Исполнитель желаний

Сон оборвался сам собой и как-то очень внезапно. Глаза распахнулись, будто помимо его воли, и Лайт непонимающе уставился в темноту, не в силах сразу сориентироваться, где он и что происходит. Мозг, в отличие от раскрывшихся глаз, совсем не спешил просыпаться. Лайт не помнил, ни что ему снилось, ни почему он так резко проснулся, как от толчка. В комнате было темно, лишь лунный свет проникал сквозь незанавешенное окно и контрастно очерчивал бледный точеный профиль и встрепанные смоляные волосы лежащего рядом Рюдзаки. И Лайта внезапно пронзило ужасающее ощущение, что они снова в больнице – в той, страшной, мучительной ночи, которая должна была стать для Рюдзаки последней. Ему показалось, что он по-прежнему обнимает бесчувственное тело уходящего в вечность врага, отчаянно желая всем сердцем если не удержать его на краю бесконечной пропасти, то хотя бы уберечь от предсмертной агонии. От ужаса надвигающейся потери внутри все похолодело, словно сведенное корчащей судорогой, и Лайт тут же в отчаянии крепко зажмурился, утыкаясь носом в шею Рюдзаки, пряча лицо в спасительной тьме его длинных волос. Он не хотел, не хотел просыпаться вот так. И тут, наконец-то, соизволила пробудиться реальность. Она ворвалась в мозг Лайта вместе со сладким пьянящим запахом ванили, исходящим от волос и кожи Рюдзаки, вместе со спокойными размеренными движениями его грудной клетки, явно улавливаемыми рукой, лежащей поперек груди детектива, и вместе с ощущением тепла его кожи под сухими со сна губами Киры. Жизненно необходимый недруг Лайта лежал на спине, как когда-то в больнице, отвернув к окну узкое волевое лицо и, по-прежнему, крепко спал. Во всяком случае, Лайт очень надеялся, что он крепко спал. Потому что самого себя он обнаружил обнимающим худое тело своего врага, изо всех сил прижимающимся к нему сквозь ткань одеял и уткнувшимся губами ему в шею. Привычка обхватывать что-нибудь или кого-нибудь во сне сыграла с Лайтом катастрофически жестокую шутку. Резко отстранившись, Лайт в ужасе замер, боясь неловко пошевелиться или даже чересчур сильно вздохнуть, чтобы, ненароком, не разбудить безмятежно спящего рядом с хищником охотника. Расширенными глазами Кира в смятении смотрел на свои руки, крепким кольцом сжимающие детектива, и на свою ногу, обхватывающую его поверх одеяла. Он не просто приобнял Рюдзаки во сне, нет, он обнимал его руками и ногами, как обнимают только подушку или нежно любимых любовниц, стремясь сплести тела в единое целое. Просто удивительно, как детектив не проснулся. Как вообще он, не терпящий прикосновений, мог продолжать безмятежно спать, будто бы убаюканный и согретый чужими объятиями, которых не выносил. Приступ паники от такого вот пробуждения щекотливо начал сменяться безумным порочным порывом прижаться еще сильнее, сжимая до боли, до хруста в костях, и впиться губами в такую близкую, такую соблазнительно бледную шею Рюдзаки, оставляя на ней следы. И опускаться жадными поцелуями ниже – на плечи, на грудь, на живот, удерживая в стальных руках гарантированно проснувшееся и начавшее яростно сопротивляться тело врага. Такое ненавистное и почему-то до жути желанное тело. Лайт тихо втянул воздух сквозь сжатые зубы и медленно убрал одну руку. Не дыша, пристально следя за густыми черными ресницами закрытых глаз детектива, осторожно снял ногу с чужого бедра и, закусив губы от сводящего в судороге напряжения, плавно вытянул затекшую руку из-под шеи Рюдзаки. Он чувствовал себя сапером, разминирующим часовую бомбу, способную уничтожить взрывом весь мир. И, наконец, полностью освободив спящего детектива от жадных объятий своего тела, вырвавшегося из-под контроля морали и принципов, Лайт облегченно выдохнул и смог немного расслабиться. Рюдзаки по-прежнему спал, так и не поймав своего врага с поличным на месте преступления. Оказавшись в безопасности, Лайт мог теперь рассмотреть своего спящего недруга не спеша, растягивая удовольствие, наслаждаясь превосходством бодрствующего человека над спящим. Кажется, Рюдзаки не притворялся – он действительно крепко спал, измученный безудержной гонкой, загоняющей насмерть не только врага, но и его. Кира с любопытством разглядывал напряженное худое лицо, чуть сведенные тонкие брови и горькую складку упрямых губ. Даже во сне L беспокоился о судьбе этого мира, не умея расслабиться и дать себе отдых. Его сны, если они и были, не несли в себе ничего умиротворяющего. И Лайт вдруг поймал себя на странной и глупой мысли, что ему бы ужасно хотелось, чтобы Рюдзаки сейчас улыбался во сне, чувствуя, что он рядом. Совершенно абсурдное желание для Киры. Безумное. Да это и было безумие. Сладкое, щекотливое сумасшествие, отвергающее саму возможность противостояния и стремления победить, уничтожив противника. Впрочем, Лайт должен был это признать, желание выиграть в этой войне сейчас, рядом со спящим врагом, казалось далеким и блеклым, как будто выцветшим на фоне безудержного соблазна провести губами по бледному телу, пробуя его на вкус. Эл был прекрасен в своей сонной беззащитности и доверчивости. Черные угольные волосы, вольно рассыпавшись по подушке, приоткрыли кожу задней поверхности шеи и за ухом, и почему-то Лайту казалось это очень интимным. Наверное, мало кто из людей когда-либо видел этот маленький участок тела его будущего палача, вечно скрытый от всех густой гривой волос. И Кира не выдержал этого откровенного и восхитительного соблазна. Облизав языком странно пересохшие губы, Лайт навис над Рюдзаки и, задержав дыхание, невесомо положил ладонь на грудь детектива, касаясь пальцами шеи, ощущая жесткие кости ключицы, теплую кожу и ровные размеренные удары сердца. И, склонившись, осторожно провел кончиком языка по открытой нежной коже за ухом Рюдзаки, мягко прикасаясь губами и спускаясь вниз вдоль границы роста черных густых волос к позвоночнику. И сразу же отстранился, пораженный пронзившим все тело удовольствием, которое доставило ему это запретное прикосновение, не забывая, впрочем, внимательно наблюдать за своим спящим врагом. Как он и ожидал, его касание потревожило мирный сон Рюдзаки. Точеное лицо дрогнуло, горько изогнутые губы недовольно поджались, а тонкие брови еще больше сошлись к переносице. Рюдзаки недовольно дернулся, зашевелился, и вдруг, тяжело, но бесшумно вздохнув, повернулся на бок, лицом к Лайту, по-детски подсунув под голову ладонь с зажатым в ней уголком одеяла. Но не проснулся. И, снова не удержавшись от соблазна безнаказанно прикасаться к врагу, пока он еще спит, Лайт протянул руку и мягко погладил тыльной стороной ладони по лицу детектива, очерчивая острую скулу, впалую щеку и узкий волевой подбородок. И осторожно провел подушечкой большого пальца по его нижней губе, изо всех сил сдерживая желание пойти еще дальше и ощутить горячую влажность рта. Какие-то странные фантазии одолевали его рядом с Рюдзаки. Смоляные ресницы его врага дрогнули, выдавая, что их хозяин вот-вот уже вынырнет из своего глубокого сна. Лайт поспешил убрать руку, и в следующее же мгновение веки детектива чуть приоткрылись, как будто изо всех сил сопротивляясь необходимости просыпаться. Кира, переставший дышать, поймал на себе взгляд затуманенных сном серых глаз, удивительно светлых в ночном полумраке. И лицо Рюдзаки вдруг неуловимо переменилось. Черты разгладились, как будто освещенные исходящим изнутри мягким светом, сведенные брови расслабленно разошлись, а скорбная складка тонких губ исчезла, и детектив неожиданно легко улыбнулся сонной и совсем непривычной теплой улыбкой. На долю секунды создалось впечатление, что великий L считал вполне естественным проснуться с Лайтом в одной постели, одаривая его неожиданным ощущением их очень интимной близости и тепла. И губы массового убийцы сами собой, вопреки его воле, начали растягиваться в абсолютно глупой и счастливой улыбке в ответ. Но в следующее же мгновение в глубине глаз Рюдзаки дрогнуло узнавание, и суженные в точку зрачки словно взорвались изнутри - черная мгла начала стремительно расширяться, как будто безудержно пожирая светлую радужку. Его глаза широко распахнулись и, резко шарахнувшись прочь от Лайта, не рассчитав приложенного усилия, Эл кубарем скатился с кровати вместе с одеялом, глухо стукнувшись об пол. - Рюдзаки! – озадаченный такой негативной реакцией, Лайт быстро подполз к его краю кровати. – Рюдзаки, ты в порядке? Рюдзаки сидел на полу и таращился на него огромными черными глазами, в которых металось смятение от неправильности происходящего. Лайт уже видел его таким, когда после сообщения Мисы в качестве Второго Киры Рюдзаки вынужден был поверить в существование Шинигами. - Л..Лайт… кун, - странно запнувшись, как-то потерянно выдавил из себя детектив. – Мы… Я что, тебя… Его ошарашенный взгляд пробежался по Лайту, метнулся в сторону и, оборвав самого себя на середине фразы, Рюдзаки крепко зажмурился и затряс лохматой головой, вцепившись в нее руками, пытаясь окончательно проснуться. Лайт даже почувствовал некоторую жалость к своему врагу, явно находящемуся еще в полусне и не сумевшему сразу вернуться в реальность. Но его поспешно оборванная фраза неожиданно показалась порочно двусмысленной, задевающей самолюбие и, хуже того, переворачивающей полностью все видение самим Лайтом их и без того излишне запутанных отношений. И зашевелившаяся было жалость была тут же подавлена волной вспыхнувшего негодования. Задохнувшись, Кира скользнул на пол с кровати и, подавшись вперед, бесцеремонно запустил пальцы в длинную челку своего перешедшего все разумные и неразумные грани врага, отчаянно трущего кулаками глаза. - Что? – скрипнув зубами, выдохнул он, сжимая пальцы в кулак и безжалостно оттягивая челку Рюдзаки назад, открывая полностью его лицо. - Ты меня - что, Рюдзаки? Собственный голос напомнил Кире яростное шипение змеи. Если он когда-либо и мог позволить себе, чисто гипотетически, предполагать возможность развития их физиологического сближения… Просто предполагать, ничего большего, даже не вдаваясь в фантазии и детали, зная, что этого никогда не случится… То совсем не в такой вариации. Он почувствовал, что готов убить Рюдзаки – прямо сейчас, собственными руками, не нуждаясь в помощи Тетради Смерти - повалить на пол, придавить собой и сжать соблазнительно бледную шею. «Как. Ты. Посмел?! Как ты посмел даже думать?!» - безумным всполохом билась единственная мысль в голове Киры, зажигая глаза красным пламенем. И одновременно безудержно возбуждая. Голое тело его врага, сидящего перед ним, вызывало в голове абсолютно ненормальные, сумасшедшие мысли. Его хотелось убить и одновременно им хотелось владеть, доказывая свое превосходство. - А! Ты спятил, Лайт-кун? – с вялым недовольством уже совершенно проснувшимся голосом поинтересовался Рюдзаки, как ни в чем не бывало. Опустив руки, он чуть поморщился от боли и