Бумажный чародей и музыка сфер

      Наблюдать за ее движениями — что-то сродни странного, неправильного блаженства.       Тимсах одергивает на себе черный, похоронного вида сюртук и утягивает потуже платок на шее — горестные, безуспешные попытки отвлечься. Карнаж — вот она, прямо под боком, лишь руку протяни, но мужчине отчего-то неприятно находиться рядом с сестрой. Ее кудри отливают медью в ярком освещении его лаборатории, заставляя представлять перед собой какой-то образец современного искусства, спрятанный под толстым стеклом в музее. Образец. Он прокручивает это слово в голове еще несколько раз, смакуя его притягательное значение. Изучаемый объект. Что-то выверенное, идеально подходящее, достойное участи контрольной группы в эксперименте. Его взгляд останавливается на пульсирующей жилке на этой необычайно длинной шее, и Тимсах чувствует непреодолимое желание взять кровь на пробу прямо здесь и прямо сейчас.       Карнаж ощущает, что он смотрит за ней, и пугливо ежится, боязливо прикрывая руками грудь и живот. Ее губы начинают предательски подрагивать; мужчина медленно и с удовольствием улыбается. Образец показывает правильную реакцию. Страх — самое верное, что должна испытывать она в его присутствии.       — Тимсах, — тихо, едва громче шепота молит девушка, дрожащими руками собирая вещи. — Это неправильно. Мы… Порочим всю нашу семью.       — Отнюдь, — шипит он, протягивая руку и поглаживая большим пальцем ее подбородок. Такая мягкая, такая беззащитная… Словно оторванные крылья бабочки. Нежные, прекрасные и невозможно хрупкие. Для него не существует других женщин, пока в его жизни есть она. — Мы не едим мертвечину, как Финни. Мы не пугаем людей до истерики, как Мохаве. Мы не наслаждаемся чужими страданиями, как твоя любимая Тереза.       — Мы — нет, — трясется Карнаж под его пальцами, не в силах даже сдвинуться с места. — Но ты — да.       Тимсах хмурится, морщит нос, и его сестра тут же прикрывает лицо руками. Считает, что он будет бить именно по голове, какая святая простота. Ему нравится смотреть на нее, наблюдать за тем, как меняется выражение лица этого аккуратного, родного и привычного кукольного личика, больше подходящего для фарфоровой статуэтки, чем для живой девушки. Образ стеклянной коробки в музее снова приходит на ум, и мужчина улыбается собственным мыслям.       Он подается к ней всем телом, вынуждая сестру с писком запрыгнуть на кушетку и отползти до самой стенки, и хватается ладонями за ее лодыжки. Слабенькие, больные, ненатренированные. Когда Дит, это рогатое недоразумение, называющее себя их братом, возвращался в Обитель, то всегда носил Карнаж на руках, говоря, что ее кости слишком хрупкие, чтобы позволять сестре ходить на них. Он и Тереза всегда заботились о «младшенькой», гоняя от нее Тимсаха, как чумную крысу. Они говорили, что будут беречь ее от чудовища, ставящего эксперименты на живых людях. Они говорили, что никогда-никогда не дадут ему и пальцем ее коснуться.       Как жаль, что все, что могло, уже произошло.       И сейчас Дита здесь нет. Нет его козлиных витых рогов и огромного молота, нет его поганой жизнерадостной улыбки и ауры короля-оленя, несущегося головой вперед прямо в раскрытую пасть противника. Тимсаху тошно признавать, что он всегда завидовал ему, завидовал этой упрямой уверенности в собственной силе и неизбежно победе, и он не желает и думать сейчас о брате. Сейчас, когда под ним лежит самая бесценная сестра.       Он протягивает к ней руку. Карнаж всхлипывает в ладони, прикрывающие лицо, и пытается отвернуться от него. Пальцы Тимсаха попадают прямиком на эту прекрасную, обескураживающе удивительную шею, и он гладит ее, настороженно, мягко, не прекращая наблюдать за сестрой. Кажется, что он сходит с ума. Девушка под ним всхлипывает, и мужчина чуть не срывается, чтобы не покрыть поцелуями ее лицо. Не сейчас. Нужно подождать.       — У тебя же есть жена, — сквозь слезы шепчет она, когда брат зарывается носом в ее рыжие волосы. Тимсах довольно улыбается ей в ухо и жарко выдыхает.       — У меня есть только ты.