Бумажный чародей и музыка сфер

      У них быстро вошло в привычку сидеть, прижавшись спина к спине, и жаловаться на жизнь. Кирилл говорил, что это лишь для того, чтобы не сойти с ума. В тетради же писал: «Так они к нам не притронутся».       Мерцающие, как объяснял Кирилл, пройдут мимо даже самой желанной кормушки, если та будет похожа на заебанную скотину (когда рядом не было воспитанников, в выражениях он не стеснялся). Насыщение им приносят — за редким исключением — хорошие мысли и эмоции; усталости же, апатии, исступленного бессилия и нытья они сторонятся, не проверяя, напускное это или нет. Впрочем, Оксане с Кириллом и притворяться не приходилось: их нагружали ровно настолько, чтобы на побег не оставалось никаких ресурсов.       Порой Оксане казалось чудом, что Кирилл сам к этому времени не стал Мерцающим. Ей в жизни не требовалось столько работать, да еще и в таком бешеном ритме: мыть полы после каждого собрания и протирать скамьи перед ними, расставлять столы и стулья на самом верхнем и цокольном этажах, бегая с одного на другой, убираться в детской комнате и ухаживать за растениями в многочисленных нишах на боковых лестницах. Сверх того за ней закрепили реквизит, сбор мусора (но только до вахты), гардеробную и регулярную дезинфекцию от мокриц по всей церкви — те плодились в невиданных количествах и ползли к Мерцающим, хоть те их и отбрасывали.       Наружу, естественно, не пускали.       Оксана научилась ненавидеть воскресенья: таскать тяжеленные коробки с книгами из библиотеки до цоколя через весь зал и долгий ряд крутых ступенек, стараясь не вписаться плечом или локтем в какую-нибудь дверь, было совсем не в радость. А ведь еще нужно было их разложить по заранее расставленным Кириллом столам, стараться не сойти с ума и дышать, торгуя ими после собрания, избегать любых касаний с прихожанами, но ласково улыбаться им, мол, я своя, я за вас и за ваше, а потом вести учет и нести всё оставшееся обратно. К вечеру Оксана не испытывала ничего, кроме ненависти: ненависти к сладковато-тошнотворному запаху, оставшемуся от детей и молочных смесей, ненависти к скрипу металла по каменному полу, ненависти к чужим слезам во время молитвы и ненависти к самой себе, попавшей в эту западню.       Кирилл, похоже, был святым, раз прошел через это всё в одиночку и остался в рассудке. Он вообще держался молодцом, если закрыть глаза на паранойю: даже улыбался, похоже, искренне. Но потом, когда они с Оксаной запирались на чердаке над музыкальным классом, он падал лицом в пол и стонал так, что доски тряслись.       — Может, убьем их всех? — стенала Оксана, прижимаясь лбом к исхудавшим коленкам.       — Чем? — спрашивал Кирилл. — Нам даже готовить не разрешают. И едим мы ложками.       — Натрави на них своих воспитанников.       — Ага, и меня сдадут в тот же вечер.       — Давай сожжем тут всё к чертям. Прямо на Псалтирях и Новом Завете. Видеть их уже не могу, слышать о них не могу, меня от них тошнит!       Кирилл вздыхал, кряхтел и садился у нее за спиной, сердито пиная лавку.       — А меня тошнит от нескончаемых иудейских царей.       — И их пророков.       — И от «пожалуйста, прочти Плач Иеремии за ночь и перескажи ее в понятной для детей форме»!       — Вот да! «Давай ты посидишь с молодежной группой, они сейчас изучают деяния апостолов, может, тебя это тоже заинтересует»! Словно мне без них делать нечего!       — И это постоянное «ой, у нас что-то сломалось, Кирилл, почини»! Уже Союз развалился, а они до сих пор только в военной технике и шарят! Как будто проектор — это что-то немыслимо сложное!       — И как же остоебенило, что мне в библиотеке дают читать только глупые романчики про очередную просветленную бабцу, которая нашла себя в вере!       — Да там и другие книги не лучше!       — Но они хотя бы другие!       Они сидели на ветхом деревянном полу, бессмысленно проговаривая то же, что и неделю, что и две, и три назад. Они сидели, даже не поворачиваясь друг к другу, и жаловались на жизнь, пока языки не начинали заплетаться. Они сидели, не понимая, что темы идут по кругу, — но это было и не важно.       Потому что они сидели, держа друг друга за руки, и хоть раз за этот день понимали, что в этом кошмаре они вместе.