Пчела

Суббота

В субботу около восьми Хань осторожно обходил роскошный загородный дом и отмечал всюду как знакомые лица, так и не очень. В основном тут была тусовка типа из Штатов, лишь слегка разбавленная приметными ребятами с других факультетов. И ни одной девицы, что немного сбило Ханя с толка. Да и Чонина Хань тоже не увидел, потому отправился на поиски хозяина дома. Нашёл того в гостиной возле бара. Тип из Штатов великодушно вручил ему высокий стакан с коктейлем и предложил присесть, сразу объявив, что Чонина пока нет, но он обещал подъехать в течение получаса. Они болтали о видео и нетрадиционных отношениях, понемногу потягивая напитки, и лишь спустя четверть часа Хань понял, что что-то не так. Он едва не свалился с табурета, но его подхватили и поволокли куда-то. Хань чётко слышал голоса, но не понимал ни слова. Казалось, что люди вокруг говорили, набрав в рот воды или горячей картошки. Ему было очень жарко, стало полегче, когда его принялись раздевать, а потом уложили на прохладной поверхности и раздвинули ноги. Приоткрыв глаза, он бессмысленно пялился на катетер, который скоро оказался у него в заднем проходе. По шлангу пустили воду. Хань замычал, едва ощутил, что его распирает водой. Связные слова у него не получались, он как будто разучился произносить даже звуки. Просто ощущал жар и возбуждение, но, кажется, ни одна мышца в теле больше ему не подчинялась. Он руками и ногами пошевелить толком не мог. Ему оставалось лишь мычать, пока вода наполняла его. Потом катетер всё же достали, и из Ханя хлынула вода, смешанная с нечистотами. Вслед за этим его окатили водой из шланга, куда-то вновь поволокли, запихнули в ванну, наскоро обмыли и потащили уже в гостиную — Хань узнал мебель и узоры на стенах. Сознание на время отключилось от невыносимого желания ощутить в себе не жалкий катетер, а твёрдый и толстый член, чтобы член двигался в нём размеренно и сильно, и без остановки. А когда же он вновь смог раскрыть глаза, Хань обнаружил, что лежит на чём-то твёрдом, над ним сопит тот самый тип из Штатов, а он сам протяжно стонет из-за сильных толчков. Было одновременно и паршиво, и хорошо. Тип трахал его быстро и жёстко, вгоняя член под нужным углом и заставляя извиваться всем телом от удовольствия, умело придерживал за ноги и дёргал к себе, шлёпая бёдрами о влажные ягодицы Ханя. Выгибаясь всем телом и запрокидывая голову, Хань непрерывно то облизывал губы, то покусывал их, срывался на громкие стоны и податливо разводил ноги так широко, как только было возможно, яростно подавался навстречу члену, стремясь прочно насадиться на него. Он сам себе был противен, но остановиться не мог, потому что тело напоминало заведённую кем-то игрушку, жаждавшую близости до тех пор, пока завод не выйдет. Ханя ничто не интересовало, кроме двигавшегося в нём члена, и было наплевать, кому этот член принадлежал. Точнее, так чувствовало себя его тело. Сам же он прекрасно понимал, что происходит, и выл от бессилия и гнева внутри, глубоко внутри, где его никто не слышал. Хань и хотел бы закрыть глаза, чтобы не видеть, перестать чувствовать вообще хоть что-то, но не мог. Его тело ему не принадлежало прямо сейчас. Лишь те слёзы, что струились по щекам, могли поведать о том, как он по-настоящему относился к происходящему. Он пытался протестовать, когда ему в рот вливали спиртное прямо из бутылки, но те звуки, что он издавал, отказывались складываться в слова. Тем более после того, как он увидел Чонина с камерой в руках — тот снимал очередное видео, только теперь с Ханем в главной роли. Что ж, Хань добился хотя бы того, чтобы Чонин его заметил, пусть и теперь уже с Чанёлем меж его широко разведённых ног. И Хань стонал с откровенным восторгом в голосе на члене Чанёля. Резкие толчки и томные громкие вздохи, камера и лицо Чонина, искусанные губы и непристойно