взглянул на Лайта засветившимися любопытством глазами, в которых не было больше ни капли сна. - Или тебе что-то приснилось? - Меня больше интересует – что приснилось тебе? – дернув рукой, демонстрируя силу, с тем же напором процедил Лайт. Он отчаянно жаждал, чтобы Рюдзаки проговорил вслух ту фразу, на которой себя оборвал. – Договаривай, что ты хотел сказать! - Я тебя… Побеспокоил? Разбудил? Толкнул? – в темных глазах Рюдзаки явно читалась насмешка. И Лайт вдруг понял, что был виртуозно пойман в ловушку, раскрыв свои собственные извращенные мысли, по-глупому поверив в беззащитность врага, умевшего использовать даже свою сонливость. Лицо, шею и уши мгновенно залило жаром. Довершая удар, детектив вдруг цепко схватил его за запястье, принуждая растерянно выпустить челку из пальцев, и склонился к нему. - А какое продолжение придумал ты сам, Лайт-кун? И… чем оно тебя так не устроило? - Ты заговариваешься, Рюдзаки, - Лайт хмыкнул, в который раз благословляя тьму, скрывающую порозовевшую кожу, и выразительно скосил глаза. Рюдзаки тут же разжал пальцы и выпустил его руку. - Я всего лишь хотел добиться, чтобы ты закончил свою фразу и пришел в себя. Меня по-прежнему пугает, когда ты сбиваешься с мысли. Это напоминает мне о больнице. - О! Тогда, пожалуйста, извини меня, Лайт-кун, - мягко проговорил Рюдзаки и привычно подтянул к груди колени, устраиваясь в любимой позе. – Я не хотел смутить тебя. Я просто еще окончательно не проснулся. Его глаза блестели в полумраке, притягивая, увлекая, говоря на порядок больше, чем говорили слова. Слова, которые у Рюдзаки тоже имели особенность быть объемными, многозначащими, имеющими подтекст и двойное дно. От напряжения становилось жарко, и начинала кружиться голова, и отчаянно хотелось продолжить. Продолжить этот странный, волнующий разговор, полный намеков и их мгновенного сглаживания искусно подобранными фразами. Ни с кем, никогда Лайт не испытывал такого удовольствия просто от слов, как с Рюдзаки. Просто от интонаций и пристальных взглядов, сейчас частично смягченных окружающей тьмой и от этого еще более завораживающих. - Не извиняйся, Рюдзаки. Это я должен был извиниться, - Лайт сел на пол напротив детектива, чуть согнув вытянутые вперед ноги, и уперся спиной в кровать. – Я разбудил тебя, а не ты меня. Он знал, что Рюдзаки ни на секунду не усомнился в том, что его ловушка сработала, несмотря на ухищрения Лайта показать себя с добродетельной стороны. Но еще он теперь понял и гораздо более важную вещь, ради которой стоило проиграть несколько баллов в их странной игре. Рюдзаки нравилась эта игра. Нравилась не меньше, чем Лайту. Именно поэтому он и не пытался прекратить эти неоднозначные двусмысленные намеки обеих сторон умело воздвигнутой стеной холодного отчуждения или переходом на официальные рабочие отношения. И не важно, какие цели преследовал его изощренный экзекутор – удовлетворение ли собственного эго и склонности к садизму или любовь к практическому изучению изменения психики под воздействием его экспериментов – важно было лишь то, что он, так же, как Лайт, получал от этого извращенное удовольствие. И, точно так же, понятия не имел, к чему это приведет. Рюдзаки нравилось наблюдать сам естественно текущий процесс, лишь ускоряемый его умелым управлением, потому что времени на долгий розыгрыш им не хватало. А для всего, что могло избавить от скуки, заинтересовать и доставить удовольствие их похожим в своей эгоистичности натурам, было свойственно становиться востребованным. И все, что требовалось от Киры – это суметь удержать напряженность и этой игры, чтобы его привередливый враг не разочаровался в противнике и не утратил к ней интереса. Это было гораздо сложнее и непонятнее, чем управлять их противостоянием, записывая имена в Тетрадь Смерти и манипулируя пешками. Полутьма в спальне смягчала контуры и углубляла тени, делая пространство между ними уютно сближающим. Лайт положил локти на широко разведенные колени, устраиваясь как можно удобней, чтобы с комфортом начать следующий раунд. - Я проснулся и понял, что обнимаю тебя, Рюдзаки, - глядя в глаза противника и пытаясь поймать реакцию на свои слова, Лайт отчаянно пошел в наступление. Это было странно и пугающе непривычно – использовать правду. – И, когда пытался отодвинуться незаметно, нечаянно тебя разбудил. И наградой за правду ему послужили чуть дрогнувшие густые ресницы и приоткрывшиеся в изумлении тонкие губы. Рюдзаки подтянул руку ко рту и закусил большой палец, глядя на Лайта с нескрываемым интересом. - Я правильно тебя понял, Лайт-кун? – медленно и раздельно, как будто стараясь донести до Лайта смысл каждого сказанного им слова, проговорил детектив с недоверием. - Ты обнимал меня во сне? - Именно так, Рюдзаки. Прости, это просто привычка, - Лайт демонстративно пожал плечами, довольный произведенным эффектом. – Пожалуйста, не подумай ничего такого… Я всегда обнимаю либо подушку, либо Мису, либо… еще кого-нибудь, кто спит рядом. Я не хотел, чтобы ты воспринял это как-то неоднозначно, поэтому попытался отодвинуться незаметно, но у меня не получилось. - Хм… Спасибо, что побеспокоился обо мне, Лайт-кун, - уголки губ Рюдзаки чуть заметно приподнялись. – Скажи… Значит, в твоем нор-маль-ном мире так принято – обнимать во сне любого, кто случайно окажется рядом с тобой в постели? «Припомнил» - мысленно хмыкнул Лайт. И почувствовал волнующее ощущение нарастающего азарта этого разговора. - В моем мире никто не может оказаться случайно со мной в постели, Рюдзаки, - снисходительно глядя на него, парировал Лайт. – И мне было приятно засыпать рядом с тобой, иначе я просто попросил бы тебя уйти. Но мне не хотелось бы, чтобы ты начал думать, что я испытываю к тебе нечто большее, чем дружескую симпатию. Поэтому я поспешил отодвинуться, зная, что ты не терпишь прикосновений. - Не терплю. Но из любого правила есть исключения. Возможно, некоторые прикосновения мне даже приятны, - задумчиво покусывая ноготь большого пальца, Рюдзаки пристально смотрел на Лайта, а тьма в его глазах становилась объемной, утягивающей в бездну. – Может быть, я и хотел, чтобы ты меня обнял? Если бы ты не поспешил отодвинуться, Лайт-кун, ты мог бы это проверить. - Мог бы. Так ты хочешь, чтобы я тебя обнимал? - от мысли, что он, действительно, может ответить «да», тело стало горячим, а сердце словно сошло с ума. Его безжалостный враг ни на миг не смущался, нанося откровенные выпады, уже даже выходящие за грани намеков. А сейчас он молчал вместо ответа, сознательно затягивая паузу, делая тишину многозначительной и объемной. Лайт изо всех сил сдерживался, словно зажав себя в ледяные тиски, чтобы не проиграть. Чтобы выдерживать чужой, пробирающий до низа живота взгляд, чтобы молчать, не пытаясь спрятать неловкость за нелепыми ненужными фразами, чтобы удержаться от катастрофического соблазна сделать шаг первым и притронуться к чужому, манящему своей недоступностью и запретностью телу. И он выдержал, подавив жар, раскаляющий воздух между ними, своим собственным высокомерным холодом. - Я не знаю, Лайт-кун, - казалось, прошла целая вечность, заполнившая все пространство вокруг жесткими кристалликами оплавившихся минут, прежде чем Рюдзаки склонил набок голову, с гаснущим интересом глядя на Лайта сквозь свисающие пряди волос, и разлепил тонкие упрямые губы, нарушая взятую паузу. И голос его вновь стал рассеянно-равнодушным. – Я ведь спал и мне сложно предположить, что я мог бы почувствовать. Но, думаю, что я не был бы против, особенно теперь, зная о твоей привычке. Разумеется, я имею в виду проявление исключительно дружеской симпатии. - Разумеется… - разочарованно эхом отозвался Лайт. Слова кончились. Его враг опять ускользал, грациозно свернув волнующую и будоражащую кровь беседу, доведя напряжение до только ему известного максимума и немедленно сбрасывая его. Как бы ни интересовала Рюдзаки эта игра, он явно видел в ней ту черту, за которую не собирался переступать, оставляя возможность свести все неоднозначности к невинным намекам. Полуприкрыв веки, он задумчиво покусывал ноготь пальца, избавив Лайта от волнующей тьмы своих прожигающих насквозь глаз, как будто бы милостиво отпустив его с ринга, на котором удерживал. Или сам пытался невидимо отступить и скрыть то, что не предназначалось для чужих ищущих взглядов. То, что рвалось из его живого теплого тела и могло поколебать непроницаемую мглу в глубине огромных зрачков, и что он безжалостно подавлял своим холодным расчетливым разумом. И Лайт реалистично осознавал, что превосходящие шансы быть правдой имел, скорее всего, первый вариант. Окончательно разрушая щекотливое возбуждение от такого их пробуждения и разговора, Рюдзаки, как ни в чем не бывало, непринужденно взял Лайта за руку и повернул его запястье, всматриваясь в часы. - Почти шесть утра. Ты можешь поспать еще целый час, Лайт-кун, - не давая Лайту возможности возразить, он выпустил его руку и легко поднялся. - Пожалуйста, не казни себя, что ты меня разбудил. Я все равно бы и сам проснулся. Но, благодаря тебе, я замечательно выспался. Спасибо, что убедил меня отдохнуть, Лайт-кун. Лайт молчал, мрачно наблюдая, как, подойдя к креслу, Рюдзаки натягивает на себя свои джинсы. Он понимал, что его враг сейчас уйдет, снова включившись в привычную гонку за Кирой, полностью выкинув из головы Ягами Лайта. По крайней мере, до вечера, а, может быть, и на несколько дней – в зависимости от того, как поведет себя самозванец. И он вновь отдалится, оставив Лайту зыбкую второплановую роль лучшего друга, активно помогающего в работе. И еще… Эл опять спрячет от него свое сильное гибкое тело под бесформенной белой футболкой и широкими джинсами. Лайт не мог бы ответить, что вызывало большую горечь – перспектива его духовного или его физического отдаления, но одно он знал точно. Он хотел, чтобы ночь не кончалась. Глядя на светлый силуэт Рюдзаки на фоне светящегося ночными огнями окна, он лихорадочно искал возможные варианты продолжить ту игру, в которой его лохматый недруг совсем не думал о Кире, сосредоточившись лишь на Ягами Лайте. Хотя бы еще ненадолго продлить это волнующее щекотливое чувство возбуждающей пугающей близости со своим смертельным врагом. - Могу я задать вопрос, Рюдзаки? – не двигаясь со своего места, громко и чуть насмешливо спросил Лайт. - Спрашивай, Лайт-кун, - склонив голову, Рюдзаки застегивал джинсы, не глядя на Киру. - Зачем ты солгал, что я не нравлюсь тебе? – решившись на отчаянный выпад, как можно более равнодушно поинтересовался Лайт. – Боялся меня оттолкнуть своей испорченностью? - Прости? – его враг замер и удивленно вскинул голову, внимательно глядя на Киру. И в его мягком голосе отчетливо прозвучала предупреждающая настороженность. Вцепившись руками в ремень, Рюдзаки даже тряхнул головой, отбрасывая челку, чтобы лучше видеть Лайта в