вырастет, станет очень милой девушкой
а глаза! глаза как у отца!
главное, чтобы голову не забила себе всякими глупостями
Голоса прошлого доносились до Ронсе, словно через толстую стену, но она даже ныне могла угадать каждый: многочисленные гости и знакомые тётушки, которые так и норовили потрепать маленькую Рон за розовые щёчки.
Вопрос был всего лишь один: почему сейчас она вдруг вспомнила их?
Рон нахмурилась и провела рукой по груди, ощущая, как размерено бьётся сердце. Пальцы неловко потрепали тонкую завязку, и Рон вздрогнула, вдруг осознав, что лежит на кровати. Она распахнула глаза и уставилась на роскошный балдахин, украшенный золотыми кисточками и вышивкой. Ронсе несколько раз медленно моргнула, пытаясь, прийти в себя, но картина не изменилась: она лежала на высокой кровати в доме её тётушки, облачённая в длинную ночную рубашку.
— Невозможно… — простонала Рон, отбрасывая в сторону одеяло.
Свесив ноги с кровати, она ощутила лёгкое головокружение и, прижав ладонь ко лбу, скривилась, словно от досады. Последнее, что Ронсе помнила, — как злобно сверкают глаза Тики, и её слова… Рон усмехнулась и спрыгнула с высокой кровати, заглушая вопль собственных мыслей. Она буквально призналась ему в чувствах!
Рон неторопливо прошлась по комнате: всё такое же, как и было прежде. Небольшое белое трюмо, старый граммофон, который уже не работал, но придавал комнате уюта, бордовые шторы — раскроешь и покажется прекрасный вид на зелёный сад; крохотный пуфик, на котором в детстве часто играла маленькая Ронсе, шкатулки, из которых выпадают многочисленные бусы, броши, серьги… Рон замерла у зеркала и, наклонившись, посмотрела на своё лицо. Обычное сонное лицо. Совсем не похожа на человека, которому вырвали сердце. Но… что тогда случилось?
Вне сомнений, это была её комната. Точнее, та комната, где Ронсе прожила несколько лет. Но как она тут очутилась?!
— Я была в Риме, — вслух сказала Рон, — и не могла же я просто так… ой!
Ахнув, она ринулась к вещам, аккуратно сложенным на стуле возле двери. Её платье было свёрнуто, чулки расправлены и лентами висели со спинки, обувь стояла под стулом. Чаши не было видно. Ронсе гневно встряхнула платье и, отбросив его в сторону, упёрла руки в бока.
Прям, как была, босая и в одной тонкой ночнушке, Рон отворила дверь и вышла наружу. В коридоре некого не было, и она спокойно прошла до залы, где, расположившись на диване, сидела тётя и читала газету.
— Как я тут оказалась? — звонко спросила Рон, подбегая к тёте. — Что стряслось?!
Тётя вздохнула, тщательно сложила газету, положила её на столик подле себя, чуть опустила голову, пытаясь изучить встревоженное лицо племянницы через стёкла очков, и наконец произнесла:
— А это я хочу у тебя спросить, Ронсе Мильеран.
Рон отвела взгляд в сторону. Она слишком много натворила за последнее время и не могла знать, что именно могло встревожить тётку. Если подумать, девушка сорвалась с поводка и делала вещи, которые в приличном обществе сочлись бы отвратительными: придумала себе другое имя, под ним проникла в Орден, стала подвергать свою драгоценную жизнь риску, встретила Ноя, путешествовала с ним несколько месяцев, и, кажется…
— Знаешь, каких трудов мне стоило договориться о помолвке?
— Ах, вы про это!..
— Этот брак был благословлён Папой! Ронсе!
Девушка тяжко вздохнула и опустилась на колени перед тётей, ласково взяла ту за руку.
— Ну, полно вам, тётя Клэр, вы же всегда знали, что я — дурная партия для договорного брака. Только вспомните, как в детстве я вечно лазила по деревьям, когда другие примерные девочки разучивали очередную пьесу на фортепиано.
