Из пламени

      Сильно морщась, Зак поднялся с пола, забрызганного его кровью различной свежести. Тело ломило, и будь воля мальчика, он бы не вставал вообще, однако выбора особого не было — надо было что-то есть. Обычно после обрядов этого странного экзорцизма кормили его откровенно плохо — никаких животных продуктов, а злаковые каши и компот насыщение давали весьма слабое, по крайней мере, для ребёнка, который несколько дней до этого не ел. — Зак, милый мой, идём, теперь ты можешь покушать! — как можно крепче обняв мальчика, женщина улыбнулась и погладила его по волосам. — Мой милый маленький Айзек! — пропев это, она встала и словно на крыльях спустилась на кухню. Зак только похлопал глазами и схаркнул на пол кровь, привкусом которой был наполнен весь рот. — Есть хочу… — тихо пробормотал мальчик, немного шатаясь. Надо было немного съесть эту чёртову кашу (обычно Зак в жизни бы к ней не притронулся, но чувство голода давало о себе знать), а после лечь спать — отдохнувшим, было больше возможностей кого-нибудь поймать.       За всё это время у Зака образовалась своеобразная монополия на ловлю живности в их районе — кажется, вид голодного ребёнка, охотящегося даже на самых костлявых по виду мышей, не то, что крыс, отпугнул всю шпану, любившую истязать местных обитателей фауны. Зак, конечно, слова «фауна» не знал, но считал подобное откровенной глупостью — зачем убивать и ничего не делать? Ведь животные — еда. А с едой не развлекаются. Еду едят.       При мыслях о еде живот мальчишки предательски заурчал, требуя хоть чего-нибудь съестного, пусть это будет даже самой опасной отравой. Поесть, поесть, срочно поесть, а поэтому надо идти, несмотря на подозрительную колющую боль чуть выше живота. Было ощущение, будто что-то втыкалось ему в кожу изнутри — что-то твёрдое и острое, хоть и недостаточно острое для того, чтобы проткнуть кожу насквозь.       Игнорировать.       Ведь совсем не больно.       Зак кивнул сам себе, садясь за стол. Не успела грязно-бежевая жижа упасть на его тарелку, он сразу начал орудовать ложкой, вцепившись в ту кулаком, а не как обычные люди несколькими пальцами. — Дикий мальчик, — тихо пробормотал Артур, стоя в стороне и стирая следы крови, попавшие на одеяние.       Зак нахмурился, услышав слова мужчины благодаря невероятному слуху, и обернулся, глядя на того волчьим голодным взглядом маленького хищника. Он не знал, что это значило, но холодная жестокость в голосе заставила испугаться.       Мотнув головой, Зак сосредоточился на еде — слабосоленая, каша была почти безвкусной. Не сказать, что его готовка была шедевром, но мясо хотя бы насыщало больше каши. Мальчишка и опомниться не успел, когда тарелка оказалась чистой. Немного удивлённо — это всё? — он взглянул на женщину, говорившую с экзорцистом, затем положил руку на свой живот.       За окном шёл грязный декабрьский снег, все вокруг радостно твердили о предстоящем Рождестве, но мальчишка совершенно не ощущал себя… торжественно? Празднично? Да, именно такие слова Зак слышал, когда люди говорили о Рождестве. Странном, непонятном рождестве, на котором почему-то должен приходить ночью странный мужчина с подарками. Когда Зак впервые увидел на киноленте пару лет назад старика, забирающегося в дымоход, он остался под таким впечатлением, что последующие года в рождественские дни засыпал со старой сломанной ножкой от стула, чтобы в случае чего ударить странного дядьку, покушающегося на их с женщиной покой. Правда, засыпал Зак довольно быстро, а потому так и не довелось узнать — приходил ли бородатый ворюга к ним или же нет.       Заку было интересно — а приходил ли он к ним вообще? В кинолентах старый мужик приносил подарки с едой или игрушками, а у себя же Зак обнаруживал только один подарок — милого плюшевого зайчика, ставшего ему единственным братом по разуму. Может, это был подарок того красного мужчины? Мальчишке невольно подумалось о том, как было бы здорово, приди странный дедуля к нему и подари еды, которой хватило бы на год! Или на два! И желательно не портящейся, а то, как-то съев начавшую гнить тушу, Зак провел всю ночь, блюя и температуря.       Однако всё же Зак понимал, единственный, кто к нему придёт — проклятый, осточертевший ему Артур со своими ритуалами, всё более изощрёнными, болезненными и кровавыми. И нудными. Зак настолько от них устал, что научился не чувствовать ужаснейшую боль, от которой в первые разы хотелось кричать.       Это напоминало закаливание — с каждым разом всё больнее и больнее, из-за чего настолько привыкаешь к боли, что умудряешься почти не чувствовать её. Да, это было болевое закаливание, которое, как казалось парнишке, длилось уже бесконечно.       Как долго это будет?       Когда женщина вспомнит, что она его «мама»?       Когда она полюбит его таким, какой он есть?       Никогда.       