полумраке их спальни. - Вчера в лифте ты хотел меня поцеловать, Рюдзаки, - Лайт многому научился за это время у своего врага. Например, тому, что иногда открыто выкладывать карты на стол – это лучший способ заставить смешаться и допустить ошибку. - Это не похоже на то, что я не нравлюсь тебе, ты не находишь? Рюдзаки опустил взгляд и, молча, застегнул ремень джинс. Выпрямился и подошел к Лайту, остановившись у самых его ног, тяжелым, давящим взглядом глядя на него сверху вниз. И Кира вдруг почувствовал исходящую от его врага скрытую силу. Силу, способную уничтожить любое его сопротивление, подчинить волю, смести все на своем пути. Он уже видел Рюдзаки таким – тогда, в больнице, в ванной комнате, когда Эл решил расставить все точки над «i». И сейчас голые плечи его врага неуловимо расправились, мышцы тела были напряжены, рельефно проступая сквозь кожу, а в плавных движениях улавливались повадки крадущегося хищника. Но именно таким – не скрытым за масками кажущейся беспомощности и беззащитности – Лайту и страшнее и интереснее было его видеть. - Ты же не станешь отрицать, что ты этого хотел? – вскинув голову, с вызовом процедил он. – Это было бы глупо. Я ведь не слеп. - Я не стану отрицать, - коротко вздохнув, Рюдзаки присел на корточки перед Лайтом, пристально глядя ему в глаза и оказавшись неожиданно очень близко. И в его бархатном голосе, кажущихся выверенными движениях, завораживающем взгляде в упор, Кира почувствовал надвигающуюся угрозу. - Я этого хотел. Неожиданно протянув руку вперед, он невесомо коснулся пальцем щеки Лайта, обжигая, как будто провел раскаленным прутом. Лайт дернулся, чувствуя, как разом пересыхает в горле, и сердце сбивается с ритма. - Мне показалось, что ты именно этого ждешь от меня, - медленно проговорил Рюдзаки, гипнотизируя Лайта взглядом. - И я хотел дать тебе то, что ты хочешь. - Тогда… - голос предательски дрогнул, и Лайт судорожно сглотнул, не в силах отвести взгляда от пугающе завораживающих черных глаз. – Тогда почему передумал? - Вспомнил, что дал обещание никогда больше не целовать тебя, Лайт-кун, - Рюдзаки убрал руку от его лица и сложил ладони на коленях. И еле уловимо мягко улыбнулся кончиками губ. – Я не хотел бы снова оскорбить своего лучшего друга. Даже если любопытство пересиливает его нравственные убеждения. - Мое любопытство? – Лайт с ужасом осознал, что Рюдзаки видит его насквозь. Он видит всю ту бурю чувств, порочных желаний и запретных мыслей, что разрушительным торнадо закручивается все эти дни в голове лучшего студента Японии, все набирая и набирая катастрофичную мощь. Видит, но неправильно интерпретирует, явно переоценивая противника, приписывая ему свою собственную холодность и склонность к отстраненному коллекционированию чужих эмоций. - Да. Любопытство. В твоем возрасте характерно влечение ко всему необычному и запретному, Лайт-кун, - в ровном голосе Рюдзаки послышались снисходительные нотки, тут же заставившие Киру злобно прищуриться. – Даже то, что кажется отвратительным и безнравственным, можно отчаянно захотеть изучить и попытаться понять, особенно, если долго об этом думать. Это нормально. Все через это проходят. Но не всегда стоит идти на поводу у своего любопытства. Лайт вдруг почувствовал, что детектив сейчас отталкивает его еще дальше, чем были они до этого, умело воздвигая новый барьер из их разницы в возрасте и жизненного опыта. Он почувствовал себя неопытным пылким юнцом, рискнувшим вступить в схватку с умудренным жизнью противником, давно утратившим способность испытывать интерес к физическому влечению. Лайта как будто снисходительно щелкнули по носу. Возможно, так чувствовали себя влюбленные в него девушки, натыкаясь на холодность лучшего студента Японии… Эта мысль неприятно кольнула самолюбие Киры, гораздо более неприятно, чем ощущение, что он проиграл еще в одном сете – Лайт уже сбился, в котором по счету. Слишком явно Рюдзаки проводил сейчас между ними черту своего превосходства и недосягаемости. Как будто в насмешку, чем больше Лайт пытался сблизиться с ним, тем дальше детектив отстранялся, создавая ощущение, что приблизиться вообще невозможно. Но Кира не собирался с этим мириться. Ни за что. - Неужели? – насмешливо хмыкнул Лайт, с усилием преодолевая желание мрачно молчать, обдумывая услышанное. – Не думаю, что у нас такая разница в возрасте, чтобы ты учил меня жизни, Рюдзаки. На сколько лет ты меня старше? - Ты же знаешь, что я не могу ответить, Лайт-кун, - Рюдзаки чуть улыбнулся кончиками губ и тряхнул головой, сбрасывая на лицо завесу из смоляных волос и выпуская Лайта из плена своего гипнотизирующего взгляда. - Но ты не можешь не понимать, что мы не ровесники, хоть и поступали вместе в Университет. И он легко поднялся, снова собираясь оборвать разговор. Уложив Лайта на обе лопатки, незримо еще больше расширив пропасть, которая их разделяла. - Мне плевать, сколько тебе лет, Рюдзаки, - процедил Кира, вскидывая голову и сверкнув яростным взглядом. – Поцелуй меня. Это прозвучало, как хлесткий властный приказ, не терпящий возражений. «Что ты делаешь! – в ужасе завопило сознание. – Остановись, остановись, пока еще можно остановиться!» Его враг замер, будто пораженный разрядом в тысячу вольт, и медленно, очень медленно, вновь опустился на корточки перед Лайтом. - Что? – огромные темные глаза впились в лицо Лайта, прожигая насквозь в попытке понять. Рюдзаки явно не ожидал подобного выпада. Его бледное лицо, казалось, разом осунулось, посерьезнело. – Что ты сказал, Лайт-кун? «Уводи его в сторону! – мелькнула в голове паническая мысль, ищущая спасения. – Отыгрывай, переводи это в шутку!» - Я сказал «поцелуй меня, Рюдзаки», - с вызовом повторил Лайт, чувствуя, как все внутри холодеет от ощущения, что он ступает на очень тонкий канат, натянутый над пугающей бездной, который вот-вот разорвется. И упрямо вновь приказал: – Сейчас. Сидя на полу, широко расставив согнутые в коленях ноги, он опирался спиной на кровать и теперь уже сам буравил взглядом сидящего перед ним ненавистного экспериментатора, пытаясь проникнуть в глубину непроницаемой тьмы его огромных зрачков. - Почему? – тихо спросил Рюдзаки, и его упрямые губы чуть дрогнули. И в глазах врага Лайт с изумлением увидел что-то похожее на смятение. Оно вспыхнуло, прорвавшись сквозь бесстрастную мглу, но, в следующее же мгновение, Эл отвел взгляд, пряча его под полуопущенными густыми ресницами. - Потому что ты прав - мне любопытно, - уже чувствуя, что в этом раунде он останется победителем, насмешливо протянул Лайт. – Я хочу увидеть, насколько ты действительно извращен, и понять, насколько это мне отвратительно. И, склонившись вперед, он многозначительно провел ладонью по руке Рюдзаки, поднимаясь от локтя к плечу, с удовольствием ощущая под пальцами гладкую теплую кожу и напрягшийся от прикосновения рельефный бицепс. И то, как вздрогнул его враг, как мельком взглянул на него и снова опустил потерянный взгляд на пол, коротко вдохнув воздух сквозь приоткрытые губы, взорвало в душе Лайта поистине фейерверк ликования. Он победил. Теперь он заставил отступить и смутиться того, кто так любил загонять в угол смятения остальных. Лайт был уверен, что он в безопасности, что его противник не рискнет принять вызов, пойдя на физическое сближение. Ему было не видно опущенных глаз Рюдзаки за упавшей на его лицо завесой густых волос, но он видел его подбородок и рот, и то, как он неуверенно чуть закусил нижнюю губу, явно пребывая в растерянности. И это было упоительно, так упоительно – видеть его таким потерянным и прячущим взгляд, что Лайт позволил себе не убирать руку с его плеча, а медленно провести пальцами по выступающей острой ключице и чуть надавить на ямочку возле шеи, словно подчеркивая свое превосходство и власть. Рюдзаки поднял голову, и Лайт, уже начавший снисходительно растягивать губы в улыбке, хищно готовясь ловить попытки соперника сгладить свой проигрыш, замер, встретившись с ним глазами. Там, в этих огромных глазах, шелковистая тьма светилась вспыхнувшим многозначительным светом, завораживающим, мгновенно кружащим голову. - Как пожелаешь, Лайт-кун, - от звука обволакивающего бархатного голоса с чуть слышимой хрипотцой кожа мгновенно покрылась испариной. И, прежде чем Кира успел осознать, что он снова недооценил противника и, кажется, сам спровоцировал его на запрещенный сокрушительный удар, Рюдзаки плавно подался вперед, опускаясь на колени между разведенных ног Лайта. Лайт судорожно дернулся назад, инстинктивно пытаясь уйти от надвигающейся угрозы, но было поздно, да и отступать уже тоже было некуда. Он лишь сильнее уткнулся спиной, а руки Рюдзаки уперлись в кровать по обе стороны от его шеи. Детектив замер, вглядываясь в беспомощно распахнувшиеся глаза лучшего студента Японии, и дыхание с его приоткрытых губ касалось губ Лайта. Он был близко, так близко, что сердце сбоило, что невозможно было дышать, а мысли метались в сумасшедшем водовороте, неспособные оформиться во что-нибудь связное. И мир вокруг сжался, наполнившись сладким ароматом ванили, концентрируясь полностью в бездонной чарующей мгле чужих глаз. Лайт чувствовал даже сквозь ткань пижамы тепло, исходящее от тела Рюдзаки, находящегося всего в нескольких сантиметрах, но не касающегося. И Кире достаточно было лишь чуть-чуть неловко податься вперед, расслабляя напрягшуюся, неестественно выпрямленную спину, и он вынужденно бы прижался к нему. Время остановилось, застыв, замерев в этой безумной восхитительной неподвижности их обоих, всматривающихся друг другу в глаза. «Он не посмеет!» - пронеслось в голове у Лайта отчаянно, и в этот момент Рюдзаки мягко прикрыл веки и, чуть повернув голову, осторожно коснулся губами губ Лайта. Это было так невыносимо жутко и возбуждающе, что Лайт, не сдержавшись, жадно подался вперед, пытаясь привычно перехватить инициативу и ворваться языком в чужой рот. Но его враг мгновенно прервал поцелуй и, чуть отстранившись, избегая непрошеного прикосновения, еле заметно покачал головой, пристально глядя в глаза сжигающей тьмой и принуждая к повиновению. И вновь коснулся губами губ послушно замершего в возбужденной покорности Киры. Его противник даже в этом был изощреннейшим экзекутором. Он не спеша дразнил Лайта губами, лишь иногда касаясь его губ языком, растягивая сладчайшую пытку, которую когда-либо доводилось испытывать Кире. Лайту хотелось больше, отчаянно больше, но заданный Рюдзаки неторопливый темп и явная демонстрация доминирования, не позволяли сорваться в обычное безудержное слияние ртов. И Лайт покорно расслабился, лишь отвечая на поцелуй и не делая больше попыток приблизиться или перехватить инициативу. Колоссальным усилием воли он пытался удержать хотя бы видимость ровного дыхания и не дать своим безвольно опущенным рукам жадно потянуться к такому близкому желанному телу его