— Это был бы отменный брак, — безапелляционно сказала тётя. — Ты бы получила надёжное будущее. Статус, достойного и благодетельного супруга. Все дни бы проходили в роскоши и удовольствиях, — Рон, как при ознобе, вздрогнула, но женщина, не обратив внимание, продолжила: — Тебе бы не пришлось ни о чём переживать, Ронсе! О, боже, ну почему ты такая взбалмошная? — Клэр поправила пучок чёрных волос и покачала головой, словно не в силах смириться с тем, какой стала её обожаемая девочка. — Я же все силы вложила в твоё воспитание, приглашала замечательных учителей… Но с тобой ведь невозможно! Другие нормальные девушки горло порвут ради такого чудесного брака, а ты… ты!..
— Я такая же, как моя мать? — криво усмехнулась Ронсе, чувствуя, как в ней закипает гнев.
Пришло время для серьёзного разговора. Если она достаточно взрослая для столь роскошного брака, то созрела и для семейных тайн, от которых её столь яростно берегли.
— О, Делли была, разумеется, той ещё ненормальной. Но у неё всегда хватало мозгов знать, где остановиться и сделать верный выбор.
Рон обхватила себя руками и нетерпеливо зашагала по залу.
— Вы знаете о чём я! — вскрикнула она, — мои мысли запутаны, но есть кое-что, что я понимаю очень хорошо. — Рон остановилась и посмотрела на тётю. — Вам прекрасно известно, что я не дочка Делли Мильеран. Отец не мог не сказать вам. Он всё вам говорил!
По лицу Клэр проскользнула тень, она вспомнила недавнюю нервную беседу в Ватикане, свою злость. Сняла очки и, щёлкнув оправой, кивнула.
— Да, мне это известно. Но я узнала про ситуацию совсем недавно. Как ты знаешь, я была в Ватикане, и получила аудиенцию у Папы, мы обсудили кое-какие дела, а потом…
Рон ощутила, как резко похолодели пальцы. Она собиралась увидеть понтифика, чтобы обсудить с ним происходящее, и искренне надеялась, что ей окажут честь.
— Мои чувства к тебе не переменились, — уверенно сказала Клэр. — Я любила тебя и люблю. Ты — Мильеран, и ничто не заставит меня отречься от тебя.
От этих слов Ронсе так растрогалась, что в её зелёных глазах сверкнули слёзы. Она вздохнула.
— Ты знаешь, почему это случилось?
Впервые назвала тётю на «ты», хоть прежде сама отвергала подобную фамильярность. Закрыла глаза, чувствуя волнение, но тётя молчала, точно пытаясь найти верные слова.
— Сядь, — велела Клэр, и Рон тут же опустилась на первый попавшийся стул. — То, что я расскажу, очевидно, не вся история, но это то, что известно мне.
Прежде, чем начать, она встала, степенно прошлась по залу, взяла два бокала, плеснула туда из пузатого графина немного вина, подала один бокал Рон.
— Есть легенда о том, что Сердце… то самое Сердце… хранится у женщин одного рода. Неизвестно, они его стражи, или же сами являются им. Но это очень древний род, который обречён на вечное одиночество. Женщины рождались в маленьком домике в лесу, жили там, по велению бога встречали мужчин для полового акта, — тётя глотнула вина, — рожали девочек и умирали. Так было много лет. Одинокие, дикие и прекрасные они жили в своём лесу и никто не мог их найти, потому что история стала легендой, а в легенды верят только чудаки.
Рон медленно кивнула и поднесла бокал ко рту. Вино оказалось приятно сладким и немного терпким.
— Но дуракам везёт. Мой брат случайно встретил одну из них. Он просто шатался по лесу и увидел красивую девушку, которая была в одних лохмотьях. Женился через месяц, идиот. Её звали Оделис. Когда он привёл её, Оделис плохо читала, не умела писать и ужасно боялась людей. Я тогда никак не могла понять, где он отыскал эту дикарку.
У вина был отличный вкус. Рон покатала на языке пьянящий шарик и проглотила. Вспомнила, как мама (да, мама, чёрт возьми!) часто словно вздрагивала, когда рядом кто-то был чужой, и в глаза никак не могла смотреть при разговоре.