раскинувшееся на столе покорное тело… Хань не запоминал лица тех, кто заставлял его скулить от удовольствия и самозабвенно насаживаться на члены, он помнил лишь лицо Чонина. Звуки вокруг далеко не сразу стали складываться в понятные фразы, но постепенно… — Твой член в нём как затычка в бочке. Попробуй подвигать из стороны в сторону… — Ого, у него такая тонкая кожа там, видно каждый капилляр. — Охренеть… Чонин, ты следующий. Хань не разобрал, что именно ответил Чонин, ему хватило просто звучания мягкого низкого голоса, чтобы слёзы вновь заструились по щекам. Он хотел Чонина, но хотел совсем не так. А сейчас… сейчас было мерзко просто от мысли о близости хоть с кем-нибудь. Лёгкое прикосновение к бёдрам и со стороны грубое: — Не ваза, не разобьётся. Натяни его как следует, или тебе придётся подвинуться. Хань невольно распахнул глаза и встретил печальный взгляд Чонина. Но у Чонина не было права его жалеть. Хань тихо застонал, когда Чонин вошёл в него и начал двигаться. Вход уже был отлично растянут, но Хань всё равно отчётливо ощущал, как Чонин заполняет его собой, двигается назад и вновь вталкивает член глубоко и сильно, крепко придерживает руками за бёдра, тянет, плавно насаживая Ханя на напряжённый ствол. Каждый толчок отзывался бурей эмоцией вплоть до того, что именно под Чонином Хань кончил, испачкав собственный живот спермой. Он бился в сладких конвульсиях, цеплялся пальцами за край стола, подавался бёдрами к Чонину, словно в немой мольбе взять его снова. — Поигрался — дай другим. Добавьте-ка мальчонке горячего. И Ханю вновь лили в рот спиртное, пока кто-то другой быстро вбивался в его тело, даря удовольствие и срывая с его губ стоны и всхлипы. Хань просто заходился от чувственного наслаждения, грозившего сжечь каждый нерв в его теле. И никогда прежде он не испытывал такого кайфа от секса. Даже понимание того, что его банально насилуют все желающие — против его воли, превратив в послушную игрушку — не мешало испытывать наслаждение. Хань и рад был бы кричать от боли, но боли не было. Только одно чистое и незамутнённое удовольствие, разбавленное смутными образами тех, кто трахал его. Отчётливым оставалось лишь лицо Чонина, пока не пропало и оно, когда Ханя перевернули на живот, поставили в коленно-локтевую, уткнув лицом в столешницу, и продолжили трахать. Звучные шлепки, смех, непристойные комментарии, чужая сперма внутри и по коже на внутренней стороне бёдер — и волны удовольствия по телу, когда обмякший член сменился твёрдым и готовым к бою. Рывок вверх, член внутри, снова движение, пока кожа на локтях и коленях не начала саднить от трения о поверхность стола. А потом Хань лежал, распластавшись на столешнице, и дёргался от новых толчков, захлёбываясь хрипами и стонами. Было стыдно, жутко, грязно и хорошо до такой степени, что хотелось рыдать в голос от этого изощрённого унижения, только уже нечем — слёз просто не осталось. Ханя тошнило от прикосновений чужих рук к его телу, мутило от запаха секса, от которого некуда было спрятаться, но это не мешало ему сладко выгибаться, а после умолять о добавке, которой он, видит Бог, на самом деле не хотел. Но тело хотело, послушное той дряни, которой его опоили и которая всё ещё горела в крови Ханя и просила удовольствий. Тело хотело до такой степени, что Хань трахал себя собственными пальцами под издевательский смех типа из Штатов и его дружков, пока тип не отбросил его руку в сторону и не воткнул в него свой член, вновь трахая жёстко и быстро, заставляя скулить и царапать столешницу ногтями. Особенно противно было, когда чужая рука надрачивала Ханю, больно стискивая член у основания и по-хозяйски ощупывала мошонку. А потом Хань уже ничего не помнил. Наверное, и к лучшему. Хань пришёл в себя от холода. Он валялся на обочине, облачённый в ту одежду, в которой поехал на вечеринку. На востоке