Исполнитель желаний

Наверное, это было малодушно и глупо. Засунув руки в карманы, Лайт мрачно шел по коридору к комнате Рюдзаки, пытаясь самого себя убедить, что он делает это лишь ради Киры. Ему нужно алиби – железное алиби на эту ночь, на тот случай, если вдруг самозванец все-таки сделает ход. Если Мэтт прав и Х-Кира работает ночью, то преступники все же начнут умирать. И тогда единственная возможность для Киры доказать свою непричастность – это все время быть на виду, быть рядом с тем, кто гарантированно сможет подтвердить его невиновность. Не отходить ни на шаг от того, кто всеми силами ищет доказательства его вины. Он должен быть рядом с Рюдзаки. И плевать на косые взгляды Мелло и на то, что в глазах своего врага Лайт сегодня видел явное обещание неминуемого реванша. Ради Киры он должен был вытерпеть все, что угодно. Так было нужно. Но от той радости и горячего жара внутри, что он испытал, когда понял, что у него нет других вариантов, что он вынужден всю ночь находиться рядом с ненавистным врагом, Лайт почти что возненавидел себя. Это была слабость, недостойная Бога Нового Мира. Как это жалко – пытаться обмануть самого себя и выискивать весомые аргументы, чтоб оправдать в своих собственных глазах ненормальное влечение к бездушному экзекутору. И свое необъяснимое желание быть рядом с ним, не отходя ни на шаг, с каким-то немыслимым мазохизмом подставляясь под все новые его эксперименты. Это глупо. Но утешение было в одном – для Киры так действительно было нужно. Безрассудно было бы подвести себя под подозрения, не рискнув навязаться Рюдзаки и оставшись без алиби, если Х-Кира вступит в игру. Проблема была еще в том, что сердце стучало, как бешеное, а мысли разлетались, порхая и сталкиваясь в голове бессвязными обрывками. Лайт чувствовал себя так, как, наверное, чувствуют себя на первом свидании, но никак не на встрече со своим смертельно опасным врагом, с которым расстались всего с полчаса назад. Вот только сам он никогда в жизни не испытывал такого волнения на свиданиях. Он вообще не испытывал никогда такого щекотливо-сладкого нервного возбуждения, как сейчас. Он злился на себя за эти странные чувства, злился, и от этого нервничал еще больше, страдая от совсем несвойственных ему ощущений, но и, немыслимым образом, получая от них какое-то непривычное удовольствие. Лайт зашел, не постучавшись, в очередной раз про себя отругав Рюдзаки за легкомысленность и привычку не запирать дверь. И, едва лишь он перешагнул порог, на него снова нахлынуло ощущение, что он вернулся домой. Это ощущение всегда охватывало его в апартаментах Рюдзаки. Слишком много времени они провели здесь вдвоем и каждая мелочь, каждая деталь интерьера была до боли знакомой, уютной, привычной. Как и сам владелец апартаментов, предсказуемо сидящий с ногами в кресле возле кофейного столика, сосредоточенно поглощающий кусочек очередного клубничного торта. Блюда и вазочки со сладостями были сдвинуты с одного края стола, освобождая место для ноутбука. И, сосредоточенно глядя в его экран, Рюдзаки с присущей ему деликатностью отламывал ложечкой маленькие кусочки торта и отправлял их в рот, заполняя пространство своей уникальной аурой уверенности и спокойствия. - Доброй ночи, Лайт-кун, - вскинув глаза над экраном ноутбука, равнодушно поприветствовал Лайта Рюдзаки. – Разве ты не слышал, как я сказал, что мне нужно побыть одному? - Слышал, - Лайт подвинул второе кресло и сел напротив него, вальяжно откидываясь на мягкую спинку. – Но ты вовсе не удивлен. - Нет, я не удивлен, - Рюдзаки отправил в рот кусочек торта, пристально глядя на Лайта. – Я знал, что ты все равно придешь, Лайт-кун. Хочешь чаю? Я попросил Ватари приготовить его с мятой, как ты любишь. - Не откажусь, - Лайт потянулся к подносу с чистыми чашками и, выбрав одну, налил себе душистый, ароматный чай. Рюдзаки молча смотрел на него, задумчиво посасывая кончик чайной ложки. Между ними снова неуловимо сгущалось напряжение, возникшее сразу же, как только они посмотрели друг другу в глаза. Но оно, наоборот, мгновенно успокоило Лайта, склеив и выровняв мысли, очистив мозг от всего ненужного. Здесь, рядом со своим заклятым врагом, он чувствовал себя уверенно и спокойно. Обретал свою целостность. И готов был к продолжению любой из их игр. - Печенье? Или пирожное? – дождавшись, когда Лайт нальет себе чай, невозмутимо предложил Рюдзаки тоном истинного аристократа. - Нет, - Лайт поднес чашку к губам. – Ты же знаешь, я не люблю сладкое, Рюдзаки. Тем более, по ночам. Они словно ходили по кругу, не спуская с противника глаз, выжидая, оценивая, примериваясь, чтобы нанести первым удар или блокировать нападение. Как два хищника, случайно столкнувшиеся друг с другом и не способные мирно разойтись, не попытавшись выяснить, кто сильней. Это было восхитительное ощущение. - Так зачем ты пришел, Лайт-кун? – Рюдзаки на мгновение отвел взгляд, отламывая на блюдечке новый кусочек торта, и снова вскинул глаза на Лайта, засовывая ложку в рот. – Логичнее было воспользоваться возможностью, чтобы выспаться, наконец. Ты явно не досыпаешь в последнее время. «И в этом полностью твоя вина, Рюдзаки» - мысленно хмыкнул Лайт. - Кажется, я отвык быть один, - невозмутимо ответил он, сделав глоток чаю. – Ты ведь тоже предпочел спать со мной, а не в одиночестве. Он не отводил взгляда, прямо и насмешливо глядя в глаза детектива, всем своим видом показывая, что, если между ними и существует какая-либо неоднозначность и двусмысленность, то она существует лишь в голове Рюдзаки. Лайт же, удовлетворив свое мимолетное любопытство к нетрадиционным отношениям, в разной степени свойственное всем юношам его возраста, больше не придавал этому никакого значения. И поцелуй сладких уверенных губ вовсе не третирует его память и мысли, снова и снова всплывая в голове, заставляя погружаться в несвойственную ему мечтательность. И если Рюдзаки допускает иллюзии, что их связывает теперь нечто большее, чем просто дружба, то это полностью проблема Рюдзаки, а не Ягами Лайта. Лайт всеми силами старался продемонстрировать и мысленно внушить все это своему ненавистному другу. Детектив отвел взгляд, скрыв мглу огромных зрачков под полуопущенными ресницами, и старательно облизал ложку. Как будто главной задачей его сейчас было довести ее до зеркального блеска. - Может быть, - Рюдзаки чуть выпятил губы и задумчиво похлопал по ним ложкой, рассеянно глядя в стол. – Но, полагаю, в первую очередь тебе необходимо алиби, на случай, если ночью умрет кто-то из команды расследования. И вскинул глаза на Лайта, пронзая его внимательным темным взглядом. - Может быть, - в тон ему повторил Лайт и чуть растянул губы в полуулыбке. – И это более, чем логично, тебе так не кажется? Здесь в штабе есть минимум два человека, способных без разбора начать самосуд, в случае, если что-то произойдет. - Мелло и Бейонд, - скорее утвердительно, чем вопрошающе, проговорил Рюдзаки. - Именно, - не спуская с него глаз, Лайт снова отпил из чашки. – Одно дело, когда есть только мы с тобой, и совсем другое – когда вокруг постоянно снуют твои странные друзья, от которых не знаешь, чего можно ждать. И… - Когда есть только мы… - перебивая, медленно повторил за ним Рюдзаки, как будто пробуя слова на вкус, и сделал многозначительную паузу, сжигая Лайта тьмой своих огромных зрачков. – Лайт-кун, ты ревнуешь? - Что? – как ни ожидал Лайт удара, но выпад врага был, как всегда, неожиданным. – Конечно же, нет, Рюдзаки, что ты о себе возомнил? - Но тебя раздражает, что в штабе присутствуют мои… друзья, не так ли? – кажется, Рюдзаки начал атаковать, используя свое выверенное оружие – бесконечную череду провокационных вопросов, задаваемых в лоб, в которых так легко было запутаться. Одно неверное слово – и из липкой паутины уже нельзя будет вырваться. – Почему, Лайт-кун? Если это не ревность, то, что тогда? - Ты споткнулся на слове «друзья», - Лайт, удерживая чашку у губ, наставил на него указательный палец, сделав вид, что не замечает вопросов. - А ты избегаешь отвечать на вопрос, - сбить Рюдзаки было невозможно. Опустив глаза, он вновь начал ковырять ложкой кусочек торта на блюдце. – Я могу предположить, что тебе сложно просчитывать вероятностный ход рассуждений всех сразу. Они слишком не похожи друг на друга. У них разные взгляды и у каждого свой уникальный подход к анализу. И это создает тебе трудности и беспокоит тебя… Так, Лайт-кун? - Рюдзаки, если ты снова подозреваешь меня – так и скажи, - Лайт давно уже ждал момента, когда его враг в своей обычной манере выложит карты на стол. Играть в открытую было привычнее и, как он теперь понимал, несравнимо проще. Особенно сейчас, когда Рюдзаки безжалостно начал смешивать обе игры в одну, перескакивая с одного на другое, на порядок повышая сложность их противостояния. Впрочем, это было логично – чем выше уровень в игре, тем более невероятным кажется, что его вообще можно пройти. Может быть даже, это последний уровень, на который сможет подняться лучший студент Японии. Слишком уж явно слышалось «Так, Кира?» в мягком голосе и читалось в глубине непроницаемой мглы огромных зрачков его врага. Но, возможно, и нет. Лайт был уверен, что ему рано пока сдаваться. Просто он несколько растерялся, так как не ожидал, что Рюдзаки начнет припирать его к стенке. Он… ждал развития другой их игры, не связанной с Кирой. - Я этого не говорил, Лайт-кун, - невозмутимо выбрал блеф, а не раскрытие карт его враг. – Я имел в виду, что ты не можешь предсказать и понять, а значит, не можешь их контролировать, и вот это и раздражает тебя. Ведь ты привык держать под контролем всех, кто тебя окружает, Лайт-кун, и быть всегда на шаг впереди, независимо от того, имеешь ты отношение к Кире или же нет. - Возможно, - Лайт большим глотком допил чай и отставил чашку, с надменной полуулыбкой глядя на детектива. Рюдзаки снова говорил о Кире, а не о Х-Кире. – Но ведь и ты такой же, Рюдзаки. - Да. Мы похожи, Лайт-кун, - Рюдзаки засунул в рот ложку с последним кусочком торта и пробубнил, пристально глядя на Лайта. – Вероятно, именно поэтому нас так тянет друг к другу. Лайт неопределенно пожал плечами и рассеянно обвел взглядом комнату, не желая показывать, что