— Её назвали «Делли», чтобы позволить начать новую жизнь здесь, в ином обществе. Но она так и осталась чужестранкой. Всё время проводила в саду, говорила сама с собой, пела какие-то песни. Её тянуло назад в лес, в тот дом, где она и должна была обитать. — Тётя бросила взгляд в сторону, словно мёртвые родители Рон стояли там и давали ей разрешение продолжать. — Однажды она вышла на улицу прям голая, мы, как два идиота, её ловили. Я тогда сказала брату, что более такое терпеть не намерена, пусть решает проблему, либо… — он закрыла глаза и осушила бокал вина до дна. — Когда Делли сказала, что беременна, я ужасно злилась. Потому что, Ронсе, это привязывало её к Джо так, что уже ничего бы не спасло, а я ненавидела эту дуру. Ничего, кроме красивого лица, у неё не было, можешь мне поверить. Кое-как читать научилась!
— Я всегда думала, что мама принадлежала знатному роду.
— Нам пришлось лгать. Репутации семьи пришёл бы конец, если бы кто-то узнал, кого привёл в дом твой отец. И, знаешь, с годами это принесло результаты. Делли искусно имитировала манеры, научилась любезно улыбаться и кое-как освоила этикет.
Рон зажмурилась, чувствуя, как к горлу подступает комок.
— Я помню, как папа умер… и мама кричала… до сих пор слышу её крик. Думала, что это она от горя с ума сошла…
— Скорее, это была последняя капля. Рассудок Делли всегда висел на тонкой ниточке. Она, как и полагается женщинам из легенды, родила дочку и умерла спустя некоторое время.
— И ты всё это узнала в Ватикане? — вдруг спросила Рон. — То есть… это вот так можно спросить или прочитать? Я имею в виду… — она вздохнула и смахнула с лица тёмную прядку волос. — Вся моя жизнь просто лежит среди бумаг, а важные санновники каждый день ходят мимо, смотрят на неё…
— Ах, — тётя чуть наклонилась и изящно скрестила ноги. — А чего ты ждала, Ронсе? Милая, это Церковь. Они умеют две вещи — только две! — приносить жертвы и хранить тайны. Если бы кто-то узнал правду, то, поверь мне, этот мир бы пошатнулся.
Девушка неуверенно кивнула, а затем её глаза медленно расширились и она с ужасом осознала, что напрочь забыла о главном вопросе. Рон едва не простонала, но удержалась и лишь уныло опустила плечи, словно вмиг на них обрушился крест её страданий.
— Как я оказалась здесь?
— А, — отмахнулась тётя, словно это была такая банальная вещь, что не требовала её внимания. — Тебя привезли. Ты была без сознания, но это неудивительно… после такого скандала на свадьбе-то!
Зажмурившись, Рон потрясла головой.
— Тётушка! Умоляю!
— Ладно, ладно. Тебя привёз очень милый джентльмен. На нём был отменный фрак и головной убор. — Клэр увидела, как её племянница, потеряв дар речи, нервно затряслась. — Не знаю, где ты нашла такое знакомство, и что тебя с ним связывает, но молодой человек смотрел на тебя очень грустно.
— Не может быть, — автоматически заявила Рон.
— О, милая, поверь мне. Я видела много грусти за свою жизнь.
***
Ногам было чуть холодно. Но это даже не страшно, вода-то была практически ледяной. Вон, на середине озера тонкая корочка голубого льда. Возле щиколотки, вильнув гибким хвостом, проскользнула мелкая рыбёшка.
Тики, уперев ладони в каменистый берег, вздохнул и откинул голову назад, подставляя лицо прохладному ветру.
— Моё сердце и так твоё!
Оскалился. Посмотрел на горизонт, и в отражении глаз показался хмурый лес, что виднелся за озером. Тики сжал пальцы в кулак, ощущая, как острые камушки впиваются в кожу.
Шерил, который считал своим святым долгом сосватать обожаемого Тика хоть кому-то, с ума бы сошёл. Партия, конечно, отвратительная.
