Starlight

Когда Доминик был полностью уверен в том, что певец заснул, он выскочил прочь из комнаты. Он вернулся в ванную комнату, в то место, где валялась их одежда, и он поднял ее, бросив ее в корзину с грязным бельем. Он повесил полотенца, нацепил свежую пару трусов и направился к гостиной. Его охватил шок, когда он впервые увидел этот беспорядок на полу. Он сумел избавиться от него за десять минут, казалось, а затем оставил у двери полные мусорные пакеты. Когда он завершил работу, он почувствовал усталость. Он взглянул на часы над камином. Было полдевятого. Он привык ложиться спать поздно ночью, но сегодня был необычный день. Он улыбнулся, как только ему на ум пришли те самые сцены из ванной, будто он до сих пор стоит там. Он разрывался между походом в спальню к Мэттью и принятием за еще одно дело. Он быстро принял решение. — Это не займет много времени, — пробормотал Дом себе под нос и кивнул, направившись к лестнице. Вскоре он увидел хорошо знакомую дверь перед собой, ведущую в нечто волшебное и прекрасное, как считал Доминик, и не важно, сколько раз он посещал эту комнату в своей жизни, она всегда останется такой, какой он ее впервые увидал. Вопреки тяжелой и величественной двери, он легко распахнул ее и шагнул в музыкальную студию. Это была самая большая комната в его доме, наверняка, даже самая красивая. За ним закрылась дверь, издав тихий щелчок. Он не шевелился. Он не мог. Он застыл на месте, крепко прижав левую ладонь к своему рту, как только он увидел, в каком состоянии была комната. Он пришел сюда, чтобы все прояснить. Он знал, что во время творческих застоев Мэттью здесь бывал небольшой беспорядок. Обычно несколько листов скомканной бумаги валялось на полу, гитары могли стоять где угодно, но только не на своем месте, шоколадные батончики и несколько кружек с разными сортами чая могли стоять на пианино, полу, подоконнике… Но так было обычно. Теперь, однако, он не верил, что стоял в той самой комнате. Сначала он просто хотел верить, что зашел не в ту дверь, но… — Господи, — по его щекам побежали слезы, которые он не смог сдержать. — Мэтт. Действительно, по всему полу были раскиданы бумаги. Десятками, сотнями. Бумага была покрыта грязным и неаккуратным почерком, который передавал то, как зол был человек, написавший эти строки. Здесь не было гитар. Только куски побитой древесины и порванные струны. Все растения в комнате завядшие, вырванные из своих горшков, лежали на тяжелом и влажном ковре. Раньше на стенах висели фотографии. Много фотографий. Фотографии Кристофера, Доминика и Мэттью. Даже фотографии Томаса, Моргана и одна Даниэля. Изображения «Muse». Ну, а теперь они лежали на полу, стекло разбито, а фотографии разорваны на две части. Колени Доминика окончательно ослабели, и он сделал несколько шагов перед тем, как рухнуть на них, взявшись руками за волосы. Он схватил наиболее большой обломок дерева и повертел в руках, убедившись в том, что это была одна из самых любимых гитар Мэтта. Он издал всхлип и тут же прислонил ладонь ко рту, чтобы предотвратить следующий, но было уже слишком поздно. Кто-то мог услышать его. Мэтт мог услышать. Он положил осколок серебристого «Мэнсона» на пол и взял один из скомканных шариков бумаги, разворачивая его дрожащими руками. Что бы он не ожидал — это было нечто по сравнению с реальностью. Содержание страниц в его руках было полным бредом. По крайней мере, так казалось ударнику. Это были слова и предложения, не имеющие никакого смысла. Мир сжигается ненавистью, Выискивая моя судьбу. Можешь ли ты прятаться? Можешь ли ты сражаться? Я больше не могу, Я не могу. Доминик чувствовал, как слезы текли по его щекам, как только он перелистнул страницу. Еще несколько строк. И тут… Я больше не могу, Я не могу. Его дыхание участилось, сокращая интервалы между собой, и он потянулся за очередным комком бумаги. Я больше не могу, Я не могу. Видно, что Мэтт хотел что-то написать. Что на самом деле у него были идеи, которые можно было перенести на бумагу, но всякий раз, когда он пытался это сделать, он ограничивался этими двумя строками. Доминик убрал с глаз этот лист и потянулся за следующим. Я больше не могу, Я не могу. — Мэттью, — он зарыдал, встав на ноги и направился к пианино. Он сел и сделал глубокий вдох. Плотно сомкнув глаза, он пытался понять. Что шло не так? Что произошло такое, что довела Мэтта до этого состояния? Никудышность? Ненужность? Отчаянье? Тогда когда он оперся локтями на крышку клавишных, он заметил фото в рамке, стоявшее в нескольких дюймах от его руки. Это были они. Доминик и Мэттью. Дом практически забыл о существовании этой фотографии. Он издал удивленный вздох и провел пальцами по стеклу рамки. Он улыбался; не в студии прямо сейчас, а на фотографии. Он было коротко стриженным, его правая рука обвивала плечи Мэтта, а левая показывала жест «мир» над их головами. Мэтт; он не смотрел в камеру как Дом. Его глаза были прикованы к барабанщику, а его отросшие волосы прикрывали взор. Фотография была сделана после их первого концерта эры «Showbiz». Доминик хихикнул от нахлынувших от него воспоминаний, вытирая слезы тыльной стороной ладони. Они так напились в ту ночь. И вдруг… Все стало на свои места. Внезапно. Он понял. Он понял все… Он знал.