он почувствовал двусмысленность фразы. Он не собирался сдавать позиций, уже доказав, что происходящее между ними не задевает его эмоций и чувств. Кроме того, вступать на скользкий путь рассуждений о них с Рюдзаки было еще опаснее, чем обсуждать вопрос Киры. Он чувствовал, что его враг здесь вполне может опрокинуть его на обе лопатки, расставив массу непредсказуемых ловушек и с лихвой отыгравшись за сегодняшний проигрыш. Чем больше он будет молчать, не поддаваясь на провокации, тем будет лучше. Но и его безжалостный экзекутор виртуозно предпочел отступить, мгновенно заняв выжидающую позицию. - Чем ты занят? – осознав, что пауза слишком затягивается, а детектив вновь уткнулся взглядом в компьютер и забыл о его присутствии, наконец, нарушил давящее молчание Лайт. - Я ведь сказал, что мне надо подумать, - Рюдзаки вскинул на него взгляд, полный немого укора, выглядывая из-за крышки ноутбука. - Прости, - наверное, Лайт должен был почувствовать себя глупо. Но он чувствовал лишь звенящий азарт натянутых нервов. – Я могу уйти, если я тебя отвлекаю. И он сделал движение, как будто собирался подняться из кресла. - Н-нет, не уходи, Лайт-кун, прошу, - Лайт удивленно замер, уловив в голосе врага непривычные просящие нотки. Но Рюдзаки на него не смотрел, опустив взгляд и задумчиво покусывая кончик ногтя большого пальца. - На самом деле я рад, что ты пришел. Ожидающе подавшись вперед, Лайт с интересом вглядывался в своего сжавшегося в кресле противника, пытаясь понять, что это – очередная уловка или же… или же маленький шаг навстречу. - Если сегодня ночью что-то произойдет с Моги, Мацудой или… твоим отцом… Я, по крайней мере, буду уверен, что это сделал не ты, - Рюдзаки вскинул голову, и Лайт почувствовал, как похолодело внутри от пронзившего его взгляда. Ему показалось, что в огромных глазах своего врага он отчетливо увидел то, что он знает. Но в следующее мгновение детектив отвел взгляд, и наваждение исчезло. – Хорошо, что ты сам догадался, что тебе лучше быть под присмотром, Лайт-кун. Я не знал, как тебе это предложить так, чтобы ты снова не почувствовал себя оскорбленным, решив, что я пытаюсь тебя соблазнить. Он легко выпрыгнул из кресла и захлопнул ноутбук. Прижал его к груди двумя руками и подошел к мрачно нахмурившемуся Лайту, невозмутимо глядя на него сверху вниз. - Пойдем, Лайт-кун, - мягко проговорил детектив, и вот теперь в его голосе явно слышалась насмешка. – Хотя ты сам, я уверен, прекрасно осознаешь, что вероятность угрозы для команды расследования не превышает полутора процентов. И, не дожидаясь реакции Лайта, он первым двинулся в погруженную во мрак спальню. Лайт выбрался из кресла и покорно двинулся вслед за ним, стараясь не обращать внимания на предательски зачастившее сердце. Он понятия не имел, чего сейчас ждать от Рюдзаки. Не мог привычно просчитать ход его мыслей, не мог предугадывать действий. Слишком сложным было смешение двух игр сразу, и Кира чувствовал, что отстает от скорости и маневренности своего врага. Приходилось играть в защите, пропуская некоторые удары, вместо того, чтоб атаковать. И все это осложнялось неясным тягостным ощущением, что их время катастрофически подходит к концу, просачиваясь, словно песок через пальцы. И он был уже практически даже уверен, что и его враг это чувствует. Что бы ни ждало их впереди, все это должно произойти очень скоро. Отточенная интуиция Лайта просто кричала об этом. И потому… Лайт до слабости в коленях боялся, но и отчаянно жаждал, чтобы их странная игра развивалась как можно быстрее. Он уже мог сам себе признаться, что желание пройти ее до конца и понять, чем все это может закончиться, для него затмевает и Киру, и Новый мир, и угрозу собственной жизни. Как-то так получилось, что это стало важнее. Он и сам не успел осознать – как, почему и в какой именно момент. Но это произошло. Мир стронулся с места и повернулся к нему другим боком. Заиграл новыми красками, позволив увидеть под совсем другим ракурсом все, что его окружает. И Лайт не хотел этого потерять, какими бы мрачными перспективами ни оборачивалось его новое знание. Было ли это слабостью? Наверное, было. Но даже Кира молчал, завороженный манящей близостью L. - Сегодня я не смогу лечь вместе с тобой, - остановившись перед широкой двуспальной кроватью, Рюдзаки вскинул голову, оборачиваясь к подошедшему за ним Лайту. И его огромные глаза блеснули в полумраке из-под смоляной челки. – Я не нуждаюсь во сне каждый день. Но ты можешь спать здесь, а я посижу где-нибудь рядом. Так я буду тебя контролировать и, если что-то произойдет, смогу обеспечить тебе алиби, Лайт-кун. И гарантировать твою безопасность. - А если умрет не кто-нибудь из преступников или команды расследования, а ты сам? – мрачно спросил Лайт, с усилием отводя взгляд от изгиба бледной фарфоровой шеи, оттененной упавшими на нее смоляными прядками. Они снова вернулись к началу. Ощущение незримо замкнувшегося на запястье кольца наручника было неправдоподобно реальным. - Вероятность такого исхода ты не берешь во внимание? - Нет. Я уверен на сто процентов, что, если бы Кира знал мое имя, я был бы уже мертв. И я так же уверен, что в нашу игру больше не посмеют вмешаться и Шинигами – полагаю, смерть одного из них стала наглядным уроком для всех остальных. Так что пока можешь не беспокоиться за меня, Лайт-кун, - Рюдзаки развернулся и шагнул к Лайту почти вплотную, неотрывно глядя в глаза. Изящные руки, удерживающие ноутбук, коснулись груди Киры. Мгла в его огромных зрачках дрогнула, становясь объемной, утягивающей в свою темную бесконечность. Детектив чуть склонил голову набок и, снизив голос, вкрадчиво почти прошептал: – Если только ты сам не Кира, Лайт-кун. И если ты не ненавидишь меня настолько, чтобы убить, оставшись наедине, своими собственными руками, не прибегая к Тетради. Убить, зная, что утром убьют и тебя. Лайт молчал, ошарашено глядя в ставшие такими близкими глаза своего врага, чувствуя, как ноздри улавливают едва ощутимый запах ванили, а голова начинает кружиться от нарастающего желания безрассудно шагнуть навстречу. - Но подобная отчаянная ненависть заслуживает того, чтобы рискнуть своей жизнью, Лайт-кун, - Рюдзаки еще чуть подался к нему, пристально наблюдая за лицом Киры. Лайт почувствовал, как легко касается его губ чужое дыхание. – И я бы тоже рискнул, чтоб увидеть… - Рюдзаки! Я не Кира! – яростно вскинул Лайт подбородок, не замечая, что повторяет ставшие уже заезженными слова. – Я твой друг! - Конечно, Лайт-кун, - Рюдзаки чуть отступил на полшага и полуприкрыл веки, переводя взгляд на рот Лайта. И медленно облизал кончиком языка свои губы, заставив Киру почувствовать, как внутри начинает завихряться обжигающий смерч. – Ты мой лучший друг. Я всего лишь хотел показать, что тебе совершенно не о чем волноваться. Сегодня я не умру. Так что, пожалуйста, ложись спать и постарайся как следует выспаться. Тебе это нужно. - Твоя заботливость по-настоящему трогает, - хмыкнул Лайт и, демонстративно повернувшись спиной к детективу, шагнул к кровати, уходя от опасной манящей близости своего врага. - Друзья и должны заботиться друг о друге, разве нет, Лайт-кун? – мягко прозвучал ему в спину вкрадчивый голос. - Да. Должны, - Лайт остановился у привычного края, негласно считавшегося его частью кровати, и обернулся. Его враг стоял на том же месте и задумчиво смотрел на него из-под смоляной челки. – Но от тебя это непривычно. - Я… - Рюдзаки отвел глаза и рассеянно обвел взглядом комнату, погруженную в сумрак и освещенную лишь огнями ночного города, проникающими через не закрытое шторами окно. И вновь повернулся лицом к Лайту, еще сильнее ссутулившись и чуть приподняв уголки тонких губ в еле заметном намеке на грустную полуулыбку. – Я стараюсь учиться, Лайт-кун. Это был поистине виртуозный удар, разом пробивающий все защитные сооружения лучшего студента Японии. Невозможно было не поверить этому мягкому голосу, виноватой полуулыбке, печальным глазам и понуро опущенным плечам. Так наивна и пронзительно беззащитна была эта маска Рюдзаки, как будто приоткрывающая неловко пытающуюся быть такой же, как все, очерствевшую в своей холодности душу, что безумно хотелось помочь. Протянуть к нему руку. Коснуться. Обнять. Рассказать, зарываясь губами в шелковистые волосы, как дороги эти неумелые попытки быть мягче, если бы… Если бы это могло бы быть правдой. «Игра, это всего лишь игра! – яркими всполохами тревоги метался Кира внутри. – Не смей ему верить! Он просто пробует новый подход в своих бесконечных экспериментах, шагает чуть дальше в развитии маски привязанности и наивной открытости. Под иллюзией слабости скрывается его колоссальная сила и все, что он сейчас говорит – не откровенность, а ложь!». Лайт знал, что внутренний голос Киры был прав, сто тысяч раз прав. И от этого было немыслимо горько. Он вдруг понял, что очень устал от их бесконечной взаимной лжи. От наигранных фраз и стремительно меняющихся масок, под которыми скрывались новые маски. Как много бы он готов был отдать, если бы его равнодушный враг хоть на мгновение действительно мог быть таким. Мог бы видеть в нем друга и, пусть неумело и так неловко, но искренне пытался бы сблизиться, нуждаясь во взаимном тепле. - Спокойной ночи, Рюдзаки, - странная горечь в душе не дала возможности придумать что-нибудь лучше, кроме как довольно грубо дать понять, что разговор окончен. Лайт отвернулся от детектива и, стянув с себя футболку, раздраженно встряхнул ее несколько раз в руках, расправляя, прежде чем повесить на стул. Он был уверен, что просто так детектив его не отпустит. Слишком много еще недосказанного осталось подвешенным в воздухе. - Спокойной ночи, Лайт-кун, - эхом прошелестело за спиной. И его враг, довершая свой красивый удар, отошел к окну, явно больше не собираясь ни расставлять ловушки, ни отыгрываться за сегодняшний проигрыш. Онемев, Лайт растерянно смотрел, как, все так же сильно сутулясь и пряча лицо за печально свисающими прядями волос, Рюдзаки устраивает ноутбук на подоконнике и сам забирается на него, подтягивая к груди колени и задумчиво отворачиваясь к окну. «А если в этот раз это была не ложь? – предательски зашевелился в мыслях подленький