Зак понимал это, несмотря на юный возраст и почти полное неумение понимать человеческую речь. — Мэри, сегодня я кое-что осознал, — голос Артура как обычно тяжело давит металлическим пластом. — И ты должна осознать. Твоего сына ничто не спасёт. — Что?.. Но… Но как же так?! — женщина застыла с онемевшим выражением лица. — Вы же обещали, что вытащите из него этого поганого Дьявола! Вы же дали мне клятву, и что же теперь! Вы солгали мне? — последнее слово сорвалось на тихий сип, щёки обожгло слезами, от наблюдения за которыми Заку почему-то стало очень… больно? Или это сломанное ребро дало о себе знать. — Солгали?! — Мэри, выслушай меня! — щёку женщины обжёг удар. — Твоего сына нет и никогда не было! Это не дьявол сидит в нём! Он сам, сам дьявол! Он проходит ритуалы три месяца, однако нет вообще никаких подвижек! Он по-прежнему в тайне поедает несчастных животных, не соблюдая тем самым всё таинство ритуала! Пойми, Мэри, твоё дитя ничто не спасёт!       Зак убегает в лес, садится под деревом и дрожит, кусая тонкие губы. Страшно. Почему его ненавидят. Мама… Мама… Мама… Как ей объяснить, что он не одержимый? Как ей объяснить, что он — это он? Что он заботится о ней? Что он готов и с ней делиться добытыми животными? Только пускай Артур уйдёт.       Белоснежные хлопья падают на землю, смешиваясь с грязью и становясь серыми. Так изгоняются с небес ангелы, брошенные на произвол судьбы. — Раз ангел…       Зак грустно улыбается, глядя на то, как сереет и тает снежинка, а в его голове рисуется картина, на которой прекрасный юноша падает с небес на землю. — Два ангел…       Прекрасному юноше вырывают крылья — красные струи брызжут из двух образовавшихся ран. — Три ангел…       Юношу режут ножом, его святая кровь спадает на грязь, лишаясь своей святости. — Четыре ангел…       Юношу поджигают заживо. — Пять ангел…       Юноша кричит, моля небеса о помощи, как в одной из молитв Артура, но небеса молчат. Юноша горит, обращаясь в серый пепел.       Это ждёт всех падших, и Зак знает, что в глазах неба он давно уже пал, пускай и непонятно, за что.       Его ждёт кара, его ждёт верная смерть. Зак знает, его ждёт верная смерть.       И даже женщина, прибежавшая за ним, не поможет. Она улыбается, протягивает руки и крепко обнимает его. — Мой милый маленький Айзек… Его больше нет, его больше не будет. Пойдём домой?..       Зак неосознанно ощущает, о ком идёт речь и согласно кивает, мол, да, я согласен, веди меня. Она берёт его за руку и ведёт, улыбаясь и напевая рождественскую песню. Её рука холодная, но улыбка тёплая, и тёмно-серые глаза ласково светятся счастьем. Зак приободряется — неужели не будет больше ни богов, ни ещё кого-то? Он согласен, всецело согласен! — Ты всё правильно сделала, Мэри, а теперь отойди от него.       Зак вздрагивает и медленно, словно не веря, поднимает взгляд. Обманула. Она обманула. Артур стоит, смотрит пронзительным взглядом и гордо ухмыляется, глядя на него. Он убьёт его, он убьёт его!       Зак оборачивается назад, толкает дверь — заперта, смотрит на лестницу ко второму этажу — та загорожена. Нет пути, нет пути, нетпутинетпутинетпути. Он умрёт здесь и сейчас, и как бы случайно обронённая спичка — подтверждение всему. — Я отдам жизнь на убийство дьявола, коим ты являешься, Айзек Фостер. Зак видит, что он лжёт. С его стороны запасной выход, через который он выйдет в любой момент.       А в голове всплывают образы. Он уже прошёл трёх ангелов. Наступила очередь четвёртого. Его сожгут заживо. Зак ощущает, как огонь медленно поднимается по нему выше и выше, а газ сдавливает горло, затрудняя дыхание.       Горячо, мама, как же горячо. Мама, мама, мама!       Ожоги обширнее и обширнее, синтетическая футболка распространяет едкий запах и впивается в кожу, Зак в истерике корчится в муках, ощущая невыносимую боль.       Жарко!       Больно!       Страшно!       Ожоги распространяются с невероятной скоростью — ещё пара минут, и всё тело Зака будет напоминать один большой ожог.       Однако в какой-то момент боль прекращается. Зак понимает — он горит, однако боли не чувствуется. Зак просто молча смотрит на гордо взирающего мужчину, и в голове с ненавистью мелькает дикое: «Я умру, а он выживет?..»       Срываясь с места, Зак впивается ему в ногу, из-за чего огонь перекидывается и на него. Да, вот так, умри. Священник пытается оттащить его, несмотря на то, что Зак весь в огне, Зак отлетает, однако в его руках крепко сжимается штанина с куском мяса в руках. Победная улыбка. Да, теперь-то не убежишь, сука! Будешь мучиться, как и я! — Сатана!       Да, считай как хочешь! Да, чёртов сатана! Пусть так, считай кем хочешь, но ты тоже сдохнешь, паскуда, будешь жариться вместе со мной в одном котле!       Плевать на то, что я сейчас ум…       Не умру. Что-то тёплое обхватывает Зака на руки, вместе с ним бежит на улицу мимо горящего священника и кидает в снег. Понимая, что это шанс, Зак начинает судорожно кататься по снегу, постепенно затухая. Кое-как подняв взгляд, он понимает, в чём дело.       Женщина.       Плачет и горит.       И их дом горит. — Уходи.       Она рыдает, сдавленно хрипит, с мольбой глядя на него. — Уходи, мой Айзек. Мой милый ангел… Ты будешь смеяться последним*.       Зак в ужасе смотрит на неё. Он не сожжён, но сожжены она и их дом.       Зак один в этом большом мире, и даже пожарные и полицейские сирены не скрасят его одиночества.