***

Пока Мэттью до сих пор спал, Доминик лег рядом с ним. Он лежал на своей стороне кровати и забавно сопел в лицо блондину. Он напомнил Доминику какую-то зверушку. Дикого, маленького, пушистого зверька. Его руки были сжаты в кулаки, глаза крепко закрыты. Видимо, ему снился не очень приятный сон. Доминик завернул его в свои теплые объятия, держа голову брюнета на своей груди, и он начал тихо напевать случайные мелодии. — Все хорошо, Мэттью. Я здесь, — он прошептал. — Это просто ты и я. Все в порядке. Вместе. Все хорошо. Мэтт не проснулся; однако вцепился в бедро Дома и прижался. — Вместе, — он пробормотал и вздохнул, смягчая свое обеспокоенное лицо легкой улыбкой.

***

Тепло. Тепло, уют и сладость. Вот что первым почувствовал Мэттью, когда проснулся. Ему потребовалась лишь секунда, чтобы осознать, почему он не чувствовал так себя до этого. Он не открыл глаза. Не было необходимости. Он находился в объятиях Дома. Прижатый близко к груди блондина, он чувствовал мягкие и теплые дуновения воздуха в сопровождении тихого храпа себе в ухо. Он здесь. Как и сказал. Он вздохнул с облегчением и позволил воспоминаниям минувшей ночи затопить его разум. Он не мог поверить, что это случилось. Он не мог уверовать ни в одну вещь из всех, что он помнил. Но драммер, который спал справа от него, лишь в боксерах, принадлежащих Мэтту, заставлял верить. Его теплая и обнаженная кожа прислонялась к певцу, и сладкий аромат его шампуня обращал все воспоминания в явь. Но что же должно случиться следующим шагом? Они будут вести себя так, будто ничего не произошло? Это было не то, чего хотел Мэтт. Нет. Это было слишком хорошо, чтобы оправдать себя нахлынувшими эмоциями. Ошибкой. Брюнет особо не брал в голову эти мысли. Кровать зашаталась, когда Доминик издал звук и убрал руку с Мэтта. Это была она. Ошибка. Блондин широко зевнул, словно кот после хорошей трапезы. Мэттью продолжал закрывать глаза, ожидая, что же случится дальше. Если это конец, то он должен наступить быстро, верно? Без всякой нелепой болтовни, пока один из них ищет носки, а другой встряхивает футболку. Уйдет ли он прочь? Быстро ли? Не будет ли он производить звуки, которые меня разбудят? Я не собираюсь винить его. Я такая развалина. Меланхоличные и болезненные мысли заполняли его голову вновь, когда он почувствовал еле ощущаемое касание губ Дома к своему лбу. Он открыл глаза и тут же оказался встреченным улыбкой и помятым лицом барабанщика. — Доброе утро, Мэтт. Его сердце застыло на секунду. Значит, неловкая болтовня после всего этого… Он выпустил из себя воздух, как только осознал, что держал его в легких слишком долго. — Доброе, — он прохрипел. Доминик мог сказать, что что-то было не так и мог рассказать, что именно. — Ты ждешь того, что я уйду, не так ли? — он сказал с доброй улыбкой на лице. Мэттью кивнул, осматривая черты лица блондина. — А я и не уйду никуда, — уверенно сказал Дом и продемонстрировал Мэтту свою жизнерадостную улыбку. Мэтт смотрел в упор на него больше, чем минуту, воспроизводя в голове эти слова вновь и вновь. — Ты не… — Вау. Я думал, что показал тебя более чем ясно, что хочу быть с тобой, — со вздохом сказал Доминик, оборачиваясь к Мэтту так, чтобы видеть его лицо полностью. — Но как ты мог… — певец закрыл свой рот сразу, как только увидел наставляющее выражение лица Дома. — Мэттью, того, что мой член был внутри тебя прошлой ночью недостаточно, видимо? — он спросил низким и хриплым голосом. Брюнет покачал головой. — Я серьезно, Дом. — Так я тоже. Они смотрели друг другу в глаза долго. Голубые глаза встретились с серыми. Океан столкнулся с штормом. — Ты хочешь быть со мной? — наконец прошептал Мэтт, отразив на лице всю растерянность, которую он чувствовал. Доминик наклонился вперед и взял Мэтта за одну руку, поднеся ее к своей же груди. — Чувствуешь это? Мэтт моргнул, как только его рука оказалась в его захвате и кивнул, когда почувствовал биение его сердца под своей ладонью. Он улыбнулся, когда понял, на что Дом намекал. — Я знаю, о чем ты подумал. И нет. Я тебя не жалею. Я не говорю это для того, чтобы ты просто чувствовал себя лучше. Это я, человек, который хочет, чтобы ты никогда не чувствовал себя одиноко снова, Мэттью. Потому что… Ты не такой, — шепотом сказал драммер, глядя прямиком в пронзительные глаза. — Я люблю тебя. Это был тот самый момент, когда ничего во всем мире не имело значения. Ничего кроме этих трех слов. Они отражались от стен; так отчетливо и прекрасно. Брюнет закашлялся, стараясь резко вдохнуть. — Что? — он успел тихо спросить, когда на это не было времени. Нет. Доминик крепче сжал руку Мэтта и притянул шокированного солиста к своей груди. — Я сказал, что люблю тебя, идиот, — сказал нежно Дом, прижавшись губами с Мэттью. Тепло, уют и сладость. Мэтт чувствовал себя так, будто он готов растечься лужицей. Дом продолжал крепко удерживать его, обхватив руками его голый торс и прижимаясь к грудью до тех пор, пока им обоим не стало трудно дышать. Дом приоткрыл рот, чтобы накрыть губы Мэтта, заточая их в тепле и чувственно обнимая. Мэтт всхлипнул от его действий и запутал свои пальцы в его беспорядке русых волос, поддерживая его рот напротив своего. Они оторвались друг от друга лишь спустя несколько секунд, оба тяжело дышали, с распахнутыми глазами и удивленные. — Наш первый поцелуй, — барабанщик радостно ахнул, не спуская глаз с лица брюнета. — И не последний, — выдохнул Мэтт и снова пошел в наступление на его рот.