червячок сомнения. – Если он и правда пытается научиться? Действительно пытается, испытывая вполне человеческую симпатию, несмотря на факты и подозрения, но совсем не умея ее проявлять?». Лайт бросил еще один мрачный взгляд на своего застывшего на окне ненавистного друга, чьего лица теперь было не видно, и, отвернувшись, начал расстегивать джинсы. Нет. Нет, и еще раз нет. Под кажущейся несуразностью и мнимой открытостью его врага всегда таились острые пики смертельной ловушки гениальнейшего имитатора. За ликом Рюдзаки всегда был L. И Лайт, за чьим ликом скрывался Кира, не имел права забыть об этом ни на секунду, как бы этого ни хотелось. *** Сквозь тревожный, тяжелый и рваный сон настойчиво прорывались приглушенные голоса. Лайт с упрямым усилием прорывался сквозь липкие путы сонливости, обволакивающие, не дающие включиться мозгу в работу. Еще находясь на неровной грани между сном и пробуждением, он с трудом разлепил кажущиеся неподъемными веки и окинул взглядом пространство сквозь чуть-чуть приоткрытые ресницы. Комната все еще была погружена в ночной полумрак. Его враг сидел на подоконнике на корточках, с интересом склонившись вперед к ноутбуку, стоявшему на окне перед ним. Одному Богу было известно, как можно было не только балансировать в такой позе, но и находить ее удобной для длительного сидения. Тускло светящийся монитор освещал бледное волевое лицо, накладывая на него призрачные тени и делая его еще более худым и застывшим. Лайт уже было подумал, что разговор ему лишь приснился, и хотел уже вновь провалиться в сон, но в это мгновение из динамиков послышался хриплый, сильно приглушенный голос Бейонда Бездея: - Ну, так сколько, ты думаешь? Рюдзаки приподнял ладонь, лежащую на колене, и закусил подушечку большого пальца: - Ты дал мне слишком мало исходных данных, Бейонд, и я могу лишь с уверенностью сказать, что их было меньше десяти. Детектив говорил очень тихо, явно специально приглушая свой голос, чтобы не разбудить спящего Лайта. И звук в динамиках ноутбука так же был явно поставлен на минимум именно с этой же целью. - Кья-ха-ха! – с какой-то искренней детской радостью рассмеялся Бейонд. – Рюдзаки, это нечестно. Разумеется, их было меньше десяти, иначе бы они подали заявку тебе, или ты сам бы заметил это дело. Даже ваш Мацуда это бы сообразил, ха-ха-ха. Я не могу дать тебе больше данных, так как тогда загадка станет тебе не интересной. Ладно. Давай сделаем так: ты задашь мне два наводящих вопроса, и я тебе на оба отвечу. После этого ты должен будешь попытаться найти отгадку. Идет? Но учти, я отвечу только на тот вопрос, на который можно дать короткий точный ответ. Понимаешь? - Я тебя понял, Бейонд, - Рюдзаки чуть склонил на бок голову, продолжая заинтересованно покусывать палец. - Давай попробуем. Лайт весь обратился в слух, пытаясь понять, что происходит, с трудом удержавшись от желания сесть на кровати и протереть кулаками глаза, окончательно просыпаясь. Но какое-то шестое чувство удержало его от этого, и он продолжил притворяться крепко спящим, внимательно наблюдая за своим врагом сквозь неплотно сомкнутые ресницы. - Тогда начинай, - азартно хихикнул Бездей. - Сколько времени продолжались убийства? – Рюдзаки на мгновение вытащил палец изо рта. - Восемь месяцев. - Его арестовали сразу же после последнего преступления? - Да. - Шесть человек, - почти не задумываясь, сообщил детектив. Но тут же поправился, поменяв большой палец на указательный и начав похлопывать им по нижней губе: - Нет, пять. Пять трупов, а шестой жертве удалось выжить. И между первым и вторым убийством прошло не менее трех месяцев, а между пятым и шестым покушением – не более десяти дней. - Бинго, Рюдзаки! – в голосе Бейонда Бездея слышалось неподдельное ликование. – Обожаю тебя. Три с половиной месяца с момента первого убийства и восемь дней – с момента последнего. И да, шестая жертва осталась жива. Ей удалось вырваться и сбежать, а он побоялся ее преследовать из-за ее криков. Она же и привела к нему полицейских. А что ты думаешь по поводу его личности и мотивов? Покусывая палец, Рюдзаки задумчиво поднял взгляд вверх и начал выкладывать свои соображения. Лайт его почти что не слушал, пораженный накрывшим его пониманием. Этот мирный и дружелюбный ночной разговор был ничем иным, как… игрой. Бейонд и Рюдзаки играли. Просто играли, как играют в дороге или в беззаботном ожидании чего-либо, скрашивая выдавшееся свободное время. Его враг, вместо того, чтобы, как он всем обещал, остаться в одиночестве и «подумать», бессмысленно развлекался по видеосвязи с безумным Бейондом Бездеем. И, судя по его мягкому голосу и сосредоточенности, эта игра его вполне увлекала. О Бейонде же и говорить не приходилось – в хриплом голосе слышалось жадное обожание и неподдельное торжество. Но с ним, хотя бы, все было понятно. Он захватил полностью внимание своего идеала, мог видеть его, говорить в ночной тишине, играть в логические игры, давая возможность расслабиться мозгу. Но Рюдзаки… Лайт не мог в это поверить. В голове не укладывалось. Детектив разговаривал с маньяком так, как будто… как будто они были старинными добрыми приятелями. Как будто ему нравилось просто болтать со своей красноглазой копией и это общение доставляло ему удовольствие. Рюдзаки никогда не разговаривал «просто так» на памяти Лайта. Даже когда они были скованы цепью и оставались наедине, все мысли его врага были о Кире, и во всех, даже самых невинных на первый взгляд разговорах за ночным чаепитием таились невидимые ловушки. - Именно так, Рюдзаки, именно так. Ты почти правильно все угадал, ну, не считая совсем мелких деталей, - веселился Бейонд. – К слову, его признали полностью отдающим отчет в своих действиях. - И что же с ним сделали? – с явным интересом спросил детектив. - Я видел, как его вели в камеру смертников, - с удовольствием сообщил Бездей. – Вернее, почти несли – у него подкашивались ноги от ужаса. Я пожелал ему высокой проводимости, кья-ха-ха! Его казнили на электрическом стуле. Жаль, у меня не было шансов увидеть его потом. Я хотел бы увидеть. Не мог бы ты закрыть глаза, пожалуйста? - Закрыть глаза? – кажется, Рюдзаки ничуть не удивила ни такая просьба, ни резкая смена разговора. Его голос был привычно бесстрастным. - Да. Ненадолго, - Лайт мысленно увидел, как маньяк растягивает губы в своей хищной улыбке. – Я хочу попробовать нарисовать тебя с закрытыми глазами. Ни разу еще так не рисовал. Но спящим я тебя видел настолько давно, что уже и не помню. Ну же, Рюдзаки, даже если я захочу воспользоваться твоей беззащитностью и наброситься на тебя, я всего лишь разобью монитор. Мы можем сыграть в шахматы, пока ты сидишь с закрытыми глазами. - Ты рисуешь меня мертвым, Бейонд? – с любопытством поинтересовался детектив, как о чем-то совсем безобидном. – Можем сыграть, если ты хочешь. В твоей комнате есть доска в нижнем ящике стола. - Зачем мне рисовать, если я и так увижу тебя мертвым… когда-нибудь? Я очень на это рассчитываю, - откровенно поделился Бездей, и уголки губ Рюдзаки, вопреки логике, чуть заметно приподнялись, как будто маньяк пошутил. - И это будет гораздо раньше, чем можно бы ждать, если ты не прекратишь нарушать правила… Нет, я хочу нарисовать тебя спящим. Такого теплого и расслабленного. Тогда у меня будет хотя бы рисунок. Я ведь не Ягами Лайт и ты не подпустишь меня к себе, покараулить твой доверчивый сон, верно? Ну, во всяком случае, пока не увидишь полного и безоговорочного раскаяния Бейонда Бездея. Так, Рюдзаки? Все так же, чуть заметно улыбаясь, Рюдзаки медленно кивнул, глядя в монитор. - Ну, так окажи мне любезность, закрой свои глазки, - промурлыкал Бездей. – Совсем на немного. И кстати, мне доска не нужна, я не хуже тебя могу держать в памяти поле и все фигуры. Только, чур, мои белые! - Хорошо, Бейонд, - согласился Рюдзаки, чуть тряхнув густой гривой волос. – Я отойду на минуту, а потом буду в полном твоем распоряжении. Но партию мы можем уже начать. «Это сон, - затуманено подумал Лайт. – Всего лишь один из слишком реалистичных снов». Действительная реальность казалась зыбкой иллюзией, глаза слипались, тяжелая вязкая сонливость, в которую он периодически проваливался, еще пытаясь что-то увидеть, оборачивалась топким черным болотом. Еле слышимые голоса Рюдзаки и Бейонда сливались, теряли фразы и буквы, расплывались в сознании. В один из моментов, после очередного секундного провала, Лайт, приоткрыв глаза, вдруг увидел Рюдзаки не на окне, а склонившимся над собой. Темные глаза детектива пристально вглядывались в его лицо, напоминая в полумраке два бездонных колодца. - Конь g1-f3, - послышался голос Бейонда. И тут же недовольно добавил: - Куда ты ушел? Мы договаривались, что ты не уйдешь от камеры, пока я не закончу рисунок. - Я здесь, - негромко откликнулся Рюдзаки и, пристально глядя на Лайта, поднял руку и приложил палец к губам. И, хотя Лайт был уверен, что его глаз невозможно увидеть за полуприкрытыми ресницами, детектив знал, что он не спит. И в огромных его зрачках властно горел приказ ничем не выдать себя. – G7-g5. Я должен был налить себе чай. Лайт машинально плотно сомкнул веки, повинуясь властности темных глаз своего врага, намереваясь через мгновение их открыть. Но его тут же закружило, завертело и обрушило куда-то, в голове заклубился какой-то густой туман, и лучший студент Японии, вопреки своей воле, провалился в глубокий, тревожный и теперь уже настоящий, сон. Белый молочный туман становился все плотней и плотней, затягивая дымчатой плотной пеленой все вокруг так, что, казалось, он остался совсем один в этом мире. И Лайт уже готов был завыть от ужаса, накрывшего его, понимая, что эта белая молочная пустота скоро рассеется, обнажая уже знакомый ему серый обезличенный мир, полный пепла. Пепла от жертв, убитых им, Кирой. Но, в тот самый момент, когда паника уже готова была перекрыть дыхание, свежим глотком надежды на грани видимости в тумане возник знакомый силуэт ссутулившейся фигуры в бесформенной белой футболке. Крик застыл в горле и Лайт, затаив дыхание, жадно смотрел, как приближается его ненавистный враг. Как становятся все более видимыми очертания встрепанной копны смоляных волос, неловкого