врага. Но этот необычный играющий поцелуй и расстояние в несколько сантиметров между их телами, которое нельзя было преодолеть, сводили его с ума. Лайт уже не мог думать ни о чем, кроме прикосновения мягких, кажущихся нежными губ, ванильном запахе и чуть сладковатом привкусе. Ему казалось, что мира вокруг больше не существует. Нет больше ни Киры, ни запретов нравственности и морали, ни времени. Есть только он и Рюдзаки, стремительно поднявшиеся над всем этим в своем переходе на новый уровень их странной игры. Вскинув ресницы на мгновение, Рюдзаки обжег его внимательным изучающим взглядом и, вновь спрятав волнующую тьму своих глаз под полуопущенными веками, осторожно скользнул языком ему в рот сквозь готовно приоткрытые губы. И это непривычное проникновение будто ударило высоковольтным разрядом, пронзая и без того раскаленное тело Лайта. Было так необычно ощущать чужой язык в своем рту – неторопливый, ласкающий и изучающий – что щекотливый жар, давно уже скопившийся внизу живота, стал просто невыносим, заполняя все тело и разум. Лайт судорожно сжал кулаки, почти до крови впиваясь в кожу ногтями, пытаясь хотя бы с помощью боли сохранить остатки выдержки и благоразумия. Его враг его изучал. Неторопливо исследовал языком его рот, стараясь не пропустить ни одной детали, как исследовал все, что его сколько-нибудь интересовало. Сплетая языки в легкой ненавязчивой ласке, пробегаясь кончиком языка по небу, по внутренним поверхностям губ и щек, выискивая наиболее чувствительные точки и заставляя Лайта гореть, получая непривычно яркое удовольствие от поцелуя, Рюдзаки как будто ставил эксперимент и над самим собой, вдумчиво, прикрыв глаза, оценивая и свои собственные ощущения. И понимание этого, странным образом, приносило дополнительные острые нотки к получаемому чувственному наслаждению, лишая рассудка. Лайт больше не мог выносить этой медленной нарастающей пытки и запретности той минимальной дистанции, что их еще разделяла. Он хотел чувствовать еще больше Рюдзаки, пусть даже для его врага это было всего лишь очередным расчетливым экспериментом. Киру сводила с ума близость полуобнаженного тела детектива, такого соблазнительно-теплого и фарфорового, его сильные полусогнутые руки с ярко проступившими бицепсами, на которые он опирался, целуя Лайта, и напряженные мышцы его груди, рельефно перекатывающиеся под кожей. Каким-то чудом Лайт упорно удерживался от жадного желания обхватить руками Рюдзаки, прижимаясь к его телу своим. Остатками разума он все еще понимал, что его враг этого гарантированно не позволит, уже наглядно продемонстрировав, что только он выбирает правила розыгрыша. Но Лайт не мог не подарить себе хотя бы маленькое прикосновение. Он бы взорвался, если бы не дал этой легкой поблажки своему отчаянно сжатому в кулак воли мучительному желанию. И он скользнул рукой к шее Рюдзаки, невесомо коснулся подушечками пальцев острого двигающегося кадыка и, не удержавшись, обхватил всей ладонью гортань. Его враг дернулся, легко выдохнув ему в губы, сбившись на мгновение с размеренного ровного дыхания, и снова обжег Лайта быстрым внимательным взглядом расширенных черных глаз. Но не стал отстраняться, несмотря на опасно обхватившую шею чужую ладонь. Это было так странно, странно и упоительно – контролировать пальцами движения его нижней челюсти под гладкой горячей кожей, чувствовать под ладонью его ходящий кадык и улавливать, как он дышит. И понимать, что в любую секунду можно сжать руку на шее своего ненавистного друга, лишая его возможности сделать вдох, лишая его кислорода и жизни. Лайт задохнулся от возбуждения, чувствуя, что, в отличие от своего остававшегося отстраненным врага, даже не сбивающегося с дыхания, он сейчас потеряет контроль, несмотря на свой довольно объемный опыт. Он, которого все девушки, бывшие с ним когда-либо, не могли настолько завести откровенными ласками, чтобы заставить сходить с ума от желания, перестав себя контролировать, сейчас терял голову всего лишь от поцелуя. От поцелуя с тем, кто жаждет его убить. И кто имеет такой же пол, как и он. Это казалось бы невозможным, если бы не происходило прямо сейчас. Лайту нужно было за что-нибудь уцепиться. Найти что-то, что удержало бы его от окончательного падения под изучающими и безжалостно возбуждающими прикосновениями губ и языка детектива. Он сильнее сжал ладонь на шее Рюдзаки, и нащупал пальцами бьющуюся под горячей кожей артерию. Теперь он тоже мог контролировать своего врага. Мог изучать его, подсчитывая удары его сердца. И, хотя это было неравноценно, по сравнению с исследовательской холодностью Рюдзаки, это было хоть что-то. Хоть что-то, что давало Кире иллюзорную видимость, что он тоже экспериментирует, а не глупо плавится от нахлынувшего желания. Тем более, что пульс его недруга был, конечно, не бешеным, как у самого Киры, но заметно более быстрым, чем нужно. Заметно ровно настолько, чтобы Лайт осознал, что неуловимо легкое дыхание Рюдзаки обязано жесткому внутреннему контролю и ограничению себя в растущей потребности в кислороде, а совсем не полному равнодушию. Его враг был не ледяным бесчувственным идолом, он был горячим, живым, подверженным обычным страстям и желаниям, просто умело и отработанно их подавлял. Но сердце, не подвластное контролю разума, его выдавало. Не поднимая глаз, Рюдзаки прервал поцелуй, и хотел было отстраниться. Но Лайт удержал его, быстро переместив руку и жестко надавив ладонью ему сзади на шею, снова сталкивая их губами. И сделал еще одну попытку перехватить инициативу. И тут же получил несильный, но чувствительный в своей неожиданности укус в нижнюю губу. Задохнувшись от изумления, Лайт вскинул глаза и в упор столкнулся с властным и насмешливым взглядом темных глаз Рюдзаки. Чуть улыбнувшись кончиками влажно блестящих приоткрытых губ, его враг, словно делая одолжение, вновь прикрыл веки и продолжил его целовать. Это уже было невыносимо. Ладонь еще дальше скользнула к затылку Рюдзаки, судорожно сжимая в кулаке его мягкие волосы, а вторая рука взметнулась почти бесконтрольно, пробежавшись по руке детектива от локтя к плечу. Лайт жадно оглаживал напрягшиеся мышцы врага, с упоением впитывая новые необычные ощущения от прикосновений к мужскому сильному телу, а не к хрупкой и тонкой руке девушки. Не удержавшись, он продвинулся рукой дальше, через плечо, насколько мог дотянуться пальцами, ощупывая мышцы спины и жесткую острую лопатку. И, почувствовав, что дыхание безжалостного экзекутора все же начинает сбиваться с размеренного легкого ритма, а гладкая бледная кожа разогревается под его пальцами, Кира скользнул ладонью к чувствительному боку, наконец-то позволив себе прикоснуться к выступающим ребрам врага, давно волновавшим его воображение. Рюдзаки вздрогнул всем телом, последним быстрым движением языка прикоснулся к его верхней губе и, резко подавшись назад, отстранился, вырываясь из цепких рук Лайта. Оттолкнувшись ладонями от кровати, он сел на колени, сцепив руки замком за затылком у Киры. И пристально, не мигая, всмотрелся в лицо лучшего студента Японии. - Фуух, Рюдзаки…, - выдохнул Лайт, пытаясь украдкой выровнять частое сбившееся дыхание и вернуть лицу надменное невозмутимое выражение, быстро подтягивая колени к груди. Он ощущал себя потным, взлохмаченным и до неприличия возбужденным под изучающим взглядом врага. – Ты всегда так долго целуешься? Сколько задохнувшихся партнеров у тебя на счету? - Прости, - мягко и странно виновато шепнул Рюдзаки, прожигая его немигающим взглядом. – Я… Я не хотел, Лайт-кун. Надеюсь, это не было так отвратительно, как ты думал? И он убрал руки с шеи Лайта, уперевшись ими в колени, оставляя ощущение холода и пустоты там, где только что были горячие возбуждающие ладони. Лайт медленно вытер влажные губы рукой, пытаясь прийти в себя. Голова ощутимо кружилась, и все плыло, как в тумане, не давая осознать реальность происходящего. Но, глядя на неприкрытое коленями обнаженное по пояс тело своего врага, на его широкие, распрямленные сейчас плечи, часто вздымающуюся грудную клетку с небольшими рельефами мышц, так соблазнительно выступающими под бледной кожей, на резкий контраст между нижними ребрами и впалым худым животом, он чувствовал, что не желает останавливаться. Его возбуждение было слишком сильным, и Кира не мог думать сейчас ни об их противостоянии, ни о том, что будет потом. Он хотел продолжать чувствовать эти непривычные пугающие ощущения от порочной неправильной связи с представителем своего пола, такие волнующие и приятные. Рюдзаки медленно облизывал кончиком языка губы, пристально следя за Лайтом, ожидая ответа. - Нет, это не было отвратительно, - Лайт протянул руку, провел пальцами по выступающим нижним ребрам детектива и скользнул ими вниз, к животу, с восторгом наблюдая, как он судорожно втягивается от его прикосновения. И, подняв взгляд, снисходительно усмехнулся: – Но ты действительно извращенец, Рюдзаки. Хотя, надо признать, целуешься ты неплохо. Рюдзаки застыл, опустив голову и не делая попыток отстраниться, внимательно глядя на пальцы Лайта, уверенно выписывающие на его животе абстрактные волны, щекотливо лаская. Но, в тот момент, как он вскинул сверкнувшие антрацитовым блеском глаза, собираясь что-то сказать, в кармане его джинс резкой трелью зазвонил телефон, заставив обоих вздрогнуть от неожиданности. - Извини, - шепнул Рюдзаки. Легко поднявшись на ноги, он выудил из кармана телефон, раскрыл и поднес его двумя пальцами к уху. И ответил привычно-бесстрастным голосом, мгновенно лишившимся всех глубоких бархатных ноток и намеков на любые эмоции: – Да? Да, Ватари, я слушаю. Разом потеряв интерес к Кире, он отвернулся и отошел к еще темному, но уже светлеющему окну, внимательно слушая, что говорит ему Ватари. Свободная рука детектива привычно скользнула в карман, а плечи ссутулились, возвращая ему обычный немного неуклюжий облик чудаковатого охотника на массового убийцу. «Не смей, - мрачно глядя на кончики черных волос, контрастно падающих на бледные плечи, с поднимающимся раздражением думал Лайт. – Не смей уходить сейчас, Рюдзаки. Что бы тебе ни сказали – не смей уходить. Потому что Кира – это я. Ты должен быть здесь». Он был сейчас в таком состоянии, что всерьез опасался выкрикнуть это вслух. - Спасибо, Ватари, я понял, - стоя к нему спиной, равнодушно сказал Рюдзаки в телефон. – Я так и думал. Ничего не меняй, я сейчас подойду. Он захлопнул телефон и, чуть помедлив, искоса, через плечо, взглянул на Лайта, по-прежнему сидящего возле кровати, с прижатыми к груди коленями, вынужденно копирующего любимую позу детектива. - Бейонд закончил вскрытие, они едут в штаб, - как будто ничего между ними и не было, как будто они все это время сидели внизу и беспрерывно работали, буднично сообщил Рюдзаки. Как будто Лайту это было сейчас интересно. – Как я и предполагал, причина