занималось предрассветное зарево. Пустынную дорогу медленно заливало розовым светом. Хань с трудом сел. Тело внутри горело. Не больно, но неприятно. Руки и ноги, как и прочие мышцы, напоминали кисель. В кармане он нашёл достаточно денег на такси, а спустя час смог встать и остановить жёлтую машину. Шофёр решил, что он возвращается с попойки, потому такой помятый. Хань пару раз бросил взгляд на собственное отражение в зеркале и кончиком пальца тронул уголок рта слева, потом справа. Там были небольшие ранки, да и в горле саднило, но Хань так и не смог вспомнить, когда и кто трахал его в рот. В общежитии после он сидел в ванне, обхватив колени руками и уткнувшись в них носом. Тело сладко ныло и напоминало обо всём случившемся тенью удовольствия. Физического. А морально Хань был раздавлен и растоптан. Он знал и до этого, каково заниматься сексом. И он считал себя достаточно смелым человеком, чтобы порой ставить эксперименты в сексе. А вот униженным он себя после секса ощущал впервые. И каким бы сказочным ни был секс на той проклятой вечеринке, полного удовольствия Ханю он не принёс. Тело помнило наслаждение, а душа — унижение. И ещё хуже было осознавать, что на вечеринку Хань поехал ради Чонина и своей любви к нему, а в итоге им попользовались все, кто этого хотел. Кто-то разок трахнул, а кто-то делал несколько заходов. До сих пор плохо верилось, что такое можно было выдержать. Хотя почему? Хань разбирался в медицине и прекрасно понимал, что ему подмешали в коктейль отличную добавку. Судя по тому, что он даже не мог двигаться, все мышцы в его теле были расслаблены. Если нет сопротивления, то нет и травм. Его ещё и подготовили неплохо, а после явно отмыли и промыли, чтобы в случае чего Хань не мог доказать, что его принудили к сексу. Следов насилия нет, следов спермы нет тоже. Анализ крови наверняка показал бы, что Хань принимал наркотики накануне. При таком раскладе в полицию не сунешься, а если и сунешься, то себе же проблем и добавишь. И Хань не знал, что ему делать. Первой мыслью было, что во всём виноват один Чонин. Просто потому, что только Чонина Хань помнил отчётливо. Потом, правда, Хань сообразил, что опоил его всё-таки тип из Штатов, да и трахал первым тоже он. Чонин уже потом был. А остальные? На занятия Хань не пошёл. Не рискнул. Чувствовал он себя нормально — физически, но выдерживать взгляды людей вокруг… Это походило на пытку. Ему казалось, что все знали, что же с ним приключилось. Казалось, что все осуждали его за это. А ещё хуже было бы встретить одного из тех, кто был там и трахал его. И он сидел в своей комнате в общежитии и почти никуда не выходил. Ему даже есть не хотелось, только лечь и умереть от осознания собственных бессилия и унижения. Он сидел у окна, когда кто-то вдруг постучал в дверь комнаты. Хань не отозвался, но вздрогнул, услышав, как дверь распахнули. Он оглянулся и сжался в комок невольно, задрожал сильнее, потому что на пороге его комнаты стоял Чонин с белым конвертом в руке. — Убирайся! — хрипло выдохнул Хань. Чонин сделал один шаг вперёд, заставив Ханя поддаться панике до пронзительного вопля: — Не смей подходить ко мне! Чонин осторожно положил конверт на край кровати. — Надеюсь, ты воспользуешься этим правильно, — тихо произнёс он, развернулся и ушёл, бесшумно прикрыв за собой дверь. И Хань видел сквозь оконное стекло, как Чонин уходил прочь от общежития по выложенной гладкими камнями дорожке. Хань нашёл в себе силы распечатать конверт только глубокой ночью. Заглянул внутрь и обнаружил там флэш-карту. Ещё через полчаса он рискнул начать просмотр видео-файла, но на двадцатой секунде нажал на паузу, закрыл лицо руками и попытался проглатывать глухие рыдания, что срывались с губ. Просмотреть запись целиком он рискнул, пусть и не сразу. К утру на столе лежал лист, исписанный именами тех, кто трахал его в