ссутулившегося тела, и, наконец, сквозь туман четко вырисовывается бледное лицо и огромные глаза, очерченные темными тенями недосыпания. Рюдзаки не дошел до него совсем немного, не больше пяти метров, и остановился, отказывая в возможности спастись, прикоснувшись к нему, от ужаса серого пепла, оседающего на губах. - Иди сюда! – позвал его Лайт, стараясь не показать детективу своей недавней паники, и приглашающе протянул руку вперед. – Ты нужен мне, Рюдзаки. Подойди ко мне. - Я не могу, Лайт-кун, - мягко проговорил Рюдзаки, обжигая его грустью огромных печальных глаз, как когда-то на крыше. – Ты не друг мне, ты враг. Ты Кира, Лайт-кун. - Что за чушь ты снова несешь! – отчаянно возмутился Лайт, широко шагая к нему. Но его враг, в то же мгновение резко рванувшись вперед, выбросил вперед руку, предостерегающе вскинув ладонь: - Стой на месте, Лайт-кун, - мягкий голос превратился в строгий приказ. – Пожалуйста, не смей делать больше ни шага. Тебе нельзя подходить ко мне. Потрясенный жесткостью в его голосе, Лайт растерянно опустил взгляд, и увидел бездонную пропасть, простирающуюся прямо перед кончиками его ног. Носок одного его кроссовка даже заступил за смертельно опасную черту. Пропасть простиралась вниз угрожающими отвесными стенами, а второй ее край находился ровно под ногами Рюдзаки. Но детектив, в отличие от него, опасно заступал носками обоих своих стоптанных кед за край твердой поверхности. - Почему, Рюдзаки? – выдохнул Бог Нового Мира. – Почему так? - Оглянись, Лайт-кун, - вновь с той же мягкостью проговорил Рюдзаки, глядя за спину Лайту. – За твоей спиной Шинигами. А за моей… - Привет! – хихикнул Бейонд Бездей, выныривая из тумана и фамильярно обхватывая рукой детектива. Черные джинсы, черная плотная водолазка, черные пряди волос и горящая жуть красных глаз… Бездей был самой тьмой, поглощающей его единственного врага. Изуродованная ожогом рука плотным обхватом прижималась к впалой груди. И, хотя Лайт, даже не оглядываясь, действительно чувствовал шелест сухих неровных крыльев Руюка за спиной, он был не согласен на подобный исход. - Нет, - твердо сказал он. – Нет, это неправда. - Я тоже ждал другого финала, - с легкой горечью проговорил Рюдзаки, покорно и расслабленно откидываясь на обнимающего его сзади Бейонда. - Но это сложившийся факт, - хрипло прокаркал Бездей, обхватывая второй рукой Рюдзаки за шею. И в этой его руке был зажат огромных размеров пугающий нож. – Тебе, Кира, тетрадь, мне – он. Мы поделили все поровну. - Нет! – яростно выдохнул Кира, сверкнув вспыхнувшим взглядом Бога Нового Мира. – Ты не смеешь! Ты здесь вообще никто! И, под возмущенный вздох Рюука за спиной, швырнул Тетрадь в пропасть. И она вдруг обратилась еле видимой перемычкой, соединяющей края разверзнутой бездны между ним и Рюдзаки. - Помоги мне! – не раздумывая ни секунды, Лайт шагнул на тонкую, похожую на паутинку ниточку призрачного моста между ними. – Дай мне руку, Рюдзаки! - Я не могу, - его враг, ради которого он был готов пожертвовать жизнью, равнодушно покачал головой, даже не делая попыток вырваться из рук маньяка. – Слишком поздно, Кира. Я сделал свой выбор. Мне жаль. - Наши с тобой желания конфликтуют, Ягами, - хрипло хихикнул Бейонд. – Но выполнит он только мое. В этой игре лишний ты, а не я. И, совершенно естественным, кажущимся на первый взгляд безобидным жестом, который ничто не могло бы предсказать, провел ножом по беззащитной шее Рюдзаки, даже не успевшего вздрогнуть. Это произошло так быстро и так просто, что казалось всего лишь экзотической лаской. Но, подавившись криком, Лайт как в замедленной съемке видел, как его враг захлебывается последним вдохом, в неверии широко распахивая огромные серые глаза, в которых удивление сменяется болью. Как непонимающе отчаянно пытается оглянуться к своему убийце, чтобы задать безмолвный вопрос, но оседает на подкашивающихся ногах, хрипя, задыхаясь, обагряя все вокруг алой кровью. И как презрительно затем сталкивает Бейонд Бездей ногой с края обрыва еще живое, бьющееся в судорогах тело в белой футболке, словно использованную и отслужившую свой срок сломанную игрушку. Не думая ни о чем, Лайт оттолкнулся от невидимой паутинки моста, на которой чудом еще балансировал, и в отчаянном прыжке в бездонную пропасть успел догнать своего ненавистного друга. И, обхватив руками теплое безвольное тело, прижал его к себе изо всех сил, чувствуя, как бежит по рукам чужая горячая кровь. «Хотя бы так, - пронеслась в голове отстраненная мысль, последняя в их стремительном падении в бездну. – Хотя бы вместе». А вслед им несся безумный, напоминающий больше звериный вой, крик ужаса и отчаяния оставшегося теперь уникальным Бейонда Бездея. Они проиграли. Оба. Так глупо и так… бесполезно. *** Он проснулся резко, как от толчка. Судорожно распахнул глаза и увидел прямо перед собой, почти вплотную, Рюдзаки. Детектив сидел на корточках на полу у самого края кровати и, задумчиво покусывая кончик указательного пальца, в упор с интересом рассматривал спящего Лайта, пользуясь тем, что их лица находились на одном уровне. Смоляные волосы безжалостного экзекутора были влажными и плотно облепляли бледную шею, касаясь кончиками выступающих ключиц и падая слипшимися прядями на огромные внимательные глаза с неестественно расширенным черным зрачком. Очевидно, Рюдзаки недавно вышел из душа, по своему обыкновению снова пренебрегнув необходимостью тщательно вытираться. Об этом свидетельствовала и прилипшая к влажному телу очередная белая футболка с широким свободным воротом. Пробуждение Лайта, кажется, ничуть не смутило детектива. Более того, вообще не произвело никакого впечатления. Он все с таким же задумчивым видом продолжал внимательно разглядывать своего лучшего друга, бесстрастно глядя в упор в теперь уже открытые в немом изумлении глаза темно-медового цвета. И в глазах его было… Как будто детектив рассматривал вещь, забавную, но бесполезную, пытаясь решить, что же с ней делать. - Рю… Рюдзаки! – еще не оправившись от неожиданности, возмущенно выдохнул Лайт, с усилием сбрасывая с себя остатки сна и приподнимаясь на локте. – Что ты здесь делаешь?! - Я здесь живу, Лайт-кун, - невозмутимо ответил Рюдзаки, продолжая задумчиво покусывать палец. – По крайней мере, до конца расследования по делу Киры. - Что ты делаешь рядом со мной? – продолжал допытываться Лайт, стараясь не замечать привычного сарказма своего врага. – Тебя не учили, что неприлично рассматривать спящего человека? Опираясь на локоть, он чуть склонился к Рюдзаки, ожидая ответа, не отдавая себе отчета в том, что сам подсознательно нарушает безопасную для них обоих дистанцию. Теперь он немного возвышался над детективом, высунувшись за пределы кровати. Его враг тяжело вздохнул и, не вынимая пальца изо рта, медленно и неуверенно поднял свободную руку к его лицу. Замешкавшись на долю секунды, он все-таки осторожно, едва касаясь, двумя пальцами заправил встрепанную со сна прядь волос за ухо потрясенно застывшему Лайту, распространяя по его телу тысячу щекотливых мурашек этим легким прикосновением к виску и кончику уха. Это было… очень интимно, обманчиво нежно и крайне приятно. - Ты вскрикивал во сне, Лайт-кун, - в мягком голосе детектива слышалось сочувствующее тепло. – Тебя беспокоят… плохие сны? Тонкие пальцы невесомо скользнули вниз по волосам, очерчивая ухо, возвращаясь к щеке. Осторожно коснулись смуглой бархатной кожи, как будто боясь оскорбить неловким прикосновением. Или же вдумчиво оценивая собственные ощущения. Непроницаемая мгла в огромных зрачках Рюдзаки не давала возможности отличить одно от другого. - Возможно, - осторожно выдохнул Лайт, боясь пошевелиться. Пальцы его врага коснулись мочки уха, скользнули за нее и невесомо опустились по задней поверхности шеи, касаясь чувствительных скрытых участков кожи и разжигая из щекотливых мурашек внутри горячий пожар. – Всем иногда снятся плохие сны, Рюдзаки. Он никогда и представить не мог, что настолько легкие и невинные прикосновения могут так заводить. Холодный изучающий взгляд детектива и эти неторопливые осторожные ласки кончиками пальцев, уже добравшиеся до торчавшего из-под одеяла голого плеча, молниеносно сводили его тело с ума. Хотелось податься вперед, впиться в тонкие упрямые губы жадным поцелуем, грубо сжимая в руке смоляную копну влажных волос на затылке, силой опрокидывая врага, хотелось… Лайт никогда бы не решился произнести вслух того, что ему хотелось делать сейчас с этим худым, обманчиво хрупким фарфоровым телом, прячущимся под мешковатой одеждой. Возможно, виной было неполное пробуждение и оставшееся тепло со сна, или полумрак спальни, или неожиданность и непредсказуемость выпада безжалостного охотника, но лучший студент Японии явно стремительно возбуждался. И он хотел Рюдзаки. Хотел мужчину. Своего единственного друга и своего ненавистного врага. - Я не хотел бы, чтобы ты страдал во сне, Лайт-кун, - задумчиво проговорил Рюдзаки, позволив себе невесомо положить теплую ладонь ему на плечо, продолжая легко поглаживать кожу массового убийцы подушечками пальцев возле шеи. – Я хотел тебя разбудить, но не знал, как это сделать. «Пусть он шагнет еще дальше, - неожиданно пронеслось в голове Лайта. И, прислушавшись к себе, он понял, что действительно этого ждет. – Пусть переступит черту двусмысленной дружелюбности и заставит меня признаться в своей слабости и безнравственности. Если он продолжит – я не стану пытаться солгать… и это даст мне возможность почувствовать больше. Пожалуйста, пусть он продолжит». От понимания этого желания мороз пробежал по спине, смешиваясь с поднимающимся жаром внизу живота и начисто сбивая ритм сердца. Но в этот момент Рюдзаки убрал ладонь с его плеча, мазнув на прощание пальцами вниз по голой руке, и положил себе на колено: - Хорошо, что ты сам проснулся, Лайт-кун. Теперь все прошло? - Нет. Не прошло, - Лайт подался вперед и, не особенно думая о последствиях, жарко обхватил Рюдзаки рукой за шею, утыкаясь носом куда-то ему в плечо. В голове рассеянно пронеслось, что, если его враг не удержит равновесия в своей неудобной позе, принимая на себя часть его веса, они рухнут оба, причем Кира свалится с кровати на L. – Мне