***
В родительском комитете Елгуль участвовала очень живо, так что решение посетить семью Уизли у нее ненадолго разошлось с делом: в ту же субботу бахсы стояла на пороге Норы, предварительно по совиной почте договорившись о встрече. Дом, округа и внутреннее убранство впечатляли расхлябанностью и бесхозяйственностью. Ну да Елгуль не свекровь этой растрепе в поношенной мантии, хозяева сами вольны решать, как им поступать со своим хозяйством. Как человек из школы, и говорить Елгуль собиралась только о школьных делах. Но удержаться в рамках не удалось — всего-то во время третьей встречи, когда обсуждали успехи Перси и его перспективы (завхоз не поленилась, побеседовала с учителями, чтобы порадовать гордую мать выпиской из журнала) Молли сама свернула на бытовую неустроенность, на нехватку времени, чтобы уследить за многочисленным семейством, на усталость и проклятую кличку Предателей крови, которая закрывает для мальчика многие двери, мешает заключить выгодный брак, устроиться на перспективную должность… Тут Елгуль, со свойственной ей прямотой и заявила, что клеймо Предателей крови — не иносказание и никакая не кличка, а отчетливо различимое проклятие, от которого и неустроенность, и усталость, и невозможность достойно воспитать детей — в каждом ребеночке хоть какой изъян да найдется. А не найдется — еще хуже, неудачей будет отмечен: или оборотень укусит, или еще какая неприятность случится. Тут-то они первый раз и поругались. Никому не хочется выслушивать всякую гадость о семье. И что значит «неустроенность»?! Что значит «проклятие»?! Ругалась Молли вкусно, с азартом. Громко и очень уютно, сразу видно, что не со зла, а от пыла души. Елгуль даже всплакнула от воспоминаний о родной коммуналке. За время, прошедшее за границей этой, всеми хвалимой, такая тоска по дому взяла… И нормальных собеседниц-то не оказалось. Одна губы поджимает, другая чуть не в слезы от веселой перебранки, третья вовсе девчонка еще, куда ей со взрослой женщиной спорить. А тут… разругались вдрызг. Через час пирогов вдвоем налепили, поговорили, чуть на скалках не подрались. Чайку попили. Следующим вечером Елгуль вновь была у Молли в гостях. Упрямая миссис Уизли, в девичестве Прюэтт, рассказала новой подруге то, что никогда и никому не рассказывала. Даже Минерва не знала. О том, как вместе со свекровью — Цедреллой Уизли (в девичестве — Блэк) хотели провести один из очищающих обрядов над новорожденным Билли. И о том, как на них кричали муж и свекр. — На меня Артур никогда голоса не повышал. И сейчас не повышает, — Молли словно пыталась найти в глазах Елгуль объяснение странному поведению супруга. — Это в нем духи кричали. Вы почему решили, что проклятие так просто людей отпускает? Злые духи внутри сидят, крепко держатся, вашими неудачами питаются. Муж твой, видно, совсем пропал. Да и свекр такой же был. А в тебе изначально кровь другой была, ты долго сопротивлялась. Детей крепких родила. Первые двое, наверное, почти без изъянов вышли. Береги их, раз удались, значит, их неудача проглядела. А с остальными хуже. Перси твой — хороший мальчик, но с людьми трудно сходится, близнецы хулиганят зло, с шайтаном дружбу водили — совсем плохо. А дочь… не знаю я, возьмусь ли за нее. Совсем плохо. Совсем большое пятно. — Джинни не тронь! — тут же начала заводиться любящая мать. — Вот и говорю, что не трону. Тяжело. Много сил надо, большую жертву надо. И одной — опасно. Попробуй с девочкой к шаманам съездить, я тебе адрес дам. — Я говорю, что с моей девочкой все в порядке! — Молли тряхнула головой и прихлопнула ладонью по столу, прерывая неспешные раздумья гостьи. — Хорошо, — не стала спорить та. — До лета далеко. Сперва разберемся с тем, что близко. Купи барашка и пригласи первенца на двадцатое декабря.***