смерти – сердечный приступ. Ожоги были посмертными. Его убил Кира. Или Х-Кира. Ярость вспыхнула, заливая все тело огнем, занимая весь разум. Лайт даже почти не обратил внимания на то, что Рюдзаки упоминает Киру и Х-Киру как двух отдельных людей, равноценно способных убить Нобуо Данно. И Кире сейчас было плевать – случайная это оговорка или же нет. Как плевать было и на то, что там нашел Бейонд, и какими будут выводы законченного эгоиста, посмевшего использовать его, Лайта, как игрушку, развлекающую в свободное время. - Ну, надо же…, - протянул он. – Что ж, поздравляю. Ты был прав в своих предположениях, Рюдзаки. Рюдзаки внимательно посмотрел на него и, засунув телефон обратно в карман, взял с кресла свою футболку и неловко натянул ее на себя. Лайт исподлобья следил за ним, чувствуя, как медленно Кира заполняет все естество, зажигая глаза красными отблесками почти позабытой уже ненависти. - Мне надо идти, - Рюдзаки подошел к Лайту и присел перед ним на корточки. – Нам, как обычно, не хватает времени с тобой, Лайт-кун… - Отчего же? В этот раз нам его очень даже хватило, – стараясь, чтобы ярость не прорвалась сквозь насмешливый тон, Лайт пренебрежительно дернул плечами. – Я и сам собирался предложить тебе спускаться работать, раз уж мы больше не собираемся спать. Ты уже вполне удовлетворил мое любопытство, Рюдзаки. - Вот как? Тогда я рад, что смог развлечь тебя, - Рюдзаки отвел взгляд, и поднялся. - Увидимся в штабе, Лайт-кун. Лайт не ответил, мрачно глядя перед собой. Уже подойдя к выходу из темной спальни, Рюдзаки окликнул его. - Лайт-кун, могу я задать вопрос? – дождавшись, пока Лайт обернется и выглянет из-за кровати, он продолжил. – Скажи… Ты всегда испытываешь желание сдавить шею того, с кем целуешься? Он стоял далеко, и Лайт в полумраке не видел четко его лица, но почему-то был уверен, что его враг буравит его своими пронзительными глазами, пытаясь проникнуть в душу. Вызывающе растянув губы в улыбке, Кира с силой стиснул сжатые в замок руки, невидимые детективу за кроватью. - Если я отвечу «нет», ты начнешь делать выводы о моем подсознательном желании тебя задушить? - насмешливо и снисходительно хмыкнул он. – И снова начнешь подозревать меня, что я Кира? Ты слишком предсказуем, Рюдзаки. Но я не собираюсь обсуждать с тобой свои сексуальные предпочтения. - Ты прав, это был нетактичный вопрос, – неожиданно отступил Рюдзаки, полностью игнорируя все слова Лайта, кроме последней фразы. – Пожалуйста, извини меня, Лайт-кун. И он бесшумно скользнул за дверь, оставляя Киру в холодном полумраке разом опустевшей спальни. *** Требовательный стук в дверь врывался в голову с настойчивой бесцеремонностью. Мэтт с трудом разлепил глаза, ошалело пытаясь понять, где он находится. Их бесконечные переезды и кочевая гостиничная жизнь наложили свой отпечаток и, вот в такие вот минуты пробуждения, он не всегда в первую же секунду мог осознать, не то что, в каком городе они находятся, но даже в какой стране. Потянувшись к тумбочке возле кровати, Мэтт повернул к себе часы, взглянул на светящийся циферблат и беспомощно застонал. Определенно, меньше двух часов сна в сочетании с днем в разъездах по квартирам подозреваемых, вечерним воняющим, распадающимся трупом и литровой бутылкой виски на двоих в ночи, не давали надежды на бодрое утро. Стук в дверь повторился. Не спеша подниматься, Мэтт яростно растер ладонями лицо, возвращаясь в реальность. Он сидел возле своей шикарной двуспальной кровати на полу, полностью одетым, даже в ботинках. На голове ощущались любимые мотоциклетные очки, а рядом валялась игровая консоль с почему-то разбитым экраном. Но сейчас это было не важно. Мэтт продолжал исследовать пространство вокруг. Переполненная пепельница, вызывающая отвращение даже у него самого, две пустые смятые сигаретные пачки, одна щегольская перчатка Мелло от самой любимой его пары из какой-то-там-супер-мягкой-изысканной-кожи-черт-знает-кого-хрен-знает-кем-сделанная, за которую они выложили еще в Америке круглую сумму в долларах, сломанные новенькие наушники, купленные ими уже здесь, в Японии... Ох, Мелло. Мелло обнаружился тут же, вольготно и по-хозяйски раскинувшимся на кровати. Он был раздет по пояс, но тоже обут, и Мэтт недовольно поморщился, заметив грязь от тяжелых ботинок приятеля на простыне. В конце концов, это все же была кровать Мэтта. Хотя, судя по тому, что Мелло спал на кровати, а сам Мэтт на полу – его друг вчера так не считал. Снова раздался стук в дверь. С трудом поднявшись, Мэтт склонился и потряс приятеля за плечо – то, на котором не было темнеющего шрама от ожога. Он знал, что прикосновения к сухой поврежденной коже все еще доставляют немцу неприятные ощущения. Мелло буркнул сквозь сон какое-то витиеватое ругательство, которое Мэтт не смог разобрать, потому что даже не понял, на каком оно было языке, и отвернулся, явно не собираясь просыпаться по такому незначительному поводу. Усмехнувшись, геймер набросил ему на спину валяющееся комком на кровати одеяло и, отчаянно зевая, прошаркал к двери их двухместных апартаментов. Он ожидал увидеть кого угодно, но только не Ниа. Сияющий чистотой и свежестью, в своей бесформенной белой одежде, которую Мелло презрительно называл «пижамой», их бывший друг детства невозмутимо взглянул на оторопевшего Мэтта из-под неестественно светлой челки. - Доброе утро, Мэтт. Ты позволишь зайти? - Эээ, - неуверенно протянул Мэтт, не спеша освобождать дверной проем. И растерянно почесал в затылке, взлохматив и без того встрепанную рыжую шевелюру. – Может попозже, Ниа? У нас вообще-то еще ночь. Как и у всех в Японии. - Ты ведь уже одет, - спокойно заметил Ниа и шагнул в дверь, заставив Мэтта попятиться. – Мне нужен Мелло. И уверенно направился в комнату Мэтта. - Да, конечно, проходи, Ниа. Чувствуй себя как дома, - буркнул ему в спину геймер, неохотно направляясь следом за ним. Ниа остановился на пороге их ставшей сегодня общей спальни и, медленно поворачивая голову, бесстрастно начал рассматривать чудовищный беспорядок в комнате. Мэтт встал за ним и, беспрерывно позевывая, тоже разглядывал царящий здесь хаос. Объективно, он готов был признать, что для человека неподготовленного привычный вид его комнаты выглядел несколько…гм…не эстетично. Разбросанные вещи, нагромождение техники и проводов, опутывающих не только рабочий стол, но и все, до чего они могли дотянуться, затхлый запах переполненных пепельниц… Мелло тоже всегда ругался, на казавшийся Мэтту вполне уютным рабочий беспорядок. Но именно в его комнате они чаще всего проводили все свободное время, если, конечно, у них были раздельные комнаты. Если же им приходилось довольствоваться одним на двоих помещением то, как когда-то в приюте, когда они были соседями по комнате, оплотом чистоты и порядка для немца оставались только его кровать, прикроватная тумбочка и его полки в шкафу с идеально ровно разложенными вещами. Все остальное пространство как-то само-собой заполнялось вот таким вот характерным для них беспорядком и, положа руку на сердце, их обоих это вполне устраивало. Прошло не больше пяти секунд, прежде чем спящий Мелло почувствовал чужое присутствие. Мэтта всегда поражало, насколько чутко спит немец, несмотря на любое свое состояние. Он всегда ощущал, когда в их пространство вторгался кто-то чужой, враждебный. И пару раз эта особенность и потрясающая реакция спасала им жизнь. Резко выдернув руку из-под подушки, Мелло вскинулся на кровати, направляя ее в сторону двери. - Какого хрена?! – яростно рявкнул он, отбрасывая в сторону одеяло. - Доброе утро, Мелло, - Ниа чуть качнулся назад, но не показал ни удивления, ни испуга, встретившись взглядом с уставившимся на него дулом пистолета. - Ниа? Echt geil! – Мелло опустил руку и раздраженно засунул оружие под подушку. И перевел взгляд на Мэтта, выглядывающего из-за плеча невысокого Ниа. – Alter, разбуди скорее меня – мне снится кошмар. Мэтт хмыкнул и, протиснувшись мимо подростка, прошел в комнату и присел на кровать рядом с другом. Они быстро переглянулись, и в бирюзовых глазах немца он увидел недовольный вопрос. Геймер взглядом показал, что он тоже в полном недоумении. - Мне надо поговорить с тобой, Мелло, - тоже проходя в комнату, бесстрастно сообщил Ниа. - Ради бога, Ниа, ты мог позвонить! – Мелло тряхнул головой, отбрасывая с лица длинную пшеничную прядь. И демонстративно улегся, подперев рукой голову. – Мы и так слышим тебя почти двадцать четыре часа в сутки последние два дня, так избавь нас от необходимости тебя еще и видеть! - Это серьезно, - Ниа остановился напротив них, пропустив недружелюбный выпад мимо ушей. – Я хотел зайти раньше, но подумал, что вам нужен отдых. - Ну, разумеется, - ехидно протянул Мелло. Бросив взгляд на часы, он насмешливо хмыкнул. - Конечно же, тебе во сне в голову пришла гениальнейшая идея, и ты поспешил покинуть свою кроватку и поделиться ей с нами, не так ли? В шесть, мать его, часов утра! - Я не ложился сегодня, - равнодушно ответил Ниа. – Алкоголь губит твой мозг, Мелло. Ты становишься невнимательным. - Откуда знаешь? – быстро спросил Мелло, резко садясь на кровати, подгибая под себя одну ногу в тяжелом ботинке и свешивая с края другую. - Камеры, - Ниа неопределенно повел рукой. – Они здесь везде. Это очень неосторожно с вашей стороны. Даже если вы пили из другой тары, думаю, по вашему поведению это будет заметно. Мэтт с виноватой улыбкой переглянулся с Мелло, чувствуя себя почему-то опять маленьким, застуканным на месте преступления. Но в бирюзовых глазах его друга плескалась ярость, а не вина. - Следишь за нами, Ниа? – зло процедил немец сквозь зубы. - Лично мне было достаточно запаха здесь, - спокойно парировал подросток. – Что ж, я вижу, что разговора не выйдет. Он развернулся, явно собираясь уйти, но Мелло вскочил и, стремительно опередив его, закрыл собой дверь. - Scheisse, Ниа. Если тебе есть что сказать – говори, - мрачно проговорил он, буравя официального преемника взглядом. – Ты же не мог думать, что я встречу тебя с восторгом. Но ты все же пришел. Значит, это важно для нас обоих. Так не строй из себя оскорбленную барышню. Глядя ему в глаза, Ниа коротко кивнул и, вернувшись к столу, аккуратно уселся на стул, подтягивая к себе одну ногу. Мелло, зло прищурившись, проследил за ним взглядом и, протопав ботинками, уселся на край кровати рядом с Мэттом, толкнувшись в него плечом. - Ну и? – поторопил он, потому что Ниа не спешил говорить, задумчиво разглядывая обоих друзей, привычно начав наматывать на палец прядь волос на виске. - Вчера вечером, когда все разошлись, он приходил ко мне, - подросток отвел от них взгляд и рассеянно оглядел стол. – Чтобы поговорить. - Он? Рюдзаки? – Мелло мгновенно напрягся, подаваясь вперед. Мэтт тоже перестал зевать и тереть ладонями лицо, вскинув глаза на Ниа. Было странно, что подросток