приснилось, что ты опять умер, Рюдзаки. И… да, меня часто теперь беспокоят плохие сны. Он знал, что опасно играет, раскрываясь перед противником. Знал, но ничего не мог с собой сделать: слишком реальным был ужас, приснившийся ему во сне, и слишком живым и обманчиво близким Рюдзаки – здесь, рядом. Не было сил отказать себе в удовольствии не дать преждевременно оборвать своему врагу еще один раунд их странной игры. И, кажется, в этот раз Лайт сам смог нечаянно пробить оборону равнодушного экзекутора. Рюдзаки вздрогнул и замер, как только что замирал и сам Лайт, словно тоже желал продлить, и боялся нарушить неловким движением запретное соприкасание тел. Застыл и Лайт, наслаждаясь возможностью обнимать человека, избегающего любой близости. И неудобная поза, в которой он наполовину свешивался с кровати, опираясь на детектива, совсем не имела значения. - Но я не умер, - невозмутимый шепот в ухо безжалостно обрушил с небес на землю. Его враг всего лишь затягивал чувственную паузу, чтоб нанести наиболее эффективный удар. – Пожалуйста, прекрати меня так обнимать и так часто дышать. Ты разве не боишься разбудить во мне… мою порочность, Лайт-кун? И, к тому же, здесь камеры. Лайт отшатнулся, как от пощечины. Рюдзаки открыто смотрел на него, все так же спокойно, с легкой тенью непривычной задумчивой грусти в глубине огромных зрачков, которая больше ни на йоту не волновала лучшего студента Японии. «Скотина! – ощущение проигрыша застилало глаза. – Бездушная эгоистичная ледяная скотина!» А Лайт ведь уже даже почти стал забывать, как же он его ненавидит. - Я смутил тебя, Лайт-кун? – невинно поинтересовался Рюдзаки. – Прости, я не хотел. Я забыл, что ты убеждал меня больше не пытаться тебя смущать. Лайт задохнулся от ярости, глядя в непроглядную мглу чужих глаз, в которой ему теперь чудилось насмешливое превосходство. Его враг безошибочно выбрал момент, чтоб отыграться. Безжалостно и виртуозно. Пока Лайт наслаждался его теплом и иллюзией близости, Рюдзаки холодно просчитывал выпад, чтоб отомстить одним лишь ударом. Он никогда ничего не прощал. Если бы Лайт не слышал сам биения его сердца, он бы подумал, что в груди у детектива находится камень. Кремень, закованный в глыбу льда, тщательно обернутую толстым слоем мягчайшей паутины из шелка, замаскированной сверху цветами ванили. Чтобы даже тот, кто почувствует лед под обманчиво-мягкими слоями цветов, и прорвется сквозь липкую паутину, надеясь его растопить, никогда бы не смог догадаться, что за растопленным льдом он разобьется об камень. Не в силах что-либо ответить от ярости и понимания, что, как ни ждал он ответного выпада, он проиграл как мальчишка, Лайт перекатился на другой край кровати. Отшвырнув одеяло в сторону, он вскочил, через плечо взглянув на своего виртуозного врага, и буркнул себе под нос: - Ты бьешь в ответ на доверие, Рюдзаки, - ни одного другого выхода из положения, кроме как ретироваться в укрытие от пристального взгляда своего экзекутора, он не нашел. – Я пошел в душ. Он мимоходом отметил, что его враг, на удивление, не выглядит довольным своей победой. Рюдзаки тоже поднялся на ноги, и в его глазах вместо торжества опять была эта странная рассеянная задумчивость. Но Кира не мог сейчас думать об этом. Он даже не мог повернуться к нему лицом. Лайт был в одних трусах и, в отличие от этого бездушного холодного истукана, его тело было молодым и живым, вполне естественно реагируя на сводящие с ума опасные игры и ласки. И ярость с ненавистью, вместо того, чтобы гасить, еще больше разжигали желание. А потому он, избегая поворачиваться, целенаправленно потопал босыми ногами в душ, мечтая быстрее спрятаться за дверью от изучающих глаз, и избавить себя от этого сладостного пожара внутри. - Эмм… Лайт-кун? – в голосе Рюдзаки, неуверенно окликнувшего его, явно слышалось странное замешательство. - Что? – Лайт искоса снова взглянул через плечо, стоя к нему спиной, надменно вскидывая подбородок. – Что еще тебе надо?! - Ты… - Рюдзаки опустил взгляд и отвернулся, поворачиваясь к нему спиной и привычно ссутуливаясь. – Нет, ничего, Лайт-кун. Яростно фыркнув, Лайт, наконец, заскочил в ванную комнату и с облегчением захлопнул за собой дверь. У него было такое чувство, как будто он крайне успешно ретировался почти без потерь с территории противника, превосходящего его армию по силе и численности. - Ненавижу, - шептал он, запрокинув голову, подставляя лицо под горячие струи душа. – Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя… Он вновь занимался самоудовлетворением, отчаянно, жарко, с удовольствием осознавая проснувшуюся чувственность собственного тела. Как много он, оказывается, терял, не уделяя должного внимания сексу. Исключая интерес к физиологии из своей жизни, заменяя его холодностью и высокомерием. Лайт всегда был уверен, что без секса можно прекрасно прожить. Теперь он был уверен в обратном. Что-то проснулось в его теле в процессе этого безумного смертельного противостояния с его непримиримым врагом и в их новой странной игре, что-то живое, горячее, страстное. То, что могло доставлять несказанное наслаждение даже наедине с собой. И ненависть, разжигающая пожар в его душе, являлась отличным катализатором, обостряющим все чувства, заставляющим дрожать все нервные окончания, взрывая внутри неудержимое буйство гормонов. Лайт был почти благодарен своему ненавистному другу за то, что он неосознанно (или сознательно?!) разбудил его до сих пор дремавшую чувственность и сексуальность. Почти… Потому что то, что давал Рюдзаки было теперь катастрофически мало. Лайт хотел больше. Кира хотел еще больше. Обе его сущности хотели получить своего врага целиком. Полностью. Хотели увидеть такую же дикую страсть в серых глазах детектива, какую Лайт сейчас видел в своих глазах, наблюдая за своим отражением в зеркале душевой кабины. Огромные, возбужденно расширенные зрачки, почти такие же, как у Рюдзаки, приоткрытые губы, жадно хватающие воздух, смуглое мускулистое тело, содрогающееся от удовольствия и покрытое каплями воды и испарины… Он был прекрасен. Он был Богом. Он должен был получить все, что захочет. Опустив глаза, Лайт затуманенным взглядом смотрел на себя, ожидая извержения вязкой жидкости, чувствуя, что конец уже близок. Теперь он доподлинно знал, что физическое удовольствие может сравниться по силе с восторгом от интеллектуальной победы, а, может быть, даже и превзойти. Определенно, может и превзойти. Содрогнувшись в оргазме, Лайт, задыхаясь, прижался спиной к стене, сменив стремительный темп движения рукой на последние мягкие поглаживания своего члена, чтобы испить чашу наслаждения до дна, не потеряв ни одного оттенка из щедрой волны ощущений. Бережно отер ладонью липкую плоть, смазывая последние выступившие капли спермы, как будто выжимаемые уже из себя самого. Ему нравился ее цвет. Нравилась ее консистенция и ее запах, еле-еле улавливаемый чутким обонянием в тесном пространстве наполненной паром душевой кабины. Раньше он никогда не задумывался о подобном. А для его мимолетных возлюбленных сперма и вовсе была поводом для бесконечных страхов. И, в целом, это было оправданно – слишком молоды они были, слишком много всего еще было впереди, чтоб обрывать блестящие перспективы необходимостью думать о семье. Лайт же категорически не собирался брать на себя никакую ответственность и ломать свое будущее ни при каком раскладе, чего никогда не скрывал. Нет, когда-нибудь потом, на пике блестящей карьеры, он, разумеется, планировал завести семью. Всегда наступает момент, когда солидный семейный мужчина выглядит более представительно и успешно, чем его холостой собрат. Воспитанные умные дети и красивая беспрекословная жена были хорошими аксессуарами статусности – так же, как дорогая машина и золотые часы. Лайт отдавал себе в этом отчет и знал, что так будет – ему нужно будет жениться и завести пару детей. Но не раньше, чем этого потребуют возраст и положение. Губить свою молодость и свободу из-за глупой физиологии он не собирался. Если девушки готовы были быть с ним – это был их собственный выбор и их собственный риск, Лайт сразу давал им это понять. Но его поклонниц это не останавливало. Кира же прекрасно осознавал, что нельзя обезопасить себя на все сто процентов. И никогда – никогда – нельзя полностью расслабляться и надеяться на партнершу и ее методы предохранения, что бы она ни говорила. Всегда надо быть начеку и все контролировать. Лучше пожертвовать толикой удовольствия, чем полностью потерять голову и не успеть вовремя вытащить или обнаружить потом порванный презерватив. И, не дай бог, оказаться втянутым в грязную сплетню, если девушка забеременеет в результате их длительной связи. Нет, лучший студент Японии не хотел отношений и не терпел обязательств. Кто знает, может быть, это тоже было одной из многих причин, по которым раньше секс не сводил с ума Лайта так же, как его сверстников. Проблемы. Перспектива принудительной необходимости думать о ком-то другом. Все это не стоило минутного удовольствия, причем, не очень-то яркого. А вот ради тех ощущений, что он испытывал рядом с ненавистным врагом, можно было пожертвовать не только свободой, можно было пожертвовать жизнью. Их ненависть, их противостояние, их бесконечная ложь и притворство, охота друг за другом вслепую, и риск, что каждый день может стать последним, наконец-то дали ему возможность вдохнуть полной грудью, оторвавшись от узких рамок приземленного мира. Раскрепощали его, даруя свободу. Безжалостно уничтожали оковы сдержанности и холодности, в которых всю жизнь скрывались его эмоции и его чувственность. Лайт долго и с наслаждением мылся под душем, все больше осознавая, что очень не хочет делить Рюдзаки ни с кем, даже с Кирой. Не хочет давать Кире шанс на видимость противостояния с его восхитительно сладким ванильным врагом. Он предпочел бы, если бы имел такую возможность, вновь отказаться сейчас от Тетради. Отказаться и все забыть, став снова просто Ягами Лайтом, чтобы иметь возможность полностью сосредоточиться на той игре, что его увлекала, а не той, что вела к эшафоту. Обдумывая эту мысль, ворочая ее так и этак, Лайт, в конце концов, пришел к неутешительному выводу, что