Всё моё останется со мной.

Тёмной ночью в доме становится одиноко. Не потому, что сквозь темноту можно не всё увидеть, а потому, что темнота сама решает, что же увидишь ты. Тёмной ночью тебе снятся сны, страшные сны, и всё было бы хорошо, если бы ты их не боялся. Эти сны — кошмары, и они поглощают сознание, забивают голову, копятся, нарастая, и он просыпается, зажимая рот рукой, немо крича и пытаясь плакать, потому что иначе эмоции скопятся в нём, и он может умереть. От ненависти к себе, своей беспомощности и этого всепоглощающего одиночества. Ночью, когда ты можешь видеть только свои мелко трясущиеся руки, всё вокруг напоминает о былом. Напоминает о пустоте, до того, как они попали сюда, в этот реальный мир. В пустоте все были злыми. В пустоте никто не доверял друг другу, пытаясь выбиться к настоящим людям. В этой пустоте заключены все его страхи, и Крис боится их, явно и по-настоящему. Они подкрадываются к нему острыми лезвиями и встают у горла, шепча ему: «Ты боишься?» И когда он отвечает, миллионы голосов вторят ему: «Просто никчёмный трус». Голосов всегда семь. А восьмой постоянно плачет. Крис запутался, где же здесь сон и явь, и ему нужна чья-то протянутая рука, потому что он сам не выберется отсюда и будет стучать по стенам своих кошмаров, крича и растирая слёзы. А они будут капать на ноги, свитер, катиться по носу и разбиваться, пронзая его осколками-копьями из стекла. Словно дождь, пригибающей к земле его слабое и ни на что негодное тело. Эта ненависть полностью убивает. И он ненавидит себя, от мокрых волос, свисающих с треугольных плеч, до каждой своей искажённой уродливой черты. Ненавидит так сильно, что вместо кошмаров сбивает руки о самого себя, словно пытаясь разрушить этот никчёмный образ, кривое каменное изваяние. Потому что ни одна рука не протянута сейчас к нему, даже его собственная. И голоса разъедают голову миллионом правдивых оскорблений, открывают самое скрытое, запрятанное в глубину себя, что ты никогда не хотел бы видеть. А он настоящий. Карточный и правдивый.Полный боли в себе и этой чувственной человечности, от которой хотелось бы отказаться, но что тогда останется в нём? Ничего. Точно такая же пустота и застилающая глаза темнота. Вот и всё. Он знает, он просто сдастся. По-другому и не бывает. Только вот кошмары над ним словно кто-то спешит спустить. Эта рука ведёт вверх, заставляя поднять блестящие, застывшие в удивлении глаза, переполненные бессилием, смирением и тем, что он не готов в самом себе никогда простить. Только он это в нём прощает? Ведь всегда, он же слышал эти скребущие голоса… Те кошмары никогда не могли стать реальностью, хватается Крис за голову, и тёплые руки обнимают его, а лицо утыкается в мягкий свитер. Не потому, что это всё неправда — он сам знает, правда, и настоящая —, но хотя бы из-за того, что не все голоса называют его бесполезным, ненужным и просто слабым. Феликс — один из них. И он улыбается этой своей улыбкой с вязанной тёплой кофты, улыбается и кладёт на плечо свою вечно тёплую руку. Потому, может быть, что в своей душе Феликс никогда не замёрзнет, слишком радостный этому миру, долгожданному, новому, каждой мелочи, что им теперь можно видеть. Такой живой. Такой настоящий. Крису тоже хочется быть таким порою: улыбаться шире, говорить, смеяться и находить хорошее даже в самом что ни на есть плохом. Он считал себя плохим всё это время, потому что кошмары шептали и путали его, сковывая в холодные кандалы. Но у Феликса тёплые руки. И кошмары растворяются от его объятий.  — Я прогоню их, — улыбается он, успокаивая, и Крис чувствует, как слипаются его уставшие от этой темноты глаза. — Не для того ли нужны друзья? Это самая первая и самая тёплая рука помощи, даже если он про неё забыл.