решил поделиться с ними деталями своего разговора с Элом. Видимо, это было действительно что-то очень серьезное, иначе Ниа никогда не стал бы посвящать своего враждебного конкурента и его преданного напарника. И, значит, время для колких выпадов кончилось. - Да, - не вставая со стула, Ниа протянул руку и взял с подноса стоявший на столе в гуще проводов графин с чистой водой. Поставив его рядом с собой, он снова потянулся и взял с того же подноса два высоких бокала. – И мне хотелось бы обсудить с тобой то, что я от него услышал. Ниа замолчал, сосредоточенно наливая воду из графина в бокалы, как будто напряженно обдумывая, хочет ли он действительно продолжать. Отставив графин, он вскинул голову, видимо, решившись, и открыто посмотрел на Мелло и Мэтта. - Он потребовал дать обещание, - медленно проговорил подросток. – Что я приложу все усилия, чтобы объединить нас с тобой. - Объединить тебя и меня? Работать вместе? – настороженно прищурился Мелло, подаваясь вперед. – Это абсурд, Ниа. Я не буду работать с тобой ни при каких условиях. Так же, как и ты со мной. Мы слишком разные. И мы несовместимы, даже если отбросить все остальное. Черт, Ниа, я, даже выполняя приказ Рюдзаки, с трудом выношу тебя! Так что, если ты дал ему обещание, тебе придется забрать его. Мэтт согласно кивнул, настороженно нахмурившись. Он не понимал, зачем Ниа пришел передать им невыполнимую просьбу Рюдзаки. И почему он вообще заговорил о таком. - Я ответил другими фразами, но смысл был тот же, - Ниа засунул руку в карман своего костюма-пижамы и извлек высокий пластмассовый пузырек-столбик. Открыв его, он аккуратно положил в каждый стакан по две большие таблетки, которые тут же начали шипеть, растворяясь. – К тому же я, как преемник L, не могу позволить себе сотрудничать с мафией. Мелло яростно вскинул подбородок, поджав побледневшие губы. Ноздри точеного носа затрепетали, а бирюзовые глаза сверкнули заледеневшими иглами. Привычная ненависть, порожденная вечным соперничеством, мгновенно восстановила только-только начавшие сглаживаться острые углы между Ниа и ним. Но, в данном случае, Мэтт был согласен с его яростью. Ниа бесцеремонно ударил по самому больному, безжалостно напоминая, кто они есть и насколько временным является их положение рядом с великим L. Не глядя на них, Ниа задумчиво смотрел, как растворяются в стаканах таблетки, наматывая на палец прядь волос на виске. Пауза затягивалась. - Дальше, – сквозь зубы снова поторопил Мелло, не терпящий пустой траты времени на все эти молчаливые игры. - И тогда…, - таблетки полностью растворились и, взяв бокалы, Ниа протянул их Мелло и Мэтту. – Тогда он спросил, готов ли я дать гарантию, что смогу превзойти его, если понадобится. - Превзойти L? – не веря своим ушам, переспросил Мэтт, машинально принимая стакан из рук Ниа. - Что это за хрень? – презрительно процедил Мелло, кивком указывая на второй стакан, протянутый Ниа ему, не спеша его брать. - Это снимет симптомы похмелья, - спокойно ответил подросток. Чуть поколебавшись, Мелло переглянулся с Мэттом и, молча буравя Ниа ненавидящим взглядом, выхватил из его рук бокал. И сделал большой глоток. - Ну и что ты ему ответил, мистер Совершенство? – презрительно процедил он. - Я сказал, что я не смогу, - неожиданно откровенно ответил Ниа, пристально глядя Мелло в глаза. – Я вполне объективно оцениваю свои способности и знаю, что по некоторым параметрам я уступаю. - Очень самокритично, - насмешливо хмыкнул Мелло, и залпом допил воду. – А нам-то ты зачем все это вывалил? Я всегда говорил, что ты не должен быть Первым. Мэтт тоже отпил из бокала. Привкус у воды был странный, чуть резковатый, но не противный. И, поскольку в голове было довольно мутно и тяжело, он, не раздумывая, последовал примеру приятеля и допил до конца. - Да. Ты всегда говорил, - невозмутимо кивнул Ниа. – Но и ты не дотягиваешь до его уровня. - И я нашел в себе честность уйти, - Мелло резко склонился вперед, упираясь локтями в колени. – К чему все это, Ниа? - Если мы объединим наши усилия, мы сможем превзойти L, - рука подростка вновь потянулась к виску и машинально захватила прядь белоснежных волос. – И Рюдзаки сказал, что он должен быть уверен, что я смогу правильно расставить приоритеты, оставив в прошлом наши детские разногласия и убедив отказаться от них и тебя. Только так он сможет действительно на нас рассчитывать и свободно продолжить игру. Потому что зла слишком много. И для того, чтобы его уничтожить, ему придется пойти на жертвы. Возможно даже, ему придется пожертвовать L. - Что? Как это, пожертвовать? – Мэтт недоуменно повернулся к Мелло, пытаясь понять, о чем говорит их враг детства. Но Мелло, не глядя на него, порывисто вздохнул и резко встал, отходя к окну. Стоя к ним спиной, он поднял руку и провел пальцем по стеклу, глядя на темнеющий за окном город. - Он совсем не изменился, да? – глухо проговорил он, как будто бы сам себе. – Остановка сердца и кома не научили его отступать. Он посвятил тебя в свои планы? - Нет, - глядя в спину Мелло, Ниа покачал головой. – Но зато напомнил мне о правиле не сметь пытаться ему помешать. - Никогда не вмешиваться в чужую игру. Я так и думал, - Мелло резко развернулся, взмахнув волной пшеничных волос, и мрачно уставился на Ниа льдинками бирюзовых глаз. И холодно процедил. - Я не могу принять твое предложение о сотрудничестве, Ниа. Мы здесь, чтобы не дать Кире его убить, а не для того, чтобы зажечь ему зеленый свет на самоубийство. - Это ничего не изменит, Мелло…, - начал было возражать Ниа, покачивая головой. Но немец не дал ему договорить. Резко рванувшись вперед, он навис над подростком, злобно прищурив холодные голубые глаза: - Это изменит многое, Ниа! Возможно, это ты спишь и видишь, как бы занять его место, но я просто хочу видеть его живым. Живым, понимаешь? Когда мы будем с Мэттом прожигать себя снова в Америке и уворачиваться от пуль, я хочу знать, что где-то есть он. Где-то есть тот, кто сумел сохранить себя, не сломавшись ни перед чем. Где-то есть свет, мать твою, Ниа, ты понимаешь?! И если отсутствие тыла в виде тебя и меня сможет остановить его от опасного шага, то я ни за что не пойду на сотрудничество с тобой! Мэтт вскочил еще в начале его тирады и напряженно застыл у приятеля за спиной, готовый в любую секунду его остановить, если Мелло вздумается полезть с кулаками на Ниа. Но немец уже остыл и, часто дыша, отошел в сторону от невозмутимо взирающего на него подростка. - Ты не в первый раз упрекаешь меня, Мелло, - в голосе Ниа неожиданно послышалась несвойственная ему грусть. – И я не сержусь на тебя, потому что могу понять – почему. Но задумывался ли ты когда-нибудь, что значит – быть официальным преемником? Не мечтать им стать, соперничая друг с другом, а действительно быть? Вспомни Артемиса… И подумай. Возможно, я больше других заинтересован в том, чтобы он вышел живым из этой войны. И именно поэтому я и пришел к вам, хотя я жажду сотрудничать не больше, чем ты. Ниа аккуратно слез со стула и, продолжая наматывать прядь волос на палец, подошел к отвернувшемуся от него Мелло, и осторожно коснулся пальцем его голого обожженного плеча, заставляя вздрогнуть и обернуться: - В первый момент я отреагировал так же, как ты, Мелло. Но потом я стал думать. Я думал всю ночь. И понял одну очень важную вещь: Рюдзаки не просто так поставил работать нас в связке. Не просто так позволил остаться нам, всем троим, хотя, по большому счету, он не нуждается сейчас в нашей помощи. Он вполне мог бы обойтись и своей командой расследования. Все это не случайность и не рассеянность от потери памяти. Мелло, вздернув подбородок, мрачно окинул его взглядом с головы до ног. - К чему ты клонишь? – с подозрением спросил он. - Я думаю, что одна из целей Рюдзаки в этой игре – заставить нас отказаться от нашей вражды, Мелло, - Ниа был ниже ростом и выглядел белоснежным маленьким ангелом в этой своей пижаме, на фоне полуобнаженного немца в черных кожаных брюках и тяжелых ботинках. – И по каким-то причинам он оценивает ее гораздо важнее, чем можно было бы предположить. Именно поэтому он позволил нам всем остаться, нарушая все правила. И, если я прав в своих выводах, то он, наоборот, будет рисковать все больше и больше, чтобы заставить нас сблизиться под общей угрозой его потерять. Или… уже потом, чтобы отомстить за него. Я не хотел бы, чтобы он умер, пытаясь нас примирить. Мелло молчал, потрясенно глядя на Ниа и тяжело дыша. И Мэтт молчал, не зная, что говорить. Они так привыкли, что их выкинули за борт жизни, оставив гнить в опрометчиво выбранном ими самими болоте криминального мира, что просто невозможно было вот так вот сейчас поверить, что о них все еще думают и бросают спасательный круг. Дают возможность вернуться на ту дорогу, что проложил для них Эл, в уверенности, что они смогут продолжить его дело. Им, бесконечно запятнавшим себя, признанным звездам враждебного правосудию лагеря. - Это какой-то бред, Ниа, - Мелло презрительно дернул плечом и отошел от соперника. - У Рюдзаки нет времени думать о ком-то из нас. И у него сейчас есть только одна цель в этой игре – это Кира. - Я буду рад, если ты сможешь меня разубедить, - покладисто согласился Ниа. – Пожалуйста, обдумай мои выводы, Мелло, и, если ты сможешь мне доказать, что я не прав – я приму твои доводы. Как вы себя чувствуете? Он резко сменил тему разговора, оставляя им время на размышления. Мэтт прислушался к себе, с удивлением чувствуя, что тяжесть и мутность исчезли из головы, как по мановению волшебной палочки, а тело наполнилось зарядом бодрости и энергии. Он с энтузиазмом сообщил об этом подростку, и Мелло, пусть неохотно, но тоже с ним согласился. Ниа кивнул и направился к выходу, на ходу бросив им «до завтрака». Но, когда он уже выходил, Мелло вдруг окликнул его: - Эй, Ниа…, - он замялся, исподлобья глядя на остановившегося и обернувшегося конкурента, но, пересилив себя, все же выдавил неохотно: - У меня не было возможности поблагодарить тебя за автокатастрофу. И хотя меня бесит, что ты позволил себе вмешаться, я не могу не признать, что ты меня спас… Спасибо. - Какую автокатастрофу? – замерев у двери, Ниа недоуменно приподнял брови в искреннем удивлении. - Ты не понимаешь, о чем я говорю? – глаза Мелло изумленно распахнулись, но он тут же прищурился. – Или ты снова вздумал играть со мной в свои игры? - Нет, - Ниа покачал головой. – Я действительно не понимаю, о чем ты говоришь. Автокатастрофа? Я не стал спрашивать тебя, когда увидел, но я заметил твои шрамы… Это… - Нет. Не важно, - быстро перебил его Мелло. – Нечего обсуждать, если ты на самом деле не в курсе. - Ты уверен, что ничего не хочешь мне рассказать? – Ниа пристально смотрел на него, прожигая темными глазами из-под неестественно белой челки. – Мелло? - Уверен, - твердо процедил немец. – Все, Ниа, время переговоров