быть владельцем Тетради без привязанного к ней Шинигами не так уж и хорошо. Да, за спиной нет надоедливого собеседника, с которым постоянно рискуешь выдать себя, но и не с кем поговорить, да и экстренной меры по стиранию памяти применить невозможно. А Лайт, может быть, если и не смог бы спасти себе этим жизнь (ни одного из странных друзей детектива при наличии даже незначительных фактов вины не остановит отсутствие признания самого подозреваемого, в отличие от Рюдзаки), то, по крайней мере, завоевал бы доверие самого гениального экзекутора. Рюдзаки, без сомнения, чувствовал его ложь на уровне подсознания и потому упрямо не верил ему, несмотря на все доводы, говорящие о преданности и чистоте Ягами Лайта. Ох, Рюдзаки… В своих размышлениях Лайт снова вернулся к тому, что, скорее всего, если бы детектив стопроцентно мог ему доверять, все их странные и жестокие игры сразу бы прекратились. Он перестал бы интересовать безжалостного экзекутора, став для него обычным человеком, чье спокойствие и психологическое равновесие были неприкасаемы для детектива. Лайт уже понял, что Рюдзаки старается быть максимально тактичным и вежливым с теми, кто, по его мнению, не вызывает никаких подозрений. Старается оставить как можно меньше следов в их жизни и в их сердцах. А значит, даже если появится такая возможность, лучший студент Японии никогда не сможет позволить себе выкинуть навсегда поселившегося в душе Киру. И он больше не будет об этом думать. Выключив воду, Лайт вышел из душевой кабины, и с наслаждением растерся огромным и слишком мягким белым полотенцем, в которое мог бы закутаться целиком. Странно, что Ватари повесил в его душ такое же полотенце, как и для детектива – Лайт больше любил более грубую ткань и привык жестко растираться после душа, и старик никогда не забывал вешать для него именно такое полотенце, даже когда они жили с Рюдзаки вместе… Впрочем, неважно. Лайт готов был честно признаться, что в нем после восьми дней в больнице зародилось какое-то теплое чувство к Ватари, и он не собирался придираться к нему по таким мелочам, пусть даже мысленно. Привычно встав перед зеркалом, чтобы полюбоваться собой в полный рост, Лайт скинул с плеч полотенце и замер, пронзенный запоздалым воспоминанием. Он здесь больше не жил. Это были не его апартаменты и не его ванная комната. И, каким бы ни казалось все вокруг привычным и близким, больше не было естественным то, что он принимает душ здесь. Интересно, что бы сказал Мелло, если бы он был у Рюдзаки в момент, когда Лайт непринужденно выходит из душа после проведенной здесь ночи? Кира зло усмехнулся себе в зеркало, прислушиваясь к тишине за дверью. Очень жаль, но странные друзья Рюдзаки, похоже, избегают заходить к нему без приглашения. Вообще избегают к нему заходить, как будто на комнате детектива было негласное табу, касающееся всех, кроме Ватари и Лайта. Он только сейчас это вдруг осознал. За все время появления новых друзей детектива, Лайт ни разу не видел их в его комнате. Ни одного из них. Интересно. Очень интересно. Очевидно, это тоже что-то из «правил» их прошлой жизни, о которых они периодически упоминают в разговорах. Кира подумал, что с удовольствием бы продемонстрировал им, что на него это ограничение не распространяется. Продемонстрировал бы прямо сейчас, если бы была такая возможность. Он – исключение, в отличие от них. Было бы крайне интересно увидеть, как бы выкручивался его враг, объясняя появление полуголого Лайта из своей ванной комнаты. Знакомый азартный холодок пробежал по позвоночнику вниз, снова разогревая смуглое тело. Сколько еще необъятного потенциала скрыто в их странной игре. Еще раз хмыкнув, Лайт отбросил огромное банное полотенце и сдернул с крючка узкое полотенце для умывания. Бледная фарфоровая кожа его врага сводила Киру с ума, пришло время ответить Рюдзаки тем же. Сейчас подходящий момент, чтобы показать безжалостному экзекутору идеальное смуглое спортивное тело лучшего студента Японии, соблазнительно разогретое после горячего душа. И посмотреть, сможет ли устоять неприступная крепость, сохранив полнейшее равнодушие. Если играть, то играть во всю силу, обрушивая на противника всю мощь своих козырей. Рюдзаки видел, конечно же, много раз видел Лайта совсем раздетым, иначе и быть не могло – ведь они находились когда-то рядом по двадцать четыре часа в сутки. Но это было до амнезии и до начала их странной игры. Сейчас правила изменились. Пора показать холодному истукану, что ему пора начинать учиться мечтать. Повесив узкое полотенце на шею, Лайт уверенно толкнул дверь и вышел из ванной комнаты, надменно вскидывая подбородок. И почувствовал, как в голове будто ударил невидимый гонг, объявляя о начале нового раунда. *** Бейонд нанес последний штрих на рисунок и счастливо вздохнул. От восторга перехватывало дыхание. Пожалуй, это было лучшим его творением. Нет, больше. Это было шедевром. Даже эта дурочка Линда гордилась бы достижениями своего ученика. Линда… Губы Бейонда сами собой начали растягиваться в злобной усмешке. Единственная девочка, тоже когда-то отобранная из всех гениальных воспитанников Вамми, как возможный кандидат в преемники L. Единственное, несправедливое исключение из всех правил. И единственный человек в мире, к которому Бездей мог обратиться, когда так отчаянно нуждался в укрытии после побега из неприступной тюрьмы Сан-Квентин. Линда была отчаянно в него влюблена. Всегда, с самого детства, пронеся это глупое чувство сквозь годы, сквозь гибель А, после которого, хоть и не было оснований, но все негласно начали избегать оставаться наедине с его мрачным соседом по комнате, сквозь новости о Лос-анджелесском убийце ВВ. Ее любовь была первым успешным экспериментом Бейонда Бездея, пытавшегося в отчаянной тоске хоть чем-то заполнить образовавшуюся внутри пустоту после исчезновения их общего божества. Фактически, он насильно заставил ее влюбиться в себя, как только заметил, что теплые дружеские отношения между Мэттом и Линдой начинают перерастать в нечто большее. Линде было двенадцать, а Бейонду почти семнадцать, и он без проблем завоевал ее сердце, мгновенно затмив невзрачного на его фоне ее ровесника, навсегда оставив его довольствоваться ролью всего лишь лучшего друга. Женщин не тянет к хорошим парням, их манит опасность и тьма, а юных девчонок с огромным миром фантазий в пустых головах – особенно, и Бейонд Бездей блестяще проверил это на практике. Уж чего-чего, а тьмы у него было более, чем достаточно. Как и презрительной холодности и жестокости, привязывающей намертво возвышенные чувственные души, просто мечтающие принести себя в жертву, чтобы кого-то спасти. Бейонд обрел над Линдой поистине беспредельную власть, став не только ее первым мужчиной – просто от скуки, но и ее бесконечным мучителем и тираном – по той же причине. Пожалуй, это была даже не любовь, а какая-то болезненная зависимость, которую девушка не смогла преодолеть, даже когда повзрослела, успешно выпустилась из приюта и завоевала известность, как молодая, но очень талантливая и востребованная художница. Бейонд Бездей мгновенно прочел это в ее взгляде, когда завалился глубоко за полночь в ее престижную дизайнерскую квартиру в мансарде в центре Нью-Йорка, по привычке без проблем взломав сложную техническую систему кодового замка и лифта. Линда была готова принять свой кошмар снова – безропотно и безоговорочно, даже не сделав ни единой попытки сохранить с таким трудом обретенную свободу. И в ее наполнившихся слезами глазах, в робком прикосновении узкой ладони к его обезображенной шрамом щеке, было столько безграничной любви и нежной жалости, что Бейонд Бездей с трудом удержался от желания тут же вспороть ей живот своим верным ножом. Но он сдержался. Сложно было предположить, что именно не даст умереть ей при таком смертельном ранении – это мог быть и сосед, случайно забежавший на огонек или, не дай бог, скрытые камеры. Цифры над ее головой служили ей верной защитой, а Бейонд Бездей не мог позволить себе рисковать. - Мне… Мне нужна помощь, Линда, - прожигая ее взглядом кроваво-красных безумных глаз, отчаянно прошептал он сухими губами, зная, что разом сметает любые сомнения, какие могли зародиться в ее юной душе. Он к ней вернулся. Он в ней нуждался. Он – воспитанник Вамми – отчаянно решился просить о помощи. Бейонд дословно мог прочитать все ее мысли. И знал, что ее жизнь снова безраздельно принадлежит только ему. Линда изо всех сил пыталась сдержать слезы, обмывая грязное с дороги изуродованное ожогами тело Бейонда Бездея в душе. Она с детства хорошо уяснила, что он не выносит ни жалости, ни сочувствия. Но ничего не могла с собой сделать, наглядно увидев, что пришлось пережить ее первой любви, решившейся бросить вызов их божеству. Бездей цинично избил ее за это прямо там же, в ванной, нанося удары только по телу, чтобы не оставлять видимых синяков на лице, а потом грубо взял, фактически изнасиловал на холодном кафельном полу. И остался жить у нее, превратив спокойную и успешную жизнь бывшей преемницы в новый кошмар, пришедший из жутких снов, оставшихся от прошлого, и вновь ставший явью. Словно раненный зверь метался Бейонд Бездей в стильной квартире в мансарде, день за днем копаясь в сети, взламывая бесчисленные базы данных и сервера, пытаясь найти хоть какой-нибудь след, способный привести его к Элу. И бесплодность всех его поисков приводила его в неистовство. Он срывал зло на Линде, с нетерпением дожидаясь ее возвращения с работы или учебы домой и набрасываясь на нее с кулаками. Или изводя ее изощренными словесными унижениями, с наслаждением наблюдая, как превращается успешная и уверенная в себе девушка в загнанное испуганное существо, вздрагивающее от резких окриков и громких звуков. И как все темнее становятся круги у нее под глазами и начинают предательски дрожать тонкие руки, пытающиеся вечерами нанести светлый штрих на холст. Бейонду нравилось разрушать. И, поскольку он не мог дотянуться больше ни до кого, вся его злоба и ненависть мутным потоком выливались на Линду. Но он должен был отдать ей должное – девушка оказалась гораздо сильнее, чем он мог бы предположить. Все-таки не зря когда-то давно она была в числе