ночь с субботы на воскресенье. Хань стоял у окна и неумело прикуривал сигарету, вынутую из купленной час назад пачки. Запись, которую принёс ему Чонин, Хань мог бы отдать полиции, потому что оператор профессионально заснял его так, что ни у кого не возникло бы сомнений в том, что его опоили, и сопротивляться он не мог. Оператор прекрасно заснял даже слёзы, заливавшие его лицо. А потом этот оператор снимал тех, кто трахал его, так, чтобы ни у кого не возникало сомнений в том, что именно они делали с Ханем, и как именно это называлось. И звук был отличным настолько, чтобы можно было без труда разобрать всё, что говорилось в ту ночь в гостиной. Только на Чонине качество съёмки было так себе, потому что снимал это тот человек, чьи слова Хань тогда слышал. «Не ваза, не разобьётся. Натяни как следует, или тебе придётся подвинуться». Только теперь Хань знал, что эти слова означали, потому что слышал в самом начале видео и другие слова, произнесённые тем же голосом с нарочитым англо-американским акцентом. — Тебе нужно всего лишь снять это на видео. Как всегда. — Нет. — Нет? Если учесть, что мы тут намерены делать… Ты же понимаешь, что никто тебе так просто уйти не позволит? Или мы все будем в этом замешаны в равной степени, или мальчишку придётся грохнуть. Как и тебя. Если мы все заодно, его можно и отпустить после. Мы же не звери. — Неужели? — Именно. Сам видишь, он ничего не соображает и тащится, и прямо просится на член. И ничего с ним не будет, просто классно оттянется. Может, потом даже и не вспомнит, как его тут с душой натягивали. А если и вспомнит, толку будет мало. В полиции его сочтут просто геем и наркоманом, ещё и посадить могут. А что тут было… он ничего не докажет потом. Если все будут молчать. Ты либо участвуешь, и всё идёт по плану, либо не участвуешь, но тогда план придётся менять. Выбирай. Выбор Чонина Хань теперь знал, хотя благодарности особой не испытывал ни за подаренную запись, ни за нежность в ту ночь. Лучше бы его убили… Когда Хань докурил сигарету, пришёл к выводу, что его смерть ничего не изменила бы. Его всё равно сначала трахнули бы всем скопом, а потом убили. А может, трахнули бы с вымыслом, раз уж всё равно убивать. Кто-то ведь предлагал оттрахать его бутылкой. Хорошо, что предложение так и осталось предложением, и не более того. Он подошёл к столу и взял с него лист с именами. Помимо имён типа из Штатов и его друзей там красовались имена Чонина и тех, с кем он общался. Последние трахнули Ханя всего по разу и без особого пыла, но это не умаляло всего, что случилось той ночью в загородном доме. Хань считал виновными всех. И наказать тоже следовало их всех. Хань просто не знал пока, как именно будет наказывать. Но кто-то когда-то ведь сказал, что месть — это холодное блюдо. Решение придёт со временем. Хань собрал вещи за два часа, заказал билет домой и в полдень уже сидел в салоне самолёта. О том, что оставалось в Корее, он не сожалел, как и о разбитом сердце, наивной влюблённости и потерянных розовых очках. Всё, что у него осталось, — запись, подаренная Чонином, хотя Хань по-прежнему не ощущал благодарности. В его глазах это даже походило на насмешку. Или подачку. Поэтому над участью Чонина он размышлял недолго — она повторяла его собственную участь, только без волшебного напитка. Пожалуй, Хань в качестве благодарности за запись мог перенести имя Чонина в конец списка, чтобы наказать его последним. Это показалось ему справедливым. Из-за Чонина его унизили, Чонин — первопричина, стало быть, сдохнет последним. Или даже пусть не сдохнет. Если выживет, то пускай с этим живёт так же, как придётся жить Ханю. Он дёрнул за ворот кофты и закусил губу. Потому что сердце болело до сих пор. Несмотря ни на что. И из-за этой боли Ханю хотелось сделать Чонину ещё больнее, заставить на коленях молить о пощаде, которой не будет.