаж и лижут кожаные переплеты.  — Это настоящая кожа? — Это настоящий Диккенс. — Мне важно, чтобы книга подходила к дивану, а он кожаный. — Проваливайте отсюда. Вечером уже вошло в привычку сидеть на полу жалкого подобия кухни, между вспышками боли шаря в темноте рукой, пытаясь дотянуться до бутылки абсента. Мэнни, уныло ковыряя вилкой остатки шоколадного торта, отодвигает бутылку кончиком ботинка на несколько дюймов вправо, и тонкие бледные пальцы сжимаются в кулак, ухватив кусочек пустоты. С пола вместо ругательств слышится несколько безнадежное: — Знаешь, иногда смотришь на себя в зеркало… Где-то между первой сигаретой с кофе поутру и четырехсотым бокалом дряни из магазина за углом в три часа ночи. Смотришь и думаешь: «Это потрясающе, я в раю». Глаза Мэнни, почему-то ожидавшего услышать абсолютно противоположную концовку, становятся размером с пару огромных блюдец. Он обдумывает эти слова, прогоняя через какие-то особые фильтры восприятия, трактуя по-своему, чтобы звучало не так страшно: проигнорировать все, что между строк, не смотреть на кривую улыбку, отражающуюся в каплях вина на глянцевой обложке нового бестселлера, выкинуть прочь половину слов. И вот, пожалуйста, подходите, леди и джентльмены, «Жизнь маленького ничтожного ирландца Бернарда Блэка» только сегодня и только здесь, рекомендовано к просмотру для зрителей старше шести лет, наслаждайтесь всей семьей, не забудьте купить попкорн. Долго думает перед тем, как ответить, но все же не находит причин соврать. — Ты с каждый днем все больше сходишь с ума, ты знаешь об этом? Думаю, тебе не помешала бы помощь специалистов, я знаю парочку хороших квалифицированных… Он замолкает и ныряет под стол, спасаясь от летящей в него посуды. Кухня захлебывается высоким хрустальным звоном. — Ну давай, сделай мою «болезнь» достоянием общественности! Только вздор все это! Я читал собрание сочинений Фрейда, и, судя по всему, это у тебя в башке удивительная смесь всевозможных психических отклонений! — Его крик плавно переходит в надсадный кашель, он перестает кидать рюмки и бокалы в сторону торчащих из-под скатерти пяток и прижимает ладонь к губам. Этот жест настолько привычен, что на секунду-другую может показаться что он зевает. — Если я так уж тебе противен, можешь ударить меня, — еле выговаривает, задыхаясь в очередном приступе кашля, быстро и нервно перебирает свободной рукой разбитые стекла на столе, вроде и не замечая, что из свежих порезов тонкими струйками сочится кровь. Откинув еще пару осколков, находит двадцатифунтовую бумажку, победоносно машет ею в воздухе, и, опять же, невозможно сказать наверняка, наткнулся он на нее нечаянно, или намеренно калечился ради возможности заказать пиццу в три часа ночи. Как бы то ни было, он мгновенно забывает обиду на своего вынужденного сожителя, а Мэнни не в первый раз отмечает его поразительное сходство с маленьким ребенком: Берни, как он иногда позволяет Бьянко себя называть, не в меру ласково для угрюмого социопата, тоже можно отвлечь, просто помахав перед носом конфетой в яркой обертке. Но уничтожив, пусть даже поздно вечером, целую коробку этих самых конфет, он останется все таким же осунувшимся, со своей нездоровой худобой и ледяными пальцами, потому что все чертово тепло до последнего джоуля уходит на борьбу организма с алкоголем. И сдающая партию за партией печень, похоже, рано или поздно будет лежать с набитой рожей в темной подворотне где-то между поджелудочной и испуганно бьющимся сердечком без шансов на спасение. Мэнни, опасливо косясь на Блэка, выползает из-под стола, стараясь не делать резких движений, будто находится в одной камере с неуравновешенным, больным одновременно бешенством, эпилепсией, невротическими расстройствами и шизофренией пациентом. Пациент, тем временем, походкой раненого пингвина уходит к телефону и предсказуемо звонит в доставку пиццы. Утром ему надо встать пораньше, удалить сообщения с автоответчика, а затем терпеливо и методично врать, врать и еще раз врать, лишь бы в конце концов у него вовсе не осталось друзей. Не со зла, конечно. Просто Мэнни единственный, кто не стремится упрятать его в сумасшедший дом и, кроме всех прочих своих бесспорно положительных качеств, слово «псих» зачастую заменяет мягким «эмоционально уязвимый». Ну нельзя его вот так просто потерять, позволив общаться с кем-то еще. Ох уж эти постоянные звонки с приглашениями на вечеринки, посиделки в кафе, игру в мини-гольф… Все по старой схеме: «Какая еще Пенни? Ах, это он, простите. Нет, он тут не живет. А теперь, пожалуйста, идите к черту». Стоит повесить трубку, и мозг, отвлекаясь от чувства вины, наугад подбирает цитату из недавно прочитанной книги. Как там говорилось в знаменитых «Иллюзиях» Баха? К одиночеству со временем привыкаешь, но достаточно нарушить его хоть на день, и тебе придется привыкать к нему заново, с самого начала. Что же, старина Ричи явно не дурак, раз подмечает такие мелочи, и Блэк правда не горит желанием снова остаться один.  — Я так устал. — Конечно, ты не спишь уже вторые сутки подряд. — Нет, устал от этой жизни. Битый час стоит у зеркала, отчаянно пытаясь сообразить, как завязывается галстук. В это трудно поверить, но Бернард собирается на свидание с хорошенькой и, что не может не радовать, самой настоящей девушкой. Как понял Мэнни из их разговора по телефону, Блэк знал ее раньше, чуть ли не с самого детства, и вот она, спустя годы оказавшись проездом в городе, нечаянно — что справедливо предположить, учитывая ее уровень интеллекта — забрела в книжный. Мир невероятно тесен. — Она тебе нравится? Только честно, — отбирает многострадальный галстук, завязывает и накидывает на него, как поводок. Не в силах удержаться, немного затягивает. Задушил бы мерзавца, право дело. — Мы не виделись целую вечность. Знаешь, она уверена, что директора компании Hugo Boss зовут Хьюго, а штат Аризона находится в Испании, но, тем не менее, это уже третье свидание. Нравится ли она мне? Он опять теряется, не может толком выразить свои чувства, и Мэнни, конечно же рассматривая самый типичный вариант, хочет помочь. Без всякого труда достает с чердачка памяти интересный термин, встречающийся только в немецком языке, где слово hassliebe означает нечто, колеблющееся между любовью и ненавистью. Блэк же в ответ лишь отрицательно мотает головой и предлагает новую версию, самую малость основанную на старой. — Нет, нет… Скорее между абсолютным безразличием и привязанностью. Пускай люди в Германии и умеют наделять слова двойным смыслом, но лично я предпочитаю традиционный английский без подобных выкрутасов. Ну, в самом деле. Хотел бы Мэнни сказать то же самое о себе. Только вот он на все сто процентов hassliebнулся уже после первого рабочего дня в книжном магазине, оказавшись втянутым в пять или шесть мелких ссор и прикончив перед долгим примирением стакан виски. Лучший вечер в его жизни? Вероятно. Но и жизнь-то у него была не слишком интересной, что автоматически принижает значимость слова «лучший», вытряхивает из него всю фальшивую торжественность, вообще опуская ниже плинтуса. Прохлада сумерек, наступивших, по ощущениям, чуть раньше положенного срока, забирается в щели между оконными рамами, расстилается по полу запахами осенних цветов, вынуждая натянуть теплые носки и с ногами забраться в кресло, устроившись поудобнее в теплых складках пледа. Уютную домашнюю атмосферу мог бы дополнить стакан горячего мятного чая, но никак не пьяный в стельку Блэк, ввалившийся в книжный и, по-обыкновению, с изысканными ирландскими ругательствами столкнувшийся со стопкой рассказов Кафки. Не трудно догадаться, в каком духе прошло свидание, и последует ли за ним четвертое. По дороге к своему столу он сшибает с полок еще немного Паланика, немного Вербера, Ремарка, Уайльда, Киза, Пратчетта и, должно быть, парочку работ Фолкнера. — Я никому не нужен, — странным образом это звучит как напоминание о нерушимом порядке вещей, справедливом или не очень решении вселенной, на жалобу совсем не похоже. Мэнни, собрав в кулак всю свою храбрость, переходит в наступление. Сейчас или никогда. — Думаю, самое время поговорить о нас с тобой. Если тебя это немного утешит, я уже давно испытываю к тебе не самые дружеские… Он перебивает его, даже сквозь алкогольный туман прекрасно понимая, к чему тот ведет, и, черт знает почему, чувствует на кончике языка горький привкус обиды. В голосе звенят острые льдинки, подозрительно похожие на крайнюю степень отчаяния. — Пока не начал врать, слушай сюда. Я заметил за тобой одну странность, едва ли это можно назвать по-другому. Когда ты влюблен, ты читаешь Диккенса. Все его произведения без разбора и видимой закономерности. Да прошлой весной после встречи с Кейт у тебя «Большие надежды» было из рук не вырвать! Ведь ладно бы сидел в уголке и спокойно читал, так ты еще и покупателям свое мнение навязываешь. Это случилось и с Френ, и с той девицей из газетного киоска… Но сейчас все его романы лежат на третьем стеллаже слева, покрытые толстым слоем пыли, так что не вздумай вешать мне лапшу на уши! — Он переводит дыхание, запрокидывает голову и почти залпом выпивает полбутылки вина, захлебываясь в непролитых когда-то слезах. Наверное поэтому не сразу замечает, как Мэнни достает из внутреннего кармана куртки маленькую книжечку. — «Посмертные записки Пиквикского клуба», я полагаю? — взглянув на обложку, он поразительно быстро принимает безразличный вид вкупе со скучающей интонацией. Самое интересное, что, если он не прав, ему действительно становится плевать. Защитная реакция человека, допустившего ошибку, но не способного признать ее. Мокрые дорожки на его щеках блестят еще секунду до быстрого движения рукавом рубашки. — Я купил ее в «Голиафе», боялся, ты разозлишься. Просто это мое любимое издание и… — В «Голиафе»?! Блэк набрасывается на него с криками и проклятиями, таскает за волосы, царапается, грозится оторвать ему лицо и сшить из него пепельницу, а еще заставить его сожрать эту гребанную книгу, уже после того, как лишится лица. Он сильнее чем кажется, но это не мешает ему быть очень легким. Мэнни скидывает его с себя без видимых усилий, одной рукой, будто пылинку какую с пиджака смахнул. Правило жизни #281: если вы работаете в книжном магазине, потрудитесь никогда ничего ни при каких обстоятельствах не покупать в соседнем, конкурирующим с вашим.  — Чтоб ты сдох, Блут, собирай вещи и вали отсюда. — Да ладно, кого мы обманываем, ты без меня не справишься. — Справлялся ведь раньше… — Заткнись, а то ведь и вправду уйду. Из принципа, из по-детски наивного упрямства снова замахивается, чтобы врезать кулаком прямо по этой довольной улыбке. Получается на редкость неубедительно. — Нет, ну серьезно, кого мы обманываем?