избранных. Бездей не понимал, откуда Линда продолжает черпать свои силы, но в ее глазах он по-прежнему видел самоотверженную любовь и готовность приносить себя в жертву ради попытки вернуть его к жизни, несмотря на побои и издевательства, которым он подвергал ее ежедневно. В ответ на его неистовую злобу девушка пыталась противопоставлять нежность, в ответ на ссадины и синяки – внимательность и заботу, в ответ на насмешки и унижения – смирение и покорность. Она снова начала учить его рисовать – как когда-то давно, в детстве. Это благодаря ей Бейонд Бездей мог вновь и вновь воссоздавать на стенах камеры лицо своего божества кровью из прокушенной руки, ввергая охранников в недоумение, почему он раз за разом рисует себя. Еще тогда, в приюте, обучая его рисованию, Линда научилась чуть-чуть усмирять ярость осиротевшего двойника великого детектива, снимая приступы его внезапной агрессии по отношению к ней. Листок бумаги и карандаш или холст и тонкая кисть творили с Бейондом поистине чудеса. Он становился крайне внимательным, чутко прислушивался к советам и старался максимально точно выполнять все указания своей юной учительницы. И, если рисунок ему удавался, и он сам оставался доволен им, то Бейонд становился на короткое время почти что внимательным, почти что нежным и даже почти что любящим. Девушке так хотелось в это поверить, что она просто верила, стараясь особенно не задумываться о том, почему Бейонд Бездей всегда рисует только портреты. И всегда одного только Эла. И теперь, вытерев слезы и превозмогая боль от очередных побоев, она снова спасалась тем, что предлагала ему рисовать. И вот так, день за днем, маленькими шажками, они потихоньку наладили свою странную жизнь, полную боли и унижений для Линды, но, кажется, устраивающую их обоих. А потом Бейонд Бездей, пользующийся чужими именем и фамилией, нашел себе клинику и пластического хирурга, взявшегося, после внимательного осмотра и многих анализов убрать багровые шрамы с его изуродованного лица. И вернуть ему его прежний облик, если Бейонд Бездей предоставит ему фотографию и документы. Все было бы ничего, но это был один из самых известных в Нью-Йорке пластических хирургов, чьими услугами пользовались звезды с мировыми именами и политические деятели, и счет за уже оказанные услуги и смета за предстоящую операцию, которые получила ошарашенная молодая художница, на порядок превосходил любые ее возможности. - Бейонд… - побелевшими губами выдохнула девушка, в ужасе поднимая глаза от врученной ей в руки Бейондом сметы. – У меня нет таких денег. - Ну, так найди, - равнодушно пожал плечами маньяк, бездумно разваливаясь на их круглой кровати. - Не обязательно платить всю сумму сразу. Ты можешь платить по частям. Завтра надо будет внести первый взнос – я в десять утра ложусь в клинику. И они требуют дать фотографию – так что, будь добра, подготовь мне портрет, чтобы он ничем не уступал фотографии. - Где? Где я найду двести пятьдесят тысяч долларов, Бейонд? – в отчаянии вскрикнула Линда, забыв от безысходности про извечный страх. – Мы не можем позволить себе такие расходы! - Нет? – наклоняясь вперед, с угрозой в голосе переспросил Бездей, останавливая на девушке взгляд своих красных глаз. – Мне показалось, или ты действительно сказала мне «нет»? О каких тогда «мы» может идти у нас речь? - Бейонд, пожалуйста… - девушка испуганно втянула голову в плечи, ежась под его ненавидящим взглядом. – Мы можем поискать клинику подешевле… Или попробовать накопить… - Ты можешь искать клинику подешевле, когда будешь рожать, если тебе еще раз вздумается забеременеть! – рявкнул Бейонд, в ярости вскакивая на ноги. – Ты сможешь обратиться в клинику для бездомных или вообще принести приплод в ванной! Речь идет о моем лице, идиотка! Линда уже потеряла его ребенка. Не прошло и трех месяцев их безумной совместной жизни, как она сообщила, что беременна от него. Бездей долго смеялся, пугая до ужаса девушку своим безумным кашляющим смехом. А потом предложил ей сделать аборт, пока он сам не сделал его. Но она все тянула, очевидно, наивно надеясь, что в безжалостной дикой душе ее возлюбленного маньяка проснется хоть что-нибудь человеческое. Наверное, она хотела этого ребенка. Ребенка от него. Бейонду было плевать. С ее IQ она должна была понимать, что риск родить на свет еще одно чудовище был слишком велик. Но рядом не было Эла, способного это ей объяснить, а сам Бездей не находил нужных слов – его разбирал дикий смех, даже когда он начинал просто думать об этом. И, в конце концов, после очередных побоев у Линды началось сильное кровотечение, и она долго плакала, что потеряла ребенка. Но единственное о чем Бейонд Бездей жалел – это о том, что он слишком поторопился. Если бы срок был побольше… хотя бы месяцев пять… Было бы на что посмотреть. А так... Ничего интересного. Правда, у него была слабая надежда, что, может быть, если он не вызовет ей врача, Линда истечет кровью, но нет… Она отлежалась и все. Цифры над головой не оставляли надежды на чудо. - Ты можешь продать квартиру. Бросить учебу и устроиться на вторую работу, - Бездей медленно подошел к сжавшейся в страхе девушке и мягко зарылся рукой в ее длинные волосы. И резко дернул назад, запрокидывая ее голову и глядя в мгновенно наполнившиеся слезами глаза. – Пойди на панель, в конце концов. Мне плевать, где ты возьмешь эти деньги. Включи свой мозг – тебя же выбрал сам Эл! Давай, девочка, шевели своей серенькой массой. Или я ложусь завтра в клинику, или я пойду сдаваться властям. С такими шрамами мне место только в тюрьме. Хотя нет, зачем? Пожалуй, я убью еще пару-тройку невинных людей, чтоб обеспечить себе электрический стул! Что б сам Эл посадил меня на него. Ты этого хочешь? Хватит рыдать, подписывай договор! Он знал, на что нужно бить. Линда до ужаса боялась, что он вновь начнет убивать. И всеми силами пыталась его уберечь и спасти от той дороги, которую Бейонд Бездей выбрал себе сам. Удивительно, но она все еще верила, что может его изменить. Спасти собой. Как будто она была Элом. И отлично выспавшийся за ночь Бейонд Бездей получил наутро поддельные документы, которые было невозможно отличить от настоящих, потому что они были выполнены той, которая когда-то претендовала на место преемника великого L. Документы, которые были ему необходимы для лечения в клинике. Он получил так же распечатанный на принтере портрет, неотличимый от фотографии, показавшийся ему самому идеальным. Даже сам Бейонд не смог бы сказать, кто изображен на нем – Эл или он. Линде удалось смешать их лица в одно, сгладив бросающиеся в глаза отличия. Благодаря своему интеллекту она безошибочно угадала, ради чего он это все затевал – Бейонд не только хотел избавиться от болезненного и уродующего напоминания, как он был живым факелом, он хотел и насколько возможно сгладить отличия от своего божества, заложенные природой. Он знал, что не сможет стать полной копией, но хотел максимально приблизиться. И он так же получил подписанный договор с клиникой и чек от Линды с оплатой первого взноса. Это было все, что девушка имела на тот момент. Все ее сбережения, до копейки. Но Бейонда это не волновало. А вот рисунком он был искренне восхищен. И потому нежно обнял Линду и, впервые за долгое время, подарил ей полный нежности и любви поцелуй. Ему хотелось чем-нибудь наградить ее за столь старательное исполнение поставленной задачи, и Бейонд тихо и страстно попросил у нее прощения за все, что он делал, списав это на стресс из-за своего временного уродства. И даже пообещал ей когда-нибудь потом, когда он снова станет собой, подумать о том, чтоб завести все же ребенка. Он не собирался никогда исполнять своего обещания, ему просто нравилось видеть, как по-глупому Линда верит ему, как вспыхивают радостью ее измученные глаза, обведенные темными кругами, наполняясь слезами радости. В ней всегда была маленькая частица Эла, как и в каждом из них, и та боль, что он мог причинять ей, доставляла Бейонду хоть какое-то удовольствие. Как будто он лгал и причинял боль ему. Бейонд осторожно положил на коленку и тщательно разгладил рисунок на вырванной из тетради странице. Разводы от ластика делали бумагу серой, но это ничуть не портило картину, наоборот, придавало ей объем и удивительное ощущение жизни. Все-таки рисовать с натуры было совсем не тем же самым, что рисовать по памяти. Живое лицо его идола на мониторе, непроницаемо-равнодушное и отстраненное, его мягкий голос с долгими задумчивыми паузами, интерес к разговору и любопытство – сегодня ночью Бейонд Бездей получил поистине королевский подарок. И его вдохновленность отражалась и на рисунке, в процессе получившимся совсем не таким, каким задумывался изначально. Бейонд действительно планировал нарисовать Эла спящим, чтобы, глядя на рисунок мечтать, как он подкрадывается к нему, но… Большой массивный крест и распятое на нем обнаженное худое тело его божества – это был просто шедевр. Узкие ладони и стопы, безжалостно пробитые гвоздями, маленький клочок белой ткани вокруг бедер, бессильно упавшая голова с плотно сомкнутыми густыми ресницами… Смоляные пряди, обрамляющие упрямое, но уже искаженное подступающей смертью лицо… Подступающей, но еще не наступившей. Там, на рисунке, Эл был еще живым, и это приводило Бейонда в безумный восторг. Эта картинка могла бы стать идеальным эскизом для надгробия могилы великого L. Или иконой… Бейонд Бездей готов был молиться и раскаиваться круглые сутки перед подобной иконой, если бы она существовала. Определенно, это был лучший его рисунок за всю его жизнь. Но он не предназначался для жадных глаз Ягами Лайта, любителя шарить под чужими кроватями. Нет, в отличие от прошлого рисунка этот не был посланием, которое тщеславный японец никак не мог прочитать. Бейонд уже устал даже ждать. Впрочем, это было почти несущественно. Он хотел дать подсказку, но, если Кира не смог ее разгадать – это проблемы глупости Киры, а не Бейонда Бездея. У Бейонда был Эл, остальное его вообще не интересовало. Создавать то, что он планировал, под взглядами объективов многочисленных камер, на глазах самого божества, и разговаривать с ним, было так восхитительно и пьяняще, что Бездей готов был забыть