Каштаны цветут дважды

Мужчина учтиво поздоровался и, видимо, приняв ее молчание за приглашение войти, переступил порог. Неловко зажав книгу под мышкой, Белль закрыла дверь, глотнула воздуха. — Я думала, вы сказали, что я свободна, — проговорила она, обернувшись. Он насмешливо-изящным жестом приложил левую руку к сердцу. — Так и есть, мадемуазель Френч. Считайте мой визит попыткой познакомиться поближе. Она промолчала, а офицер протянул руку, невозмутимо вынул зажатую Белль книгу и, прислонившись к стене, раскрыл на первой странице. — «Пересечение орбит однажды оказалось…» — Я думала, вы не признаете американских поэтов, — решительно перебила она. Эсэсовец поднял брови и, неторопливо закрыв, протянул книгу Белль. — Отчего же? Ветры действительно «замирают от холодов», кто бы это ни написал, Фридрих Шиллер, Вольфганг фон Гете или Роберт Фрост, а люди всегда и везде будут упорно «искать закатную птицу», — ироничность тона смягчалась грустью строк, любимых строк Белль, и ей показалось, что на миг вслед за голосом смягчились и ожили темные глаза. Белль мысленно встряхнулась и взялась за переплет с другой стороны, намеренно стараясь не коснуться руки эсэсовца. Он едва приметно усмехнулся, выпуская книгу. — Я могу пройти? — спросил он отстраняясь от стены. — Я могу вам запретить? Эсэсовец усмехнулся чуть заметнее и направился в гостиную. Она пошла следом, машинально прижимая к груди томик. Вот теперь - самое время испугаться. Но страшно Белль не было, ей очень хотелось как можно скорее проснуться. Все это казалось странным, вторгшимся без спроса в реальность сном: офицер СС в ее квартире, цитаты из Фроста, перестук трости. А он уже медленным шагом обходил гостиную, внимательно осматривая, казалось Белль, каждый сантиметр обоев и каждый миллиметр оштукатуренного потолка. Когда мужчина стукнул тростью по подушке, Белль не выдержала. — Это обыск?— звенящим голосом спросила она. *** Реджина бесстрастно смотрела на разложенные перед ней документы. Она почувствовала, как с запястий сняли браслеты наручников, и издалека услышала полный сочувствия и понимания женский голос. Ей разрешали коснуться этих записок, прочесть, изучить почерк. Реджина захотела покачать головой, но оказалось, что сделать это нелегко. В этом странном, замершем мире все было нелегко. Все было незнакомо. Все были чужими. Она с усилием закрыла глаза. Сразу стало легче. Да, так было легче. Ничего не видеть. Ничему не верить. Реджина успела заметить, как допрашивающая ее мадемуазель Свон плотно сжала губы. Внезапный удар по лицу сбросил Реджину со на пол. По виску потекла горячая струйка. *** — Это обыск, — словно хваля Белль за догадливость, улыбнулся он. — Вы не можете! Это противозаконно. У вас должен быть ордер, или... — она замолчала, лихорадочно отыскивая в памяти, что там еще у него должно быть, — я имею право на... Вновь наклонившийся над диваном эсэсовец вдруг обернулся настолько гибким, несмотря на хромоту, движением, что Белль невольно подалась назад. — В этом городе, — в низком голосе вместо обычной нарочитой мягкости были отчетливо различимы ноты угрозы, — у вас не осталось прав, которых я не могу отобрать. Чем скорее вы это поймете, тем лучше для вас и, — он вновь усмехнулся, но взгляд от этого стал лишь мрачнее, — и удобнее для меня. Белль молчала; бешено колотилось сердце. Он выдохнул, отвернулся, коротко взмахнул в воздухе тростью и тронул следующую подушку. — И вас еще интересует, как я отношусь к немецкой оккупации? — не сдержалась Белль. Он стоял уже возле камина. Не без труда опустившись на одно колено, эсэсовец сунул руку в горстку золы. Через несколько секунд поднял голову и задумчиво взглянул на Белль. — Нет, мадемуазель. Уже не интересует. На его ладони лежал обгоревший клочок бумаги. Один клочок. Белль, не двигаясь, смотрела, как он, морщась, поднимается, как, перехватив поудобнее трость, делает шаг и, неловко споткнувшись о каминный коврик, задевает столик. Белль невозмутимо смотрела, как чашка с остывшим липовым чаем летит вниз. Она даже успела заметить, что чашка осталась целой, так, всего лишь надкололся край. Когда Белль вернется, она попытается склеить чашку. Одно нелепое мгновение ей кажется, что офицер готов извиниться. — Вы арестованы.