Микк склонил голову набок, кудри упали ему на лоб. В его жизни было много ошибок, некоторые могли обернуться драмой для семьи или друзей, но он всегда мог выкрутиться, совместить. Граф несколько раз ругал его за легкомыслие, но всё же находил некую изящную иронию в том, что его милый «малыш» завёл дружбу с людьми. Да, он всегда мог скользить по этой жизни, избегая роковых сложностей. Даже к стычкам с Алленом относился весьма флегматично, прекрасно понимая, что итог всегда будет один — лучший для Ноя.
Он не скрывал своих переживаний о том, что однажды его игра может отразиться на нём. Если тёмная сторона окажется сильнее, то светлой будет очень сложно пробиться, как итог — он бы навсегда потерял своих друзей, которых (Тики даже этого не таил) по-настоящему любил.
Было здорово иметь две стороны, проживать две жизни. Тики усмехнулся. вдруг вспомнив, как однажды летом, когда стояла такая жара, что трескался асфальт, его идиоты-дружки завели его в бордель, потому что кое-что в обеих его жизнях было общее: ему пытались подсунуть бабу.
Не вышло. Тики даже смотреть не хотел на тех расфуфыренных пигалиц, что кривлялись ему и пахли дешёвыми духами и пойлом.
Его, честно говоря, никогда не волновал вопрос «мужчины и женщины». Конечно, в речах Шерила о браке и о том, что для прикрытия сегодня нам, мужчинам-Ноям, необходимо иметь приемлемое в обществе положение — быть окольцованным — был некий смысл. Любящий муж и заботливый папочка. Шерил справлялся на ура. Но Тики находил это приторным и утомительным.
Приятели разумно считали, что Тики слишком грустный и только «классная девчонка» спасёт ситуацию. Он отнекивался, глупо смеялся и уводил разговор в какое-то удивительно абстрактное русло. А небо почему синее, знаете? Ой, в том баре такая уха вкусная! А что происходит с поездами на конечной станции?
Поезда.
Он даже не помнил, куда ехал со станции Эпиналь в тот день. Но хорошо помнил, как дурачился Изз, как дул ветер, разнося вокруг противный металлический запах, как ненормальная девица едва не кинулась под поезд, чтобы спасти его друга. И, как она удивилась, когда он поцеловал ей руку. Как назвала имя, а он тогда небрежно решил, что она всего лишь «одна из».
Тики мысленно прорычал и швырнул горсть камней в воду. Она и сейчас «одна из»! Не надо ничего выдумывать. Он просто слишком долго не общался с Семьёй, не ощущал в себе полную власть Ноя, не…
Как же эта дура тряслась, когда он угрожал вырвать ей сердце, как блестели её зелёные глаза. Некрасиво заплакала, шмыгнула носом, но всё равно не пыталась сбежать, даже ведь не думала про это. Снова бросалась под поезд. Она не страшилась смерти или боли, её пугала лишь мысль о разлуке.
Бух!
Тики раскрыл руки и рухнул спиной на камушки. Уставился на проплывающие по голубому небу пористые облака.
Идиотка.
Путает плен с любовью.
Но…
Он нахмурился и, вскинув руку, невольно прижал ладонь к губам, пальцы ощутили усмешку и острые зубы.
…целуют ли пленников?
Слишком долго был исключительно «светлым». Слишком много времени провёл с этой девушкой. Слишком глубоко ввязался в ничтожный фарс.
с л и ш к о м
Надо было остановиться, когда история с Сердцем стала немного яснее, схватить дурочку и притащить Графу, — и всё! О, Граф был бы рад, он бы потирал свои мелкие ручки и, широко улыбаясь, предвкушал развязку.
Но он,
тупой-тупой-тупой, каждый раз решал, что рано, что надо ещё немного понаблюдать. И теперь, сам погляди, куда завело наблюдение: лежал один на берегу холодного озера чёрт знает где.
И страдал.
Микк даже не отрицал этого, потому что был совсем один. Когда она сказала ему… ну, то… про сердце… он даже испугался. Потому что не понял. Да как она так могла?! Кто разрешил?!
— Тебе не надо вырывать мне сердце, — он видел, как сверкают отчаянием её глаза. — Оно и так твоё, идиот.
Вздрогнул.
В темноте проулка не было никого, кроме них