***

Они лежали бок о бок в тишине с мягкими улыбками на лицах, держась за руки и переглядываясь друг с другом. — Твои волосы длиннее, — заявил Мэтт, как только потянулся, чтобы коснуться слегка завивающихся светлых волос. — Да. Разрешил им немного отрасти, — промямлил Дом. — Мне это нравится. — Мэтт? Брюнет отпустил локоны Дома. — Хм? Доминик откашлялся и вернул свой добрый взгляд. — Не хочешь рассказать, что случилось? Мэтт отвел взгляд, нервозно оглядываясь по сторонам. Внезапно его руки начали усердно разглаживать простыни. — Ничего, — пробормотал он. Барабанщик вздохнул и притянул Мэтта за подбородок, приставляя его лицо к своему. — Не лги мне, Мэтт. Просто… Не ври. Я видел студию прошлой ночью. Я видел, что ты сделал. Те гитары… Они… — Разбиты? Да, я разгромил их. Все. Потому что я не мог, Дом. Я не мог играть. Я не мог петь. Я не мог думать. Каждый раз, когда я пытался — мои пальцы, мой голос, мой собственный мозг предавали меня. Я чувствовал себя пустышкой. Таким бесполезным. Ты знаешь, каково… -его голос сломался, и он взял паузу, чтобы передохнуть. Дом держал его лицо буквально в нескольких сантиметрах от своего, глядя ему прямо в глаза, и он начинал чувствовать влагу в своих глазах снова. — Ты знаешь, как это ужасно? Когда после десяти лет творения музыки твое тело говорит тебе «стоп»? Когда твое собственное тело ставит тебя в тупик, и ты не можешь выбраться? Я чувствую, будто я преследую то, чего не существует. То, чего здесь даже нет. Чего не было и раньше. Нечто, чего я достичь не могу. А знаешь, что самое худшее? Я знаю, что я буду преследовать это до конца жизни, знаешь? Имеет ли… Имеет ли это смысл? Барабанщик слабо кивнул и улыбнулся, всем видом показывая, что он понял. Несколько слезинок скатилось по его щекам, но он не обратил никакого внимания на них. — Я чувствую себя словно на корабле. На большом корабле, уносящем меня далеко от всего. От моей жизни. От тебя, — он неспокойно прошептал. Он так сильно сжал простыни, что пальцы заболели, но его это не волновало. Он должен был сказать Доминику. Он должен рассказать все. — Я стараюсь, Дом. Я правда стараюсь. Я клянусь. Но… Я просто… Я не знаю, стоит ли это того. Я не знаю, — он снова начал рыдать. Он ударил по матрасу, затем снова и снова. — Я боюсь. Боюсь того, что я потерял свой путь. Что этот корабль затонет вместе со мной на борту. Я не хочу быть забытым. Но я стараюсь. Я усердно пытаюсь, потому что… Я люблю тебя, Дом. Так сильно. Что я должен делать? Я не знаю, что делать, — ему нужно было выговориться, чтобы прогнать боль, которую он так долго чувствовал, но внезапно он снова ощутил губы Дома на себе. — Тс-с, Мэтт, пожалуйста, послушай меня. Я здесь. Ты понял? Я не позволю тебе уйти. Я никогда не покину тебя. Я здесь, я люблю тебя тоже. Ты слышишь меня? Я люблю тебя, — отчаянно прошептал он и заключил губы Мэтта в поцелуе. Его язык заставил губы Мэтта разомкнуться и протолкнулся вовнутрь, прогоняя мысли парня. Прогоняя боль прочь. — Я буду заключать тебя в свои объятия каждый раз, когда ты будешь думать о том, что недостаточно хорош, и я буду повторять вновь и вновь, что я тебя люблю. Мы можем справиться с этим, Мэтт. Вместе. Брюнет снова улегся, свернувшись в калачик под боком Дома. Доминик крепко держал Мэтта, успокаивающее поглаживая его дрожащую спину. Мэтт всхлипнул в попытке успокоиться. — Ты… Ты любишь меня, не так ли? — он тихо спросил. — Конечно да, — улыбнулся Дом и смахнул слезы с щек. — Тогда пообещай мне кое-что. — Все что угодно. — Что ты никогда не покинешь меня. — Никогда.

