А ты краской ветра рисовать бы смог?

Мир без цвета — невозможная концепция. Это был бы мир духовной тьмы, разочарования, и никакие другие дары цивилизации не могли бы каким-либо образом компенсировать нам потерю красочных ценностей. Мы бы сошли с ума в бесцветном мире. ANONYMOUS, The Chemist, vol. 20.

— Ах ты ж маленький ублюдок! Ты спёр мою тачку! — Динов кореш орет на него, и Эггси едва сдерживается, чтоб не огрызнуться в ответ, что сослужил ему службу — это ж надо было покрасить тачку в такой ужасный цвет! Но тот хоть и мудозвон высшей пробы, цвет — не его вина. Он просто не встретил свою пару. Ему кажется, что машина серая, как и всё остальное в этом мире. Но для Эггси она всегда была ублюдочно жёлтого цвета. *** Эггси помнит день, когда впервые увидел цвета. Ему было семь, мама плакала, а с ней говорил мужчина в костюме, и глаза у него были карие. Тогда Эггси не знал, как называется этот цвет. Позже, уже в средней школе, физрук разъяснил, что означают цвета, что значит видеть их. И кто такие пары. Но тогда ему было семь, и ничего этого он не знал. Знал лишь, что первый цвет, который он увидел, был коричневым, и глаза у мужчины были добрые, когда он давал Эггси медаль с розовой и лиловой лентой. Потом он ушёл, оставив Эггси наедине с плачущей мамой и целым миром, названия которому он не знал. Имени мужчины он не знал тоже. *** — На что, по-твоему, похожи цвета? — однажды спрашивает Эггси парень, с которым они встречаются около месяца. Им по девятнадцать, они сидят на крыше дома Эггси, лениво затягиваясь одним на двоих косяком. Парня зовут Майк, он клёвый и собирается поступать в универ на банкира. Он очень нравится Эггси. — Хрен знает, — лжёт Эггси, глядя в чистое голубое небо, и медленно выдыхает дым. На следующий день он записывается в морпехи. Мамино лицо, когда она плачет, встретив его дома, во время первой увольнительной, всё в красных пятнах. Обратно Эггси не возвращается. *** Ему двадцать четыре, он зол и чертовски сбит с толку, когда снова видит знакомый оттенок коричневого. Его обладатель — мужчина в пижонском костюме — опирается о стену полицейского участка. Эггси передёргивает от того, что он снова видит его, свою пару, стоящего здесь в костюме, стоимостью, пожалуй, больше, чем все пожитки Эггси вместе взятые. Выпендрёжник хренов. Его пара говорит, что освободил Эггси, что знал его отца, а потом уходит, словно уверен: Эггси пойдет следом. Эггси идёт. По крайней мере, на сей раз он знает имя. Гарри Харт. Хорошее имя даже для хренова выпендрёжника. *** Эггси пытается заставить его уйти, когда кореша Дина подваливают к ним в баре. Пусть Харт и хренов выпендрёжник, раскритиковавший в пух и прах все жизненные выборы Эггси, и он не собирается иметь с ним ничего общего, Эггси не позволит, чтобы кто-то пострадал из-за него, неважно, пара или нет. Гарри поднимается, чтобы уйти, и Эггси с трудом подавляет разочарование, глядя на его спину и плечи, обтянутые чёрным пижонским костюмом. — Манеры — лицо мужчины, — говорит Гарри, запирая дверь, и поворачивается обратно. А затем случается... Случается это. К тому времени, когда Гарри, переступив через бездыханные тела корешей Дина, садится и допивает тёмно-коричневый эль из своего бокала, Эггси уже по уши влюблён. *** Он не зацикливается на этом. Если закрыть глаза на всё шпионское дерьмо, Эггси живёт в реальном мире, где чуваки вроде Гарри не становятся парой таких, как он. Будучи подростком и осознав, что значит с самого детства видеть цвета, Эггси немного покопался в доступных источниках. Вся эта история с родством душ не состоит сплошняком из пони и радуг, как он выяснил. Пары почти двадцати процентов людей в свою очередь имеют собственные половинки, и да, это на самом деле так паршиво, как звучит. Некоторые встречают пару до того, как умирает их первая пара, а некоторые — просто не обращают внимания и проживают остаток своих лет, зная, что у них есть пара, которая им не принадлежит. Эггси и без учебников знает, что жизнь — не сказка. То, что Гарри — его пара, не значит, что связь обоюдная. И вести себя подобным образом Эггси не собирается. Но, помимо собственной воли, он подмечает разные детали, бережёт и хранит их в тайне от других. Тёмно-синий цвет костюма Гарри и то, как ткань облегает его фигуру. Лесную зелень его галстука и золото застёжек на его подтяжках, которые Эггси видит, когда Гарри приходит на его тренировку. Розовые губы Гарри и то, как выглядит на них улыбка. Красный больничный халат, когда Гарри лежит в коме, уязвимый настолько, что у Эггси разрывается сердце. Гарри кажется таким сильным, таким жадным до жизни, что его вид на постели причиняет Эггси боль — во всех тех смыслах, которые он старательно пытается игнорировать. На Мерлине, когда он обнаруживает Эггси подле Гарри, свитер с оливковыми заплатками на локтях. Мерлин без единого слова позволяет ему остаться. Эггси понимает, что если у его благодарности и есть цвет, то это будет карий оттенок глаз Гарри, когда тот наконец очнётся. *** Эггси хочет быть кингсменом, но он также знает, что шёрстка у Джей Би кофейного цвета, а язык, которым тот облизывает его лицо, розовый. Эггси не стреляет в пса. Когда Гарри поясняет, что пули были холостые, его щёки заливает красным, и Эггси жаль, что он разочаровал его, но всё ещё не жаль, что не застрелил пса. Ты не делаешь больно тем, кого любишь. *** — Тебя не ждёт дома никто, кроме собаки? — деланно небрежно спросил однажды Эггси, краем глаза глядя на розовые губы Гарри, пока тот учил его смешивать правильный джентльменский мартини. Он не спрашивал, встретил ли Гарри свою пару — ни один из людей, не видящих цвета, не смог бы подбирать одежду с таким вкусом, как Гарри. Он определённо уже встретил. И это всё ещё не значит, что его пара — Эггси. — Есть несколько вариантов, когда... невозможно быть со своей парой, — сказал Гарри, глядя своими карими глазами ему в глаза, и Эггси понял, что скрывается за этими словами. Наверняка, представлял он, у Гарри была женщина, подходящая ему по статусу, которая жила в пригороде, полном зелёных деревьев. У неё, должно быть, были золотистые волосы и голубые глаза, и Гарри пришлось оставить её, потому что слишком опасно быть со шпионом, а он не хотел причинить ей вред. Эггси её даже не ненавидел, ту неизвестную женщину, забравшую сердце Гарри, потому что кем бы она ни была, у неё не было Гарри. Эггси ей даже сочувствовал, глядя на зелёные деревья, и не знал, почему. Эггси помнит розовый язык Гарри, когда тот слизывал с губ каплю мартини, и полные одобрения карие глаза, когда он на него смотрел. Эггси пришлось призвать на помощь всю силу воли, чтобы не наброситься на Гарри прямо в тот же миг. Сидя в одиночестве в кабинете Гарри, смотря на экране ноутбука запись с камер в очках и видя цветной хаос погружённого в насилие мира, он думает, что сожаление должно быть чистым, как слёзы, которые собираются в уголках его глаз. Эггси знает: случится что-то ужасное. И оно случается. *** Кровь Гарри, брызнувшая из головы, когда Валентайн в него выстрелил, красная, красная, красная... А потом — серая, как и всё остальное в мире. Эггси видел цвета, начиная с семи лет, хоть у него никогда и не было пары. Теперь он потерял и то, и другое. Разбитое сердце — теперь он знает — тоже серое. У него нет выбора, видеть цвета или нет, думает Эггси, пока грудь разрывает болью, болью, болью потери. Он просто хочет, чтобы Гарри вернулся. *** От дома Гарри до ателье — пять минут. Эггси знает, он всё это время смотрел на часы, отсчитывая секунды серости. Одна минута и тридцать семь секунд. — Я лучше останусь с Гарри, спасибо, — как никогда серьёзно говорит Эггси, когда Артур, предатель Артур, пославший Гарри на смерть, предлагает ему место в спасательной шлюпке. Глаза Артура зелёные, зелёные, зелёные, когда он шокировано отстраняется, задыхается и умирает. Вызвав Мерлина, Эггси говорит только одно: «Гарри жив». А затем идёт и спасает мир. Кровь Валентайна, когда он умирает, удовлетворительно красная. *** Глядя на Гарри в госпитале Кентукки, Эггси отмечает, что кожа у него бледная, но с розоватым оттенком жизни. Этот цвет, наверное, будет теперь его любимым. А затем, когда спустя пару часов Гарри открывает карие глаза и медленно — из-за таблеток — говорит, слышать его невероятно приятно. — Ты знал, что я очень люблю конкретный оттенок голубого? Тот, который вижу в твоих глазах. И, прежде чем Эггси успевает ответить, Гарри продолжает: — Это был первый цвет, который я увидел. Он смотрит прямо на Эггси, и сердце Эггси заходится в бешеном ритме, он выпаливает, не заботясь о манерах, вспоминая тот их разговор за мартини: — Ты говорил обо мне. — Тебе было семь, — серьёзно говорит Гарри, и его карие глаза умоляют Эггси понять, почему он так поступил. — Я не монстр. — Нет, — медленно отвечает Эггси, думая, что Гарри семнадцать лет провел в одиночестве вдали от него, позволяя ему расти и обзаводиться индивидуальностью без его влияния. Потому что Гарри — хороший человек и настоящий джентльмен. А затем, с дерзостью, которой он не показывал раньше, Эггси кладёт руку на постель — ладонью вверх, предлагая её Гарри. И говорит, пока сердце сжимается от чувства, которое можно назвать счастьем: — Но мне уже не семь. — Нет, — говорит Гарри, и в уголках его розовых губ намечается улыбка. Он опускает свою руку поверх ладони Эггси. — Не семь. Так что Эггси сидит в госпитале Кентукки, чувствует тепло руки своей пары, и вместе они смотрят на переливы оранжевого и жёлтого в солнечных лучах, льющихся с голубого неба. Эггси знает: это будет хороший день.