закончилось. Нам надо умыться и переодеться перед работой. Как только подросток вышел за дверь, Мелло задумчиво повернулся к Мэтту. - Ты слышал, Мэтт? Я был уверен, что это он, - растерянно протянул немец, сморщив точеный нос, и почесав его пальцем. – Но если не он, то кто же? - Не знаю, - Мэтт пожал плечами, и озадаченно взлохматил затылок. Обнаружив на голове очки, он сдернул их и швырнул на кровать. – Я первый в душ, ладно? - Угу, - рассеянно отозвался Мелло, явно думая о чем-то другом. *** Брызги все равно долетали до него и, смешиваясь с каплями пота, стекали по лицу, по плечам, по животу, приятно лаская ставшую такой чувствительной смуглую кожу. Вся душевая кабина была наполнена густым влажным паром, создающим иллюзию полностью отделенного от всего – от этого мира, реальности, времени – изолированного пространства. И звуков не было никаких, кроме заглушающего все ненужное громкого шума падающей воды. Лайт будто попал в нишу между мирами, оставшись, наконец, в одиночестве и пустоте. Пустоте, наполненной им и Рюдзаки. Прислонившись спиной к гладкой плитке стены, крепко зажмурив глаза, Лайт мастурбировал, полностью отдавшись волне желания, требующего немедленного удовлетворения. Сжав член в ладони, он то ускорял движения рукой, доводя себя почти до экстаза, то почти останавливался, растягивая нарастающее удовольствие. Дыхание судорожно срывалось с приоткрывшихся губ, грудная клетка часто вздымалась, рельефный мускулистый живот ходил ходуном. Лайт уже и не помнил, когда так яростно занимался самоудовлетворением последний раз – может быть, лет в четырнадцать – и не мог бы сказать, доставляло ли это ему тогда такое же удовольствие. И, уж тем более, не смог бы даже примерно предположить, что служило источником возбуждения. Откровенный мужской журнал? Понравившаяся актриса? Наверняка это было что-то неординарное. Потому что живые девушки наперебой кокетничали с ним постоянно с начальной школы, еще даже до того, как сам Лайт начал испытывать к ним хоть какой-нибудь физический интерес, и ни одна из них никогда не была предметом его тайных мечтаний. Достаточно было лишь поманить – и они сами бросали ему под ноги все, что могли ему дать. Но Лайт всегда чувствовал, что это не то. Он хотел больше. Он ждал ту, что будет достойна его исключительности настолько, что он сам захочет ее добиваться и обладать, сгорая от демонстрируемой в фильмах страсти, в которую уже почти и не верил. И дождался… Но не ту, а того. Даже в самом кошмарном сне Лайт не мог бы представить, что когда-нибудь будет отчаянно мастурбировать, задыхаясь от возбуждения и наслаждения, и представлять не пышную грудь какой-нибудь девушки, а широкую, сильно развитую грудную клетку врага. И его худое поджарое тело, словно выполненное из дорогого фарфора руками искусного мастера. И смоляные пряди густых, мягких на ощупь волос, в которые так и тянет зарыться рукой. И огромные, пристальные и пронзительные глаза с неестественно расширенным черным зрачком… Он сам хотел перейти на более высокий уровень в их странной игре. Сам хотел прикоснуться к запретному, ощутить острый привкус выхода за все возможные рамки и головокружение от жуткой неправильности этой их непонятной игры. И легко получил то, что хотел. Вместе с новым неопределенным «прости» от Рюдзаки. За что он опять виновато просил прощения? За долгий ли поцелуй, признавая, что слишком увлекся, или за то, что еще сильнее отравил Лайта собой? За то, что Кира только теперь с опозданием осознал в полной мере, как опасны были эти их игры? Охотник и хищник. Величайший убийца и гениальнейший детектив. Вечные враги друг для друга. Персональные палачи, для которых единственная возможность выжить – это уничтожить другого. Абсолютные эгоисты, думающие лишь о достижении собственных целей. Они не могли позволять себе в это играть. Кира не мог позволить себе. Он должен был просчитать, какую опасность таит его любопытство. Но откуда ему было знать, что его вечно холодное и контролируемое разумом тело предательски вырвется из-под контроля от мягкого поцелуя того, кто мечтает его уничтожить? Откуда он мог знать, что Рюдзаки так легко согласится шагнуть на следующий уровень, открывая бесконечные горизонты для противостояния на уровне чувств? Застонав, Кира вскинул свободную руку ко рту, зажимая пальцы зубами. Наслаждение уже было невыносимым. Бешено двигая ладонью, сжимающей член, он стремительно подводил себя к оргазму, вспоминая ощущения от прикосновения чужих сладких губ и исследующего его рот языка. И мучительного, почти физически обжигающего расстояния в несколько сантиметров между их телами, которое запрещено было преодолеть. И принуждения его к подчинению, так виртуозно навязанного Рюдзаки. Вскрикнув, Лайт кончил на этой мысли, содрогаясь от удовольствия и яркости накрывшего его оргазма. И, все еще тяжело и жарко дыша, медленно сполз спиной по стене, опускаясь на теплый кафельный пол. По-прежнему не открывая глаз, Лайт протянул руку и обмыл ладонь под горячими струями душа. И замер, уперевшись в стену затылком, расслабленно сложив руки на коленях. Ему было хорошо, настолько хорошо, что это даже казалось неправильно странным. Он вдруг осознал, что его очень даже устраивает этот их новый уровень. Теперь проиграет тот, кто первым признает свои желания. Кто захочет шагнуть еще дальше. Кто не сможет выдержать стиль игры и начнет воспринимать все серьезно, ставя на кон свое сердце. И теперь, примирившись и разобравшись с собой, Лайт был уверен, что выиграет. Выиграет, чтобы сполна насладиться проигрышем своего потрясающего во всех смыслах врага. *** - Господин Соичиро, вы позволите мне задержаться? – вежливо попросил Бейонд. – Мне хотелось бы подышать свежим воздухом после секционного зала. Я подойду через несколько минут. Они только что вылезли из лимузина у здания штаба, и Моги, высадив их, поехал поставить автомобиль на подземный паркинг. Ягами Соичиро, зябко подняв воротник пальто, уже шагнул на ступени лестницы, ведущей к входу, и Мацуда спешил не отстать от него ни на шаг. Остановившись, бывший шеф Японской полиции оглянулся на замершего внизу Бейонда. - Конечно, - с появившимся в эту ночь уважением в голосе, с готовностью согласился он. – Думаю, Рюдзаки не будет против. Честно говоря, Бейонд, я в восхищении. Я никогда не видел, чтобы вскрытие проводили так быстро и точно. - Да! Не только вы в восхищении, шеф, наши коллеги из управления тоже! – энергично поддержал Мацуда, с восторгом глядя на Бездея. – Бейонд не только успел подготовить полное заключение, но и сделал запись на диктофон со всеми наблюдениями и выводами. И даже провел исследования под микроскопом. Эх, если бы наши специалисты работали так же быстро, представляете, шеф, как улучшилась бы наша работа! - Ну… Не стоит обижать ваших специалистов, - тонко улыбнувшись бледными губами, скромно заступился Бейонд. – Им никогда не приходилось работать с таким требовательным заказчиком, как Рюдзаки. К тому же, они работают каждый день, и им приходится исследовать множество трупов, мне же достался только один, и времени было достаточно. Уверен, если бы им пришлось работать в таких форс-мажорных условиях, они тоже бы не ударили лицом в грязь. - Нет, им до тебя далеко! – с привычной искренностью тут же возразил Мацуда. - И я понимаю, почему тебе хочется подышать – провести ночь в этой чудовищной вони и с таким отвратительным трупом… Бррр… Если бы я был Рюдзаки, я бы дал тебе выходной! - Это было бы лишним, - Бездей продолжал вежливо улыбаться, хотя терпение его подходило к концу. – Мне достаточно всего пары минут – подышать. - Хорошо, Бейонд, я предупрежу Рюдзаки, что ты подойдешь попозже, - кивнул Соичиро Ягами. – Вот только… Ты бы зашел под козырек – дождь начинается. Как бы тебе не промокнуть. - Ничего, - Бейонд устало прикрыл глаза. – Я люблю дождь. Не волнуйтесь, я скоро приду. На самом деле Бейонд Бездей ненавидел дождь. Особенно такой – мелко накрапывающий, холодный, навязчивый и нескончаемый. Почему-то Эл чаще всего уезжал именно во время дождя. И начинали тянуться пустые серые дни, наполненные стуком капель, тоской и нарастающим беспокойством, переходящим в агрессию. Сколько ночей провел Бездей, сидя на подоконнике, с ненавистью глядя в пустую тьму, сочащуюся водой? Он не знал. Наверное, если бы не было рядом А, он сошел бы с ума лет в пятнадцать. Его сосед по комнате был плохим заменителем Эла, но, все-таки, это было лучше, чем ничего. С ним можно было нескончаемо обсуждать их идеального лидера, или строить какие-то планы, или просто поддаваться на попытки приятеля вытягивать Бейонда назад, в суету сует их бесполезной приютской жизни. И позже, когда Эл ушел навсегда, А стал единственным развлечением Бейонда Бездея. Ну, и еще немного его занимали младшие игроки их когда-то сплоченного, уникальнейшего по своей гениальности альянса – было забавно наблюдать за тем, как они стремительно разрушают все то, что создавал Эл, срываясь в ненависть и противостояние. Иногда Бейонд немного подогревал этот необратимый процесс - разговорами, многозначительными взглядами и жестами, умелыми манипуляциями… Но А был все-таки интересней. Бездей жадно следил за соседом по комнате своими кроваво-красными глазами, мысленно представляя, как он умирает, перебирая множество вариантов. Цифры над головой приятеля приводили В в приподнятое настроение, особенно, когда А был весел или полон энтузиазма. Было просто смешно наблюдать, как серьезно он готовится к ответственной роли стать когда-нибудь новым L, видя, что время его неукротимо сокращается с каждым днем. Именно в тот период А начал его бояться. Сначала это была просто нервозность, обусловленная пристальными, немигающими и постоянно следящими за ним взглядами, а потом она переросла в тщательно скрываемый страх. Возможно, Артемис видел в кроваво-красных глазах друга отражение всех тех тысяч вариантов смертей, что Бейонд со смаком придумывал для него ежедневно. Бейонду нравилось думать, что это именно так. И он просто упивался нарастающей паникой друга и его отчаянными попытками вести себя с ним, как обычно, при том, что А подсознательно начал стараться его избегать. И, чтобы доставить себе еще большее удовольствие, Бейонд стал практически преследовать Артемиса, мотивируя это тем, что не может оставаться один. А самое восхитительное было в том, что Бейонд Бездей не собирался ничего делать соседу по комнате. Он знал, что все случится и так. Знал, и готовился к этому дню как к празднику, готовясь насладиться самым прекрасным, что есть в этом мире – смертью. И еще Бейонд Бездей знал, что Эл не сможет не приехать на похороны. И терпеливо отсчитывал дни. Когда А хоронили, тоже шел дождь. Часть воспитанников плакали, часть потрясенно молчали, придавленные произошедшим. Если Эл был легендой, и мало кто из оставшихся