***

Они находились в студии. Потребовались некоторые уговоры, чтобы заставить Мэтта прийти сюда. Они сидели на ковре и болтали, параллельно с этим разгребая беспорядок. — Не могу поверить в то, что я это сделал, — пробормотал Мэтт, смотря на не маленькую груду кусков дерева и струн перед ним. Он сел, скрестив ноги, и взялся за волосы, а в его глазах виделся ужас. — Ну… Я бы не сказал, что ты не можешь позволить себе новые гитары, — Дом старался успокоить его, попутно поднимая мусор с ковра. — Не в деньгах дело, — вздохнул брюнет, поднимая один из обломков в руке. — Я любил их. Посмотри на эту, — он показал ему кусок серебристого и синего «Мэнсона» в руке. — Да. Помню эту. Ты кинул в меня ее во время аутро «Hysteria», — усмехнулся блондин. Он приостановил уборку, когда увидел выражение лица Мэтта. Дом бросил грязную тряпку в ведро с водой позади него и подобрался к Мэтту. - Эй, что такое? Все хорошо. Я же говорил тебе, да? — он улыбнулся хныкающему солисту. — Да… Я просто… Я такой идиот… — пробурчал Мэттью и откинул обломок в сторону. Блондин хихикнул и обхватил руками парня пониже. — Не могу не согласиться. — Но… — Мэттью был перебит ладонью Дома, которой он заткнул ему рот. — Идиот, которого я люблю, — мягко добавил Дом. Гитарист прищурился, бормоча что-то в ладонь. — Это было не очень хорошо, — усмехнулся Дом. — Стоит ли тебя наказать? Глаза Мэттью распахнулись, как он убрал от себя руку Дома. — О господи! Блондин опустил руку вниз, удивленно посмотрев на солиста. — Что? — Те слова! Слова, которые ты произнес той ночью! Что это было? Что-то о нечто огромном? Нет… Нет… Массивном? Эм… Как там? — беспокойно воскликнул он. Щеки Дома всполыхнули, как только слова пришли ему на ум. — В сверхмассивную? — Да! Да! Это оно! — прокричал счастливо брюнет. Он вскочил на ноги и ухватил пораженного Дома, толкая его в сторону пианино. — Откуда это взялось? Светловолосый посмотрел на него непонимающими глазами. — Я… Я понятия не имею. Полагаю, просто… Не знаю… Люди говорят вещи… В постели… Ты понял. — Ты гениален! — Не думаю. — В сверхмассивную, — повторил возбужденно он, выводя буквы на обрывке бумаги. — Что ты делаешь? — Дом наблюдал за ним, стоя над листком бумаги. Он писал так быстро, что блондин сомневался, что сможет что-то прочесть его почерк. — У нас есть песня! — завопил Мэттью, слезы с его щек пали на лист бумаги. Он взял лист в руку и поднял его в воздух, безумно смеясь. — У нас есть эта ебаная песня!