Никчёмный

С каждой милей они все ближе приближались к дому. Пит должен был пребывать в восторге от перспективы вновь там оказаться. И он действительно чуть-чуть благоговейно трепетал. Определенно, он не мог себе раньше и представить, как возвращается назад. В самых его смелых мечтах домой могла вернуться одна Китнисс. И вот чем все закончилось. Домой они поехали вдвоем. Он должен был гордиться. Теперь он Победитель, обеспечивший едой свой изголодавшийся Дистрикт. Но все, о чем он мог думать, были лишь те люди, к кому ему придется возвратиться. К матери, которая так мало его ценила, что понадеялась, что Китнисс победит. К отцу, который молча стоял в те последние минуты, которые они могли побыть с ним вместе. К братьям, которые обняли его на прощанье и даже пожелали удачи, но наверняка забыли о нем и думать, как только подошли к пекарне. К друзьям, которые теперь уж были в курсе, что обаятельного мальчика, с которым они некогда играли, в природе не существовало. Никого у него не было, никто не ждал его дома в Двенадцатом. Все его будущее, все его надежды и упования были сосредоточены в одной лишь девушке, которая сейчас сидела рядом с ним. Ей было отчего страстно желать вернуться. Ее дома ждала любимая сестра, ради которой она сама готова была умереть, которая смотрела на Китнисс с невероятным обожанием. И смуглый парень, который в момент, когда она пошла на Игры добровольцем, явно был готов вырвать ради нее сердце из груди. Ее ждали леса, которые были для Китнисс любимым домом – наверняка даже получше, чем новые хоромы в Деревне Победителей. И вся честная публика в Котле, где у нее куча знакомых, которые ей помогали так долго в одиночку тащить семью. Столь многое звало ее обратно, в отличие от него, которого дома ждали так мало. Пит задавался вопросом, что останется по возвращении между ними. И не останется ли он в стороне, когда она опять вольется в свою жизнь? Большинство ее друзей не захотят с ним даже знаться. Китнисс, может, и не обращает внимания на это разделение между торговыми и Шлаком, но остальные-то – совсем наоборот. Гейл Хоторн, например. Его ненависть к торговцам ни для кого не была тайной. Пит был уверен, что и он лично получит от Гейла изрядную порцию ненависти. Ей было бы проще держать Пита подальше от прочих, самых важных для нее, людей. Но этого не будет. Они ведь любят друг друга. Она сейчас здесь, с ним, прильнула к нему и позволяет нежно держать себя за плечи. И здесь нет камер. Она не стала бы так себя вести, если бы и вправду не любила. Китнисс не позволяет кому попало себя касаться. А остальное как-нибудь да утрясется. Определенно, люди, которые были готовы умереть вместе, чтобы не разлучаться, смогут внести в привычный ход вещей кое-какие коррективы, если хотят жить вместе. Когда поезд остановился, и Китнисс предложила прогуляться, чтобы размять ноги, Пит согласился, несмотря на неприятное покалывание в натруженной культе. Он носил новый протез всего лишь пару дней, и его предупреждали, что поначалу, пока тело с ним не свыкнется, неизбежен дискомфорт. Когда он спрыгнул с высокой ступеньки вагона прямо на синеватый камень у путей, от боли у него все поплыло перед глазами, и он чуть было не упал. Китнисс же, верно, решила, что он еще просто недостаточно привык к новой ноге, и взяла его за руку. Через пару мгновений боль немного отступила, и он оказался в состоянии медленно ковылять вдоль рельсов. Увидав растущие там придорожные цветы, он остановился, чтобы их сорвать. В отличие от головокружительных капитолийских цветочных духов, которыми их вечно там поливали, эти цветочки пахнут луком. Запах настолько неожиданный, что он невольно улыбается. Он протянул их Китнисс в надежде вызвать такую же улыбку на ее лице, но она скорчила странную гримасу и отвернулась от него. Не пожелав ответить, что не так. Вторжение Хеймитча в их неловкое молчание он был готов почти приветствовать. Пока не начал понимать. Что на самом деле она его не любит. Что все это было ради Игр. - Не все, - сказала она, избегая встречаться с ним глазами. И что все это может значить? Она сказала, что не знает. Ей явно было не по себе. И он опять все понял. Не раз слышал, как девочки так разговаривали в школе с другими мальчиками. И это означало: «Я хочу с тобой порвать, но только мягко». Боль в ноге все прибывала, пока не охватила все тело, к тому же он чувствовал, что и желудок вот-вот вывернется наизнанку. Склонившись над унитазом, он блевал и плакал, но все-таки был рад тому, что смог окончательно не опозориться у нее на глазах. Когда все это кончилось, он напился воды из-под крана и шатаясь дотащился до кровати. Он чувствовал себя опустошенным, занемевшим. Как будто вместе с содержимым желудка изверг из себя и все чувства. Ему хотелось только спать. Но после получасового стояния на коленях на холодной плитке пола нога его болела еще больше. Так что он вспомнил о сильном болеутоляющем, которое ему вручили, когда он покидал больницу. Они сказали: осторожнее. Принимай лишь только по одной. Только на ночь. И это непременно тебя вырубит. Отлично. Ему хотелось думать, что она получила особенное удовольствие, заставив полюбить себя еще сильнее, а потом разбив ему сердце вдребезги. Тогда он смог бы ее возненавидеть и, может быть, в конце концов, преодолеть эту любовь. Но она выглядела наутро такой измученной. Глядела на него молящими глазами. Он не мог себе позволить поддаться ей. Не мог снова пойти на поводу у чувств. Он знал, что хватит и малейшей трещины в его броне. Он будет рыдать и умолять. О чем он может её просить? Любить его? Мать научила Пита, что нельзя никого заставить полюбить себя. И если он при Китнисс вот так сорвется, её это только еще больше оттолкнёт. Он сделал то, что только и мог сделать. Вновь натянул приятную личину и приготовился к их встрече с обожаемыми друзьями и семьей. Может быть, он и практически никчёмный, но кое-в чем он был без преувеличения дока. Во лжи. Он знал, что она это ненавидит, но только это у него и оставалась, чтоб ей еще отдать.