Пчелиное жало
Хань почти месяц провёл за решёткой, живя лишь мыслями о Чонине от допроса к допросу. И с безразличием наблюдал, как папка с его делом становится всё толще из-за обращений тех, кто красовался на видео в его коллекции. Запись, которую сделал Чонин шесть лет назад, Хань не брал с собой в Корею, так что её и не нашли, как и не нашли те материалы, что он рассылал всем виновным. Кроме тех фото, что стали причиной самоубийства жены Ким Чондэ, но опознать на них Ханя было довольно трудно. А сам Хань умолчал о том, что стало причиной его мести всем тем людям, значившимся в его списке. Это больше не имело смысла. Быть может, это вообще никогда не имело смысла. Хань рассеянно слушал рассуждения адвоката, но думал о Чонине. Надеялся, что Чонина смогли спасти. Потому что Чонин любил его. Любил ещё тогда, в университете. Любил задолго до того, как сам Хань его заметил и тоже влюбился без оглядки. Потому что Чонин в ту ночь не о собственной жизни беспокоился. Потому что Чонин тогда тоже хотел не этого и не так, но просто не мог сделать ничего иного. Зато мог сделать запись, которой полиция поверила бы, если б Хань отнёс её тогда в полицию. И Чонин дал бы показания, если б потребовалось. И подтвердил бы каждое слово Ханя. Но Хань поступил иначе. Новостей о Чонине не было, а если Хань осмеливался спрашивать прямо, ему никто и ничего не говорил. К исходу месяца Ханя отвели в комнату для допросов, где его ждал Бэкхён. Бэкхён молча положил перед Ханем стопку фотографий из тех самых альбомов, перетянутую канцелярской резинкой, и сложенный пополам листок. — Это то, что Чонин просил передать тебе. Хань осторожно вытянул скованные наручниками руки, взял листок и развернул. Строки прыгали перед глазами, но он вглядывался в них, стараясь ничего не упустить. «Тогда я не сразу пришёл к тебе. Надеялся, что несколько дней что-то изменят и помогут тебе немного прийти в себя, смягчат последствия. Хотя я и понимал, что смягчить хоть что-то будет непросто. Но всё же. И я не думал, что моё появление так тебя напугает, но не всё в жизни складывается так, как мы того хотим. Я лишь об одном жалею… Жалею, что не отнёс сам ту запись в полицию, а понадеялся, что это сделаешь ты. И что промолчал тогда о своих чувствах к тебе, хотя и не уверен, что это что-то изменило бы. У меня осталась копия записи. Ты можешь сказать о ней полиции. Быть может, это как-то смягчит приговор. Не знаю, но тебе стоит попытаться. Запись на жёстком диске в коробках на чердаке в моём доме. Попробуй, Хань. Удачи тебе». Бэкхён поднялся со стула и направился к двери в тот самый миг, когда Хань положил листок на стол. — Бэкхён… можно мне с ним встретиться? Бэкхён тронул дверную ручку, помедлил и глухо ответил: — Уже никак. Воющего Ханя пытались удержать два охранника, но он с неожиданной силой вырывался из их рук. Бэкхён и ещё несколько полицейских, дежуривших в коридоре, бросились им на помощь. Даже всем вместе им удалось с трудом утихомирить Ханя, бессвязно бормотавшего что-то. Тот продолжал рваться со стула, раздирая наручниками запястья в кровь. По полу разлетелись снимки, сброшенные со стола во время всей этой возни. Полицейские ступали по ним ботинками, потом их топтали и врачи. А Бэкхён тщетно пытался объяснить Ханю, что с Чонином всё в порядке, просто с сегодняшнего дня Ханю запрещены любые визиты, и именно это Бэкхён имел в виду, когда сказал те два злосчастных слова. Но Хань не понимал его или не слышал, поверив в смерть Чонина. Хань поверил в то, что всё-таки убил Чонина. Сам. Собственными руками.***
Через несколько недель Ханя перевели в клинику для душевнобольных, а дело закрыли. Его вина была неоспорима, но держать его в таком состоянии в тюрьме было невозможно. Хань никого не узнавал, не понимал элементарных вещей и походил на маленького ребёнка, прижимавшего к груди часть уцелевших фотографий из альбомов Чонина. И Хань нуждался в наблюдении специалистов.