Бумажный чародей и музыка сфер

      Цытинь шел на верную смерть и прекрасно осознавал это. Он слыл человеком отважным, неумолимым и даже дерзким — и немудрено: лишь такому могло прийти в голову собрать экспедицию в места, откуда не возвращалось еще ни одно судно. Лишь за таким потянулись моряки и солдаты, искатели приключений и опальные чародеи — хоть он и предупреждал, что многим из них не суждено вернуться домой. Никто не передумал. Отчаянные самоубийцы. Были готовы на все, лишь бы сбежать из Анмира. Даже когда два из трех их кораблей потонули в непроходимом белом тумане, Цытинь не слышал плача по погибшим — только благодарственные мольбы старым богам. Хмурясь, он стоял за штурвалом и всматривался вдаль, напряженно надеясь разглядеть цель своего путешествия.       Империя змей. Таинственные острова на западе, прячущиеся за острыми спинами гор. Древние свитки рассказывали об этом месте, как о крае, где исполняются любые желания.       Цытинь многого желал. Свободы. Силы. Разрушения Анмира. С полсотни других, менее важных и более точных вещей. Однако, ступая на каменистый, негостеприимный, недружелюбный берег, ему хотелось лишь одного — чтобы империя не оказалась очередной сказкой.       Он шел по малиново-красной колкой траве, наступал на камни, отколовшиеся от исполинских статуй, восходил по крутым ступеням, что когда-то вели к алтарям. Завороженно поднимая взгляд к небу, он поражался, будто впервые понимая, какими ослепительно-белыми могут казаться лучи солнца, проходя через багровую листву деревьев. Улыбчивые изваяния круглолицых женщин, потемневшие от времени и пыли, словно тянулись к нему, пытались поделиться какой-то тайной — но Цытинь, увы, был глух к камню и упрямо шел вперед, в любой момент готовясь к смерти.       Говоря начистоту, он был бы не прочь умереть здесь — в тишине, прохладе и багрянце.       Вскоре они нашли пещеру — широкую и долгую, с великим множеством женских статуй и подозрительным ароматом благовоний. Запахи мака и корицы душили, усыпляли, валили с ног, но Цытинь продолжал идти, уже не оборачиваясь на звуки падающих на землю тел.       Он не удивился, найдя у края темного озера старую перевернутую лодчонку. Никого не дожидаясь, он столкнул ее в холодную воду и повел под низкую арку; его штаны вымокли и премерзко облепили тело, сапоги ледяными клешнями обхватили стопы, но он не останавливался — так его манили огни далекого дворца, возвышавшегося до самого сердца горы.       Дворец как будто горел изнутри. Огни карабкались по высоким пустым окнам, окрашивая башни и купола в лилово-рыжие закатные тона. Это было сродни огромной кузни, так и зовущей погрузиться в самый жар, в расплавленные медь и железо. Перехватив копье, Цытинь уверенно направился вперед — под массивные ворота, украшенные знакомыми улыбчивыми изваяниями, уже неприкрыто потешающимися над ним. Они смотрели на него сверху вниз, гордо и самодовольно, направляли на него оружие, но не собирались бить. Они приветствовали его не как гостя — как жертву.       Без страха он сделал шаг во дворец. В следующий же миг мощный чешуйчатый хвост обхватил его за пояс и втянул внутрь.       Змеиная императрица смотрела на него, не скрывая усмешки. Она казалась Цытиню поистине исполинской — кольца ее хвоста лежали друг на друге причудливой подвижной пирамидой, поблескивая золотым, черным, зеленым и синим. Вместо короны ее голову венчал клубок из ржаво-оранжевых змей, извивавшихся и шипевших в лицо мужчине. Губы ее были алыми и вместе с тем — зелеными; два острых клыка надавливали на них, и было в том что-то хищное.       И безумно притягательное.       — Посмотри на меня, странник, — пропела императрица. — Не бойся, я тебя не съем.       Цытинь смерил ее твердым, уверенным взглядом. Змеица, хмыкнув, вдруг запрокинула голову и громко расхохоталась, крепче обхватывая мужчину хвостом. Холодная чешуя терлась о его ладони, ощущалась через куртку, через волосы и даже через доспехи. Нежно сжав его ноги, императрица подползла ближе и длинным когтем приподняла подбородок Цытиня.       — Рискнешь согреть мои губы? — лукаво спросила она, изогнув золотую бровь.       Не спуская с нее взгляда, Цытинь рискнул. Пахучий яд залил ему рот, а адский мороз обжег губы, но он не отпрянул. С трудом высвободив одну руку, он положил ладонь на затылок императрицы и притянул ее к себе, целуя ее с жаром и страстью. Целуя, как в последний раз.       Змеица улыбнулась ему в губы и потащила прочь — в глубинные залы, полные змей.       Он жил, как во сне, едва осознавая, кто он и зачем прибыл. Три желания время от времени ярко вспыхивали в памяти — свобода, сила, разрушение Анмира — но он отгонял их прочь, целуя коричневые руки императрицы. Она смеялась и взъерошивала ему волосы — как взъерошивают шерсть собаке, когда та радостно выбегает навстречу.       Одно за другим она вкладывала в его рот змеиные яйца, приговаривая:       — Ты был рожден для великой войны, Цытинь, — она ласково гладила его по щеке, а он не мог оторвать взгляд от ее глаз — таких же обжигающих и золотых, как огни дворца.       Ее губы были влажными и холодными. Ее сердце не ускоряло свой ход, когда он обнимал ее, клал голову на плечо, касался груди. Она была будто бы каменной — прямо как изваяния на этих островах, скрытых за грядой черных гор.       В какой-то день или ночь — в ее дворце Цытинь перестал ощущать ход времени — императрица привычно обхватила его хвостом и нырнула в темное озеро за пределами ее дворца. Бережно положив мужчину на каменистый берег, она на прощание поцеловала его в лоб и прошептала:       — Три желания спят внутри тебя. Они вылупятся, когда придет срок. И тогда, поверь, Цытинь, — она медленно расцепила кольца своего хвоста и отползла от него, — ты обретешь и силу, и свободу, и разрушение.       Он хотел что-то ответить ей, поблагодарить, признаться, но она уже исчезла. И даже спустя много лет во снах он возвращался в ее дворец и очарованно смотрел на рыжие огни, в которых нежилась змеица, совершенно не чувствуя, как из его рта выползают существа в золотой чешуе.