В день зимнего солнцестояния Артур отправился на дежурство со странным чувством тревоги. Что-то говорило ему, что нельзя, ни в коем случае нельзя сегодня оставлять жену дома одну. Артур тряхнул головой: как это одну? Ведь Билли приехал. И подругу она свою ждет. Эту… Елгуль. Старуха мистеру Уизли не нравилась иррационально, на уровне необъяснимых ощущений. Плохого она не делала, не говорила, почти и не смотрела в его сторону, выметаясь из дома зачастую до того, как глава семейства выходил из камина. Но… чувствовалась в ней какая-то сила, аура власти, такая же, как у директора Дамблдора, только заведомо враждебная семье Уизли. Словно что-то в душе царапалось и вопило от ужаса от одного ее присутствия в Норе. Но канун Йоля — слишком важный день, чтобы сидеть дома. Сегодня многие сторонники Того-Кого-Нельзя-Называть могут затеять какой-нибудь запрещенный обряд, заколоть кабана или вовсе надеть личины и отправиться праздновать. Никак нельзя им этого позволить. «Так и быть, — сам себя уговаривал Артур, — сегодня не пойду за шуруповертом. Пробегусь с ребятами Скримджера по самым старым мэнорам — и сразу домой». Нора встретила мистера Уизли тишиной и странным ощущением потери, неуютом. Только через минуту он осознал: в доме не пахнет едой. Не стучат ножи, не гремят кастрюли, не звякают тарелки, не выбегает встречать мужа его Моллипусенька. Как пишет в своих романчиках обожаемый супругой Гилдерой Локхарт: «Сердце сковал страх». — Указуй! — приказал он волшебной палочке и острие развернулось к полянке, скрытой деревьями, старому выпасу их семейства, который мальчишки давно приспособили под квиддичную площадку.* Издалека он услышал испуганное блеяние, резко оборвавшееся. Артур, и так шагавший как можно быстрее, сорвался на бег. Билли, стажер гоблинского банка, перспективный разрушитель проклятий, спокойно, хоть и неумело, перерезал глотку жертвенному животному. Кровь полилась на землю, Елгуль подставляла сложенные ковшиком ладони и плескала на голову, плечи, спину Молли, скорчившейся в вырытой яме. Миссис Уизли чувствовала, словно с нее слезает старая кожа, на которой налипла копоть и жир кухни, обреченность, безденежье, сплин, и помогала бахсы, терла, размазывала кровь по телу, умывалась, ощущая, как тяжелые капли падают на землю и впитываются, уходят на глубину, очищая и землю рода. Иногда она пыталась одернуть себя, опомниться, увериться, что эти чувства — всего лишь самообман, но сверху падали новые капли, солоня губы и ударяясь о грудь, воздух вскипал тягучей, пряной магией, Билли цедил что-то на гобледуке, не то помогая ритуалу, не то ругаясь на сумасшедшую мать, тяжелого барана и пришлую чернокнижницу, затеявшую запретную волшбу в самом сердце Англии. Удивительно, как сын вообще согласился принять участие в ритуале. Но раз Елгуль его не одергивает, значит, все идет как надо. — Какого драного Мерлина происходит?! — выскочил на поляну Артур, ошеломленно разглядывая непривычно собранного, серьезного и как-то повзрослевшего сына, растрепанную старую ведьму Елгуль и жену, покрытую сгустками свернувшейся крови, выбирающуюся из неглубокой ямы. — Какого дракклова шута? Вы понимаете, что будь я при исполнении, я бы вас всех арестовать должен?! И сына, и жену! Вы понимаете?! — И себя, — хмыкнула Молли, принимая от старухи мантию и укутываясь в нее, не оттирая бараньей крови. — Ты же помнишь свой сарайчик, Артур? — Там другое, — мистер Уизли даже попятился, такой чужой и неправильной вдруг показалась жена. — Молли, ну как ты могла? Вы! Миссис Хагрид, я отказываю вам от дома. Более я не желаю принимать вас под своей крышей. Старуха только хмыкнула и аппарировала прочь. — Зря ты это, отец, — Билли подхватил барана и аппарировал следом за бахсы. Мистер Уизли бушевал до самого вечера, изрядно перепугав дочку. Миссис Уизли, вопреки обыкновению, не вопила в ответ. Ходила по дому, рассматривая его, словно в первый раз. И чуть заметно хмурилась. Она решительно не понимала, как оказалась в таком положении. Родители воспитывали ее совершенно иначе. Дом Уизли ждали перемены.