обо всем остальном. Ему больше, в общем-то, ничего и не было нужно от этого мира. И потому надо тщательно спрятать рисунок, чтобы ненароком не испортить всю так идеально продвигавшуюся игру. Еще раз полюбовавшись, Бездей осторожно провел пальцем по нарисованной бледной щеке и, счастливо вздохнув, бережно сложил листочек в несколько раз. И тщательно спрятал его в глубокий передний карман своих джинс, откуда он не мог случайно упасть. Ему хотелось бы показать свой рисунок Элу. Хотелось бы услышать его одобрение и похвалу – маньяк был уверен, что рисунок шикарен. Может быть… Может быть ему удастся получить и этот подарок. Может быть, он все же сумеет остаться с ним наедине хотя бы на пять минут. Он покинул клинику на день раньше назначенного срока после успешно проведенной операции, реабилитационного периода и вновь обретенного своего (а, может быть, уже и не совсем своего) не обезображенного шрамами лица. Просто сработала привычка уходить не тогда, когда разрешали, а тогда, когда сам захочет. Привычно взломав кодовой замок и запустив лифт без ключа, Бейонд без предупреждения поднялся в квартиру Линды, в полной уверенности, что она рисует, пользуясь одиночеством. И, едва лишь бесшумно открылись двери лифта в ее мансарде, он замер, насквозь пронзенный звуками искаженного электронного голоса, раздававшегося из недр квартиры: - Ты уверена, что тебе больше ничего от меня не нужно? Линда? - Да… - тихий голос девушки старался не выдать всхлипов, скрывающихся в нем. – Да, я уверена. Затаив дыхание, Бездей прокрался в комнату и замер у темной стены, чувствуя предательскую дрожь во всем теле. Он впервые не мог поверить тому, что передавали в мозг его сверхъестественные глаза. Линда сидела спиной к нему за столом перед ноутбуком, на экране которого на белом фоне светилась каллиграфическая литера L, а из динамиков лился запатентованный и известный на весь мир равнодушный голос их идола: - Хорошо. Четверть миллиона долларов уже на твоем счету. - Спасибо, - Линда сидела вся сжавшись, не поднимая головы, как будто Эл мог видеть ее. – Это… Это действительно нужно, Эл. Я бы не попросила, если бы… - Ты не должна объяснять, - спокойно оборвал ее Эл. – Если ты решилась использовать ради этого свою единственную возможность, значит, это было необходимо. Это все? - Да… Нет, погоди, Эл! – Линда рванулась к экрану монитора, хватаясь за него обеими руками. – Как ты? Как ты живешь? Что с тобой, где ты? Ты помнишь, что у тебя через несколько дней день рождения? Мы все его очень ждем, и очень, очень надеемся увидеть тебя. Ты обещал, помнишь? Хотя бы раз, Эл! Вопросы так и сыпались из нее, а на глазах высохли слезы, уступив место счастливому сиянию. Бейонд, неспособный дышать, жадно вслушивающийся в звуки хотя бы механического голоса, вдруг понял, откуда она все время черпала свои силы. Она была исключением из правил. Эл оставил ей возможность в случае необходимости вызвать его каким-то способом на связь и попросить о помощи. Как Бездей только что понял из подслушанного разговора – это было возможно сделать один только раз, но у нее это было, было! Эл дал ей то, чего не дал никому из них, чего не дал даже Бейонду Бездею – почему? Просто потому, что, когда он уходил, она была тихой мечтательной девочкой, самой слабой из них, получившей свой пятый номер лишь благодаря лени Мэтта?! Это было чудовищно несправедливо, но Бездей скрипел зубами, понимая, что это правда. Первый гений предвидел, как легко сломать душу художницы, несмотря на ее интеллект, и подарил ей невидимую непробиваемую броню. Вот откуда у нее были силы. За ее спиной всегда стоял Эл – нерушимая, непобедимая тень, способная защитить от всего, спасти от любой неприятности, в любой момент закрыть своей широкой спиной. Что бы ни случилось, она всегда знала, что может вызвать его и, наверняка, каждый раз успокаивала себя, что еще не настолько критично. И, объективно оценивая, Бездей мог бы признать, что любой из них, в отличие от нее, потратил бы эту возможностью еще тогда, в детстве, чтобы вернуть хоть на миг себе Эла. А она смогла сберечь это в тайне от всех, смогла сохранить, пронеся свое сокровище через годы, мужественно оберегая и не используя… И плевать, что из-за него она настолько пришла в отчаяние, что потратила свою возможность сейчас. Бейонду было плевать. Ей давно уже дали то, чего она не заслуживала. Не заслуживала ничем. Как? Как она смогла выпросить себе подобный подарок?! От ненависти и желания кромсать на куски потемнело в глазах. - Линда, я… не могу больше разговаривать. Скажи, ты уверена, что тебе не нужна больше никакая моя помощь? – даже в механическом голосе слышалась грусть. - Это моя игра, L, - твердо сказала девушка, и в ее голосе зазвучали забытые гордые нотки преемницы великого детектива, не сдающейся ни перед чем. Но она тут же с надеждой добавила: - Так ты приедешь? - Я… очень хотел бы, - Эл делал странные задумчивые паузы в разговоре, так непохожие на него. – Но обстоятельства изменились. - Кира? – быстро спросила Линда. Неосознанно она держалась руками за монитор, как будто могла коснуться их бывшего лидера. – Но ты ведь поймаешь его? - Может быть, - равнодушно ответил невыразительный голос. – Линда, я действительно не могу больше говорить с тобой. Прощай. Береги себя. И избавься от ноутбука. И, прежде чем Линда успела хоть что-то сказать, экран ее ноутбука погас, погрузив комнату в ночной полумрак. Эл прервал связь. Теперь уже окончательно. С ней – почти на десять лет позже, чем с остальными. Она замерла, понурившись перед погасшим монитором, ссутулив плечи. Видимо, она тоже осознавала, что только что порвала единственную ниточку, связующую ее с великим защитником, уничтожила свой источник неиссякаемой силы. Но в душе Бейонда Бездея не было места для жалости. Он чувствовал, что с трудом удерживается на грани рассудка. - Где? – хрипло выдавил он из себя. Не обращая внимания на то, как отчаянно вскрикнула Линда, подпрыгивая на месте от неожиданности его появления, он остановил на ней свой тяжелый взгляд, истинный взгляд Бейонда Бездея. И прошипел: – Где он? Спустя час он уже ехал в аэропорт, привычно скрыв кровавый цвет глаз темными линзами. С этой минуты Бейонд Бездей снова выходил на охоту. Тонкие ноздри избавленного от шрамов носа трепетали, жадно вдыхая осенний воздух Нью-Йорка. Он чувствовал себя родившимся заново. Очищенным, обновленным. Готовым начать еще раз. Япония. Токио. Город, в котором сейчас живет его идол. Бейонд будет дышать тем же воздухом, которым дышал сейчас Эл. Мокнуть под тем же дождем. Видеть те же звезды и ту же луну. И неистово искать, искать, искать… Он знал, что найдет. Еще не имел понимания – как, но знал, что сумеет. Эл почувствует, что он рядом. И Бейонд выманит его из тени, дав знать о себе. Бейонд Бездей знал, на что гарантированно клюнет последний защитник Справедливости – и именно это он и умел делать лучше всего. Эл сам отыщет его. Это всего лишь вопрос недолгого времени. Встав на ноги, Бейонд сладко потянулся всем телом, растягивая губы в улыбке навстречу начинающему светлеть небу в окне. Осень закончилась. Его идол еще успеет застать самое начало зимы. Но вряд ли ему удастся увидеть свой любимый снег перед смертью. В Токио снег вообще редкость, тем более, в первые дни декабря. Что поделать, не может же всем так везти, как все время везет Бейонду Бездею. Даже с Линдой – ему отчаянно повезло. Уже истратив свой тайный козырь, о котором Бейонд и не подозревал, она не имела возможности как-то предупредить великого детектива, что гениальный маньяк отправляется на его поиски. А ее любовь еще прежде затмила ей разум, и она не смогла заставить себя признаться даже Элу, кто находится рядом с ней в ее стильной уютной квартирке успешной художницы, и ради кого она была вынуждена попросить помощи. Слишком поздно девушка поняла, что Бейонд вовсе не жертва своего нелюдимого характера, неустойчивой психики и калечащей системы по выращиванию преемников L. Она любила его, жалела и неосознанно воспринимала отчаянно нуждающимся в нежности и заботе, оправдывая этим его агрессию и жестокость. Она думала, ему нужно время, чтобы освоиться в мире любви и тепла. И вот теперь, захлебываясь в слезах и в крови, теряя рассудок от боли, Линда смогла осознать весь масштаб сумасшествия своего любимого только после вырванного им из нее доверенного ей секрета: «Эл всегда рядом с тем, кого ищет». Пелена спала с глаз, и Линда прозрела. Его нельзя было вылечить или изменить самоотверженным теплом искренней любящей души. Бейонд Бездей в самом деле был тем, кем казался - равнодушным убийцей, маньяком, одержимым. В этом мире единственным значимым существом для него был только Эл. Всегда. А все остальное было всего лишь игрой, маскировкой. Не только чувства, но и жизнь всех прочих, населяющих этот мир, не значили в красных глазах ничего. Люди для копии детектива были интересными только в одном – он мог их убивать, привлекая внимание L. Все это она поняла за мгновение - Бейонд увидел это ее осознание в огромных, молящих о пощаде перепуганных глазах. И, не став наносить последний удар, ушел собирать свои немногочисленные вещи. Он не стал пытаться ее убить, зная, что это сейчас бесполезно, да и незачем было. В любых правилах должны быть исключения – даже в правиле избегать оставлять свидетелей. Эл ведь делает исключения… К тому же, когда она узнает о смерти L от Роджера, она сама догадается, кто был причиной. И осознает, что это она указала Бейонду правильный путь. Она сдала ему Эла. Предала их звезду, выдав его убийце, пусть даже убийцей был их общий друг детства, а ныне ее возлюбленный. То чувство вины и раскаяния, что будет терзать ее до конца жизни, станет гораздо мучительнее, чем любая быстрая смерть. Это будет его маленькой местью за то, что Линда когда-то была исключением из всех правил. Хотя исключением должен быть Бейонд Бездей. Он единственный это заслуживает. Бейонд довольно ощупал сложенный рисунок в кармане и, вскинув голову, посмотрел на часы. Пора спускаться в кухню. Сегодня он, пока все еще спят, будет помогать Ватари готовить завтрак. Потому что после ночи общения с Элом ему хочется быть хорошим.