в приюте детей говорил с ним, или даже видел его вблизи, то А был признанной любовью и авторитетом для всех. Ни один праздник не проходил без его участия в качестве активнейшего организатора. Ни одно важное событие маленького домика Вамми. Артемис, осиротев так же, как и все они, после ухода Эла, вложил всю свою гениальность и энергию в общественную жизнь приюта. Он так жаждал нести им свет и тепло. Так стремился поддержать администрацию и облегчить жизнь Роджеру, тоже неожиданно оставшемуся без поддержки Куилша Вамми, умевшему, в отличие от своего заместителя, управлять необычными одаренными воспитанниками, сильно отличающимися от обычных детей. Абсолютно правильный, всегда аккуратный и гладко причесанный, бесконечно вежливый и умеющий находить компромисс, Артемис единогласно был выбран председателем школьного комитета и старостой спальных корпусов. Он строго следил за порядком, за отсутствием драк и ссор, умел донести распоряжения воспитателей так, что дети воспринимали их беспрекословно, но и выступал бессменным адвокатом на стороне оступившихся, в случае вызова их в кабинет директора. И для тех, кто был посвящен, было давно очевидно, кто из двоих старших кандидатов – А или В - заслуживает стать преемником L. Бездей смотрел на это и хохотал – иногда про себя, иногда, когда оставался один, то вслух, слушая, как отражается от стен его голос. Бейонд вскинул голову, подставляя лицо под мелкие капли ледяного дождя и, вскинув руку, рывком сорвал резинку с волос, возвращая им волю. Дальше он не любил вспоминать. Нет, не потому, что он чувствовал себя виноватым – в том, что все люди смертны не было ни капли его вины. И в том, что Артемис накинул на шею петлю, оставив записку, что он не достоин, тоже не было ни капли вины Бейонда. Его сосед по комнате умер бы так или иначе в тот день. Бездей всего лишь добавил пару ярких штрихов, за что А, по его твердому убеждению, мог бы даже быть ему благодарен, если бы у него оставалось побольше времени. Собственное решение – это гораздо лучше, чем умереть от остановки сердца во сне или свернуть себе шею, оступившись на лестнице. Нет, Бейонд не жалел. Он не любил вспоминать, потому что Эл официально не приехал на похороны. Артемиса провожали всем приютом, но без его лучшего друга, чье присутствие было важнее всего. А он был им нужен, он был им необходим, чтобы сказать те самые сокровенные и важные слова, которые мог бы сказать только он. Чтобы утешить, избавить от ужасающего чувства разрушенности, опустошенности и растерянности, остро пронзивших до глубины души не только воспитанников, но даже самих воспитателей и, конечно же, Роджера. Он должен был быть тогда с ними. Но Эл не пришел, хотя все они ждали его до последнего, до бесконечности затягивая прощание. Вместо него пришел дождь. Мелкий накрапывающий дождик сменился порывистым ливнем в тот самый момент, когда усыпанный цветами гроб опускали в могилу на маленьком старом кладбище возле часовни, отгороженном высоким резным забором от самого дальнего края большой территории их приюта. И воспитатели вместе с детьми бегом бросились к корпусам, накидывая на голову кофты и закрываясь руками. Остались только могильщики, упорно закидывающие зияющую дыру могилы комьями липкой земли. Бейонд, разом промокший насквозь, стоял за широким деревом и, вздрагивая всем телом от холода, наблюдал за их действиями, не в состоянии прийти в себя от шокирующего понимания, что что-то пошло не так. Так не должно было быть. Эл должен, он обязан был появиться. Ведь появился же он, когда умер Снупи… И, тем более, он не мог пропустить гибель друга. Но его по-прежнему не было. И мир Бейонда Бездея разваливался на куски, как комья намокшей глины, что падали сейчас в могилу Артемиса. Могильщики давно ушли, установив временное надгробие и украсив свежий могильный холмик покрывалом из цветов и венков. Дождь все не унимался, и уже начинало темнеть, а Бейонд все стоял, вцепившись потерявшими от холода чувствительность пальцами в мокрую кору дерева, прижавшись к нему заледеневшим промокшим телом. И смотрел на могилу Артемиса, пытаясь понять, в чем же он просчитался. Вода ручьями стекала с его мокрых волос по лицу, но Бездей этого не замечал. Он не мог осознать и принять это горькое разочарование и ощущение, что его обманули. Неожиданно послышался шум мотора, он все приближался, и, наконец, из плотной завесы дождя вынырнула машина, остановившись на дорожке недалеко от свежей могилы. Бейонд не очень разбирался в марках автомобилей, но он сразу определил, что это что-то престижное и дорогое. И, на всякий случай, спрятался за ствол своего дерева, выглядывая одним глазом. И был неожиданно вознагражден за терпение. Водительская дверца открылась, и из нее вышел Куилш Вамми, в темном дождевике и кепи такого же цвета. Раскрыв большой черный зонт, он подошел к пассажирской дверце и предупредительно распахнул ее, выпуская своего пассажира. И Бездей чуть не захлебнулся на вздохе, увидев, что это был Эл. Эл. Он все же приехал, просто чуть-чуть опоздал. Бейонд хотел броситься навстречу своему божеству, но, повинуясь какому-то странному чувству растерянности, не двинулся с места. Эл не опаздывал. Никогда, если не мог об этом предупредить. Его приезд, когда все разошлись, не был случайностью. Затаившись в своем укрытии, Бейонд жадно смотрел на покинувшего их идола. Эл сильно сутулился, засунув руки в карманы, и на его застывшем бледном лице не было никаких эмоций. Ни горечи от потери, ни сожаления, ни печали. Лишь холодная жесткая отрешенность, делающая знакомые черты худого лица подростка незнакомыми и чужими. Эл вдруг показался Бездею бесконечно далеким и окончательно взрослым. На нем все так же была привычная, не по размеру большая бесформенная белая футболка, а растрепанные черные волосы все так же не знали прически и беспорядочно падали на глаза, но сам он казался уже другим. И Бейонд Бездей именно в тот момент отчаянно ясно и горько вдруг осознал, что Эл больше им не принадлежит. Этот мир забрал его, похитил его у них. Безвозвратно. Эл прошел к могиле Артемиса, сопровождаемый семенящим рядом Куилшем, заботливо закрывающим лучшего воспитанника зонтом от дождя. Они остановились над свежим холмиком, сплошь усыпанным цветами, и некоторое время молча стояли, застыв, словно две призрачные статуи. Ватари скорбно смотрел прямо перед собой, удерживая большой черный зонт, укрывающий их от дождя. Эл стоял, опустив голову, еще больше ссутулившись, почти согнувшись, и его лица Бейонду не было видно из-за упавших длинных прядей волос. Он выглядывал из-за дерева, не обращая внимания на бешено колотившую все тело крупную нервную дрожь. Наконец, Вамми вздохнул и, повернувшись к Элу, что-то сказал, показывая часы на свободной руке – Бейонду не было слышно, что именно, из-за далекого расстояния и шума дождя. Эл кивнул и требовательно вытянул руку. И Куилш, распахнув дождевик, осторожно достал хрупкую белоснежную гвоздику. И отдал ее юному детективу. Шагнув из-под зонта под дождь, Эл склонился и аккуратно положил гвоздику на свежий холмик, смешивая ее с остальными цветами. Выпрямляясь, он вдруг повернул голову, словно почувствовав чужое присутствие, и встретился взглядом с Бейондом, в отчаянной надежде высунувшимся почти целиком из-за дерева. Секунду или две его идол смотрел В в глаза, но на застывшем отрешенном лице его не дрогнул ни один мускул. Потом медленно кивнул, как кивают малознакомым людям в толпе и, повернувшись спиной, увлек Куилша к машине. Забыв как дышать, не чувствуя больше ни холода, ни дождя, Бейонд застыл, широко распахнутыми глазами неверяще наблюдая, как хлопают дверцы, заводится мотор и вспыхивают фары машины. И лишь когда она начала отъезжать, его осенило. Наверное, они хотят объехать забор и по дороге подъехать к воротам приюта. Это было логично. И, сорвавшись с места, Бейонд Бездей стремглав помчался через всю их громадную территорию к воротам, оскальзываясь на мокрых дорожках и рискуя упасть. Он прождал два часа в наступившей уже темноте, трясясь от холода и озноба, прячась от охраны в пропитанных дождем кустах возле ворот. И только потом смог поверить, что Эл просто уехал. Тогда Бездей вернулся к могиле Артемиса и, с трудом отыскав среди других цветов, забрал белую гвоздику, положенную его божеством. Это был последний раз, когда он видел Эла подростком. В следующий раз они встретились уже здесь, в Токио. Непрошеная капля попала прямо в открытый глаз, и Бейонд возмущенно фыркнул, опуская голову. Хоть дождь и был мелким и моросящим, он уже начинал его раздражать. К тому же, он провел на улице достаточно времени, чтобы удостовериться, что свобода получена. Никто не выскакивал из дверей, чтобы его задержать или восстановить постоянный контроль. Теперь он сможет свободно перемещаться по зданию, заручившись, к тому же, симпатией и поддержкой со стороны команды расследования детектива. Ничто так не впечатляет людей и не снимает подозрения, как проявленная самоотверженность и профессионализм, служащие на благо общего дела. Он должен быть благодарен Элу за предоставленную возможность. Бейонд хихикнул и, повернувшись, начал подниматься по ступеням к закодированному входу в здание. Он провел отличную ночь и, несмотря на то, что ему не удалось сегодня поспать, чувствовал себя превосходно. Мало того, что сам процесс вскрытия доставил ему эстетическое удовольствие, он еще и вдоволь наговорился, наконец-то избавленный от постоянного контроля микрофонов и камер. Пустой секционный зал как нельзя лучше располагал к долгой и неспешной беседе. Он смог сполна насладиться возможностью обсудить свои дальнейшие планы и необходимость их корреляции, в связи с происходящими событиями, и свои впечатления обо всех участниках группы расследования, и даже попробовать подумать о том, что будет дальше, когда мир взорвется и Эл умрет. Несколько раз за ночь Бейонд Бездей шутил в своей обычной мрачной манере и хохотал над этим до слез. Он даже честно признался, что, чисто теоретически, он, возможно, хотел бы себе вот такой жизни – всегда быть рядом со своим божеством, бесконечно вскрывать для него трупы, и лелеять мечту и планы, когда он сможет его убить, оттягивая этот момент на максимально длительный срок. И, когда придет день, успешно реализовать все свои, даже самые смелые и потаенные желания. Жаль, что у Эла нет времени, чтобы дать ему такой шанс. Набирая код доступа в здание, Бейонд вдруг подумал, что, пожалуй, его ночной собеседник многим показался бы странным или даже пугающим. Подслушав ночью его разговор, его, чего доброго, могли бы признать сумасшедшим. И он снова хихикнул, подняв голову к камере внешнего слежения. Бейонда Бездея никогда не пугала смерть, наоборот, он видел в ней особую привлекательность, и ему было даже жаль тех, кто никогда не смог бы его понять.