Нежно-зелёный туман, только что распустившейся листвы...

И снова гонка - меня против беспечности. Игра на нервах и слепая злость на упрямого собаковода, который сейчас тоже был явно не в духе - шею тянуло, ломило в сторону в рваном, но такте, будто Лакс, держа цепь в руке, намотав её на ладонь, постукивал конечностью по бедру в нервном ожидании. Это раздражало, злило и досаждало сильнее. Хотелось крикнуть "Хватит!", хотелось остановиться и плюнуть на всё, хотелось заглянуть в его (кажется, карие) глаза и с силой треснуть рукой, сжатой в кулак - припечатать по скуле, да так, чтоб зубы клацнули, чтоб в кровь прикусил язык, чтобы понял, усвоил, успокоился, унял свой тщедушный гонор. Я не бежал - не было желания торопиться, но шёл быстро, оправдывая себя тем, что просто согреваю тело в ещё проходном свежем воздухе. Тупая иллюзия, но ведь нужна же причина. Идя вдоль очередной аллеи, подумал, что я слишком насупился, и остро возненавидел солнце, ведь с него начался новый день. В холле библиотеки обзавёлся стаканчиком эспрессо - гадость, но терпимо. И вновь - лестница, второй этаж, зал. Фолианты на своих местах. Стало грустно, что вчера я не убрал за собой - меня приучали к порядку, что книги раскиданы по помещению и некому их расставить на места - уныние с привкусом депрессии царили здесь. Вздохнув, принялся за чтение. Ничего интересного или выдающегося. Ничего нужного и запоминающегося. Вообще ничего, ни единой зацепки. И где искать эту собаку? Разве он - Лакс - будучи мёртвым, не чувствует своего такого же мёртвого питомца? Типа, ведь все встречаются на том свете. Разве он сам не может его найти? - А ты, потеряй ты друга, смог бы? - голос уставший, вымотавшийся, блеклый, он свербил в ушлах, касался подкорки мозга, словно оглаживая, чуть задевая пальцами с обломанными ногтями. Жалость стальным кулаком сжала сердце, и оно запнулось на бегу. Стало стыдно за свою злость и обиду на парня. Он просто хочет вернуть то, что принадлежит ему. Любым путём, пусть и корыстным. Но кто же без греха? - Нет, - ответил я тихо, за ресницами пряча глаза. Раскаяние гулко отдалось звонким эхо, казалось бы, в пустоте меня. - Вот и я не могу, иначе не стал бы возиться с тобой. Я не всесилен. Я здесь - застрял между мирами, привязанный к месту смерти и захоронения - это моя форма обитания в вашей реальности. А он там, в неизвестности, - горячо поведал Лакс. Горечь. На языке, под языком и продирает у самого корня. Больно от его слов, нестерпимо больно... И снова строчки, слова, буквы, кофе остыл - противно, и холод не жалеет моего тела, закрадываясь под ткань одежды, словно тоже осуждая меня за свои неверные выводы. Свитер крупной вязки не спасает, наверное, не стоило надевать его на голое тело. Наверное! Так нет же, какие нафиг адекватные помыслы, когда хочется покрасоваться? И нафига? Драные на коленях тонкие джинсы тоже не придают комфорта в пустом огромном помещении. И волосы (они и не должны обогревать, но...) - белым занавесом лезут в глаза - отчаянно раздражая. Снова забыл мужскую заколку для растительности на голове. - Лакс? - Бром? - в такт мне ответит юноша, далёким голосом. А я усмехнулся, вот умеет же быть... нормальным, порядочным, интересным. А не припадочным параноиком с кучей комплексов. - А как ты со мной общаешься? - потёр я шею. Затекла. - А разве ты так не умеешь? - искреннее изумление в аккордах голосовых связок. Усмехнулся. И почему он не рядом? Не материален? За то время, что мы в одной связке, я его ощущаю, как нечто реальное и физическое, слишком часто забывая, что Лакс скольки-то там столетний дух. - В смысле? - мотнул я головой, чувствуя, как волосы касаются кожи шеи, ощущая, как не только кончики локонов скользят по кромке волос сзади. Приятно. - В моё время все так делали, - посредственное утверждение, а тяжесть чужих касаний не исчезает. Ничего не могу поделать с собой, тупо улыбаюсь, хоть и стараюсь это скрыть. - Эмм... - Ну, я всегда мог переговариваться с мамой и отцом. А у вас не так? - очаровательное изумление в тонком голосе тёплыми нитями под кожу, под ошейник, словно извиняясь за эту чёртову полоску чёрного на моей тушке. - НЕТ! - ошарашенно. Может их не зря сожгли? Перехватило, выкрутило и отшвырнуло в сторону - больно приложился головой об пол, проехавшись по скользкому кафелю по инерции удара, зацепляясь локтями за каждый чёртов стык плиток. Похоже, синяки останутся, и, видимо, кожу содрал. У свитера хоть и крупная вязка, пружинящая, но вес тела плюс сила трения - мало, что спасёт. Лежу, дрожу, пытаясь понять - дышу или только фыркаю, потому что полноценного вдоха сделать не выходит. Лишь какие-то кряки. - Чтоб. Я больше. Не слышал. Такого! - голос-лёд в приказном тоне, и меня охватывает животный ужас, сжимая тело в точку, в попытке избежать контакта организма со злыми нотками. - От-пусти-и... м-меня... - вытолкнул я еле-еле слова, заваливаясь на бок, рассматривая пустое помещение. Извиняться не стал. Не хочу, не буду, не обязан. А шею ломит, вены противно пульсируют, давят, саднят. Если всё же смогу избавиться от этой хрени из чёрной кожи, то долго буду носить водолазки, ибо шея явно будет представлять из себя подопытную часть тела, во всех красках фиолетово-жёлтых тонов демонстрируя, что опыты были явно активными. Усталость вязкой тяжестью навалилась на тело, расслабляя, унося меня на волнах расслабленности. Ведь это ничего, если я позволю себе минутку передышки? Глаза слипаются, но я понимаю, что мне нельзя вырубаться, что нужно искать дальше, что время идёт и мне не угнаться за ним. Не открывая глаз, пытаюсь прочистить горло. Всё же есть пара моментов, которые было бы не лишне прояснить. - А почему мы общаемся только днём, и какого хуя я вечно ночью под деревом? - спокойно, размеренно уточнил я. Нет сил на громкие и истощающие эмоции. - Днём мы общаемся потому, что ночью ты мне не подвластен. Солнце дарует жизнь, луна её забирает, всё равноценно. День-ночь - два противоречия, всё как и всегда. Днём я силён, потому что есть мой туман, ночью его нет, и меня соответственно - тоже нет. - Почему именно туман? - с ленцой, потягиваясь. - Не знаю. Не ко мне вопрос... - честно, искренне, ровно. Слишком близко. - Хорошо, но раз не подвластен, то... - улыбаюсь. Хочу, но боюсь открыть глаза - сказка растает. - Я... - пальцами, робкими и тёплыми по волосам, вплетаясь, оглаживая кожу головы до мурашек по телу и узла в груди. - ...тебя привязываю к дереву, когда ухожу спать, - совершенно спокойно и в крайней степени бессовестно ответил Лакс. Привязывает к дереву? Меня? Хоспади, и зачем я только спросил? - К дереву? - еле выговорил я, покатываясь со смеху. - Ну, не колышек же вбивать, - фыркнул он в ответ и подёргал меня за прядь. - То есть ты спишь? - повышая тон. - Ага, - и вот я прям чувствую, как он кивнул на этом месте. - Пока я типа блох своих считаю? - продолжал показушно яриться я, но при этом дыша ровно и уже сознательно не открывая глаз, наоборот - сильнее жмуря их, потому что знаю, стоит посмотреть на мир, как реально взбешусь, буду рвать и метать, крушить то, что попадётся под руку. Ну и кто из нас вспыльчив? - Ты тоже можешь спать, - ответил Лакс так, словно разговор ни о чём. Я его слышал, просто слышал, но не чувствовал, ощущение его тепла и его присутствия пропало, и это показалось мне странным, чувство совсем ненужной уединённости накрыло гранитной плитой. - На земле? - пискнул я, накрывая лицо рукой. - Ну ты же... пёс! - рассмеялся своим невозможным и звонким смехом Лакс. А я и не знал, что он так умеет. - Блестяще. Я бы и дома выспался, - тонко намекнул ему я. А вдруг прокатит? - А вдруг сбежишь, потеряешься, волки сожрут? - притворно ужаснулся он и снова залился смехом. Сейчас Лакс был словно сам не свой, не такой, каким я его представлял. Сейчас он был как будто живым, весёлым, ярким. Наверное, красивым. Остро захотелось его коснуться - самому, увидеть - своими глазами, рассмотреть и запомнить - навсегда (ведь это такое приключение!), впитать в себя его образ и улыбнуться Лаксу так же, как он сейчас явно улыбается мне. Или сам себе, но эту мысль я гоню упорно прочь. - Нет здесь волков! И поверь, дома-то они меня как раз не тронут, а на улице... - начал я, фыркая. - Под деревом земля, - громко, просто, твёрдо озвучил он. Да ты чё? Вот если бы не просветил, никогда б не догадался. ...и верни руки. Назад. Без них... тоскливо. - Приколись, я в курсе, - не могу понять, меня этот разговор забавляет или начинает напрягать. - Она напитана моим пеплом. Это моя территория. Моё безопасное для тебя владение, - тревога, от которой я напрягся, вслушиваясь в гулкое дыхание, которое, казалось, окружало меня со всех сторон. Никогда чётко не выходило определить, где конкретно он находится. Если можно так выразиться. Только, если ОН сам хочет, чтобы я знал, показывая, подавая знаки. Призраком-садистом он уже является, теперь ещё добавился пункт: призрак-загадка. Хм. Что на очереди? - И кто... меня тронет? - я аж глаза закатил. И как умудрился, ведь так и не поднял веки. - Мало ли... - прозвучало с ненавистью, и больше мы к этой теме, видимо, не вернёмся. Вот чувствую, что нихера не расскажет. Интересно... Всё-таки встал, отряхнулся и неровной походкой сползал вниз за кофе и опять шоколадкой. Нужно будет Мадам Горьдъери предложить установить автомат с пирожками, готовыми бомжами, ну или хотя бы с бутербродами. Пока напитывал организм дрянью, шипел, как кот, которому на хвост наступили. А вот и первые звоночки моего рабства. Глотать больно, очень. Горло саднит, и его будто продрало железной стружкой, оставив кусочки металла застрявшими завитками в слизистой гортани, чтобы мучили, цеплялись, кололись, доставляли дискомфорт. Помычал немного, с силой заталкивая в себя пищу, и побрёл назад. Не хочу, но нужно. И запал раскрыть тайну уже пропал, лимит бескорыстности исчерпан. Снова уткнулся в книги, но не понимал того, что читал. Усталость брала своё - нервы, стресс, я не железный. И как бы Лакс ни был мне интересен, я всё равно его боялся. Не его силы или власти надо мной. Нет. Я боялся того, что такие, как он существуют. Что, может быть, в мире ещё много чего, что нам - людям - неизвестно. И вообще, Лакс был слишком переменчив в настроении, вспыльчив и импульсивен - плохие качества для того, кто держит в своих руках чужую жизнь. Конечно, я понимаю, что он не играет со мной (не может не радовать), но всё же, он беспечен и излишне навязчив. Хотя... Я был бы не против, если бы он и дальше так же навязывался мне, но в гораздо более мягкой форме. Лакс был раним, это видно, это чувствуется, это живёт в нём. А чем он живёт? Собакой. Хотя тоже цель в жизни... смерти. Сейчас он мне казался потерянным и брошенным, изолированным от привычного ему, пустым. Это пугает, напрягает и заставляет переживать за своего персонального аспида. Но... Слушая его голос, чувствуя его присутствие, я становлюсь всё больше уверенным в том, что он не был таким в своё время, что на самом деле он не жесток. Это обстоятельства, они часто нас вынуждают на неуверенные, но агрессивные поступки. Вот и что я сейчас делаю? Ищу оправдания его характеру, избалованности и формы поведения? Знать бы зачем. И хочется, до безумия сильно хочется просто с ним поговорить. По душам, за чашкой кофе с плиткой горького шоколада, может, спалить пару ментоловых сигар. Было бы неплохо показать ему и другую сторону мира, другую сторону людей, другую сторону ЕГО САМОГО! - Бром! Не спи... - голос мягкий, но он стрелами в умаявшийся мозг. - Отвянь, Лакс! - слова сами собой, бездумно, привычно, сорвались с языка. Зря. - Не смей повышать на меня голос, щенок, - окрысился Лакс, голосом, будто сдирая с меня кожный покров. - Честно? - не выдержал я, вскакивая с места, голову повело, слишком резкие движения. - Я в шоке, что твой пёс жил с тобой, - повышая децибелы, - потому что хозяин из тебя откровенно херовый, - последнее слово протяжно, с наслаждением. - И если бы не собачье преданное сердце, не думаю, что Кальт продолжал бы составлять тебе компанию! - выплеснул я гнев, яд и явное раздражение. - Да, много ты знаешь, Бром! - вспыхнул юношеский голос в ответ. А я не могу ничего с собой поделать, орусь с пустотой и отчаянно представляю, как Лакс стоит напротив меня, как желваки гуляют под его кожей, как глаза темнеют и как завитки кудряшек дрожат в такт его пульсирующему ответной злобой телу. А грудная клетка вздымается и опадает, ладони сжаты в кулаки, и губы, его пухлые губы вытянуты в тонкую нить. - А сам-то, Лакс! Сам-то ты много знаешь? - вызверился я. - Больше тебя... - сдавшийся, рухнувший, подрагивающий шёпот. Вот и какого хрена я снова чувствую себя виноватым, а? Рычу в бессилии, пальцами вороша волосы и с шумом резко выдыхая, стараясь найти точку опоры. Он меня с ума сведёт однажды! - Блин, Лакс, а почему ты тут один? - сменил я тему. - Почему бы тебе не отправится в... ТУДА! - резко, аж до хруста в суставе выкинул я руку вперёд, указывая куда-то в сторону. - К твоей семье, чтобы быть вместе? - Кальт моя семья! - прогремел Лакс, и меня накрыло. Не душно, нет, больно. Просто адски больно, агония - ничто. Тут всё круче! Грубая ломка, и словно некто в глотку гвозди забивает, прямиком через гортань, сонные артерии и по обеим сторонам от хребтины. С внешней стороны внутрь, растягивая раны увеличивающимся диаметром металла, спешными, не аккуратными движениями, с садистской медлительностью, заставляя страдать, испытывая не судьбу, а силу воли. И хочется кричать, орать, выть и скрестись руками по полу, ища успокоения. Но нет. Не выходит. Глотку жмёт, голова пухнет, и на шее словно оседает крупица за крупицей пытка во всём своём великолепии, сжигая ясность разума до тла. Телом на пол, на бок, в позу эмбриона, пока выкручивает и перемалывает. Руками по шее, хватаюсь, скольжу, цепляюсь, немо кричу. Шок. Это потрясение в чистом виде, влажной паникой по глазам. Ощущаю, как из шеи рвётся, прямо под кожей (под моей!), под ремнём, выдираясь наружу. Подушечками по металлу, ранюсь, царапаю плоть, чётко понимая, что это шипы. Это. Блядские. Шипы. Они вспарывают слои двух кож - мою персональную и новую приобретённую. Вылезают наружу, выворачиваясь, вытягивая жилы, оставаясь на месте, становясь не просто красивым дополнением, а особым аксессуаром, говорящим мне, что я ЕГО собственность. Лакс, Лакс, Лакс... Твою мать, ты слышал такое слово, как "конституция"? - Знаю наизусть! - стылая обречённость в голосе. - Но ты особенный, - ознобом в мышцы, острым в нёбо, до всхлипа и новых струек неожиданно горячих слёз. - У тебя нет свободы: слова, выбора, действий, мысли! - чётко, с расстановкой, с ударением на каждое слово, прошипел он. - Даны при рождении, - всхлипнув, возмутился я. - Отобраны... посмертно! Холод. Лютый. Невыносимый. Снежинками, острыми краями иния по оголённой плоти моего существа. Ч-что?