И нет более

Джастин любит кофе со сливками. Ему приносит его к завтраку Мари которая приходит конечно, ее положительная энергия как-то положительно должна действовать на бывшего священника, но приходит она всегда со Штейном, поговорить по душам не получается, но на сердце и правда отлегает. На самом деле для того чтобы дойти с истерического состояния человека орущего что-то про то что его бог — Асура, его религия — безумие и не кидаться на всех, кто хотя бы к двери подходил понадобилось много времени, затем, он научился сидеть тихо, к нему заходили в камеру, с ним общались, ему приносили еду, это было самое лучшее, почти полгода питаться какой-то бурдой и тут вдруг вполне нормальная еда, тогда он проповедовал безумие по-тихому, что было уже прогрессом, да еще каким, он что-то шептал Мари, которую держал всегда за плечо Штейн, а потом даже через толстый металл было слышно, что она плачет. Он не понимал. Не хотел понимать, потом — выныривание из безумного состояния, в прострацию, смотреть в одну точку видя перед собой только каменную кладку просто блаженство на самом деле. Когда ему отдали плеер, то стало еще лучше, можно было слушать музыку, и не слушать этот гнусавый, гадкий шепот клоуна стоящего за спиной, и он слушал, даже самые какие-то попсовые песни, сохраненные от русского коллеги смеху ради, слушал. Безумие обижено шипело. Джастин любит ореховые вафли. Они конечно слишком сладкие, крошатся так что потом приходится простыню вытряхивать, но он все равно их обожает, пачку ему принесла все та же Мари, так сказать на годовщину, полгода, даже уже чуть больше, месяцев шесть семь он сидел в этой камере, и лечился. От Безумия лечился, хотя от него лекарства еще не придумали. Джастин отлично понимает что пост Косы Смерти Европейского отдела потерян, но ему сейчас все равно. Он спит и ему не снится кошмаров, ни одного даже самого маленького. Это тоже блаженство. Джастин был просто счастлив когда его наконец перевели в комнату с огромным окном, пусть и украшенным ажурной решеткой, по его окну вились розы, а он встав на колени, читал молитвы. У него была нормальная кровать, шкаф с одеждой, несколько повседневных костюмов, только и всего, от его приличной робы и следа не было, не надо это ему больше было, он не священник.Уже нет. Нет, он должен блюсти законы и заповеди Шинигами, но дорога в священники ему теперь заказана. Один раз запятнав себя он не отвяжется от этого. Однажды Мари появляется в его комнате с шуршащим бумагой свертком, она загадочно улыбается, Штейн остается стоять в косяке двери. — С днем Рождения, Джастин. — почти что пропевает она, и он слегка вздрагивает. Он хочет разлепить ссохшиеся уже наверное, от долгого молчания губы и спросить какое сегодня число, но только улыбается благодарно и принимает шуршащий сверток, они со Штейном выходят из комнаты. Он вретит в руках какую-то совершенно по мнению Марии милую подвеску, и такую вроде-в стиле Джастина, что он улыбается снова, и надевает ее на шею, заправляя за ворот рубашки. Ему снится кошмар про Би Джея, первый раз когда он сорвался. Они сорвались. Ввести себя в колею, бороться самому было трудно, можно было покаяться что даже пару раз он срывался, может даже не пару человек это было, а человек десять. Он не помнит и вспоминать не хочет, включая музыку на полную громкость и прячась за отросшей, кудрявящейся смешными барашками челкой. Господь простятся ли мне когда-нибудь мои грехи, господь излечусь ли я от скверны что поселилась в моей душе. Господь, получится ли… Через полгода его впервые отпустят одного на улицу. Это будет только через полгода, кажется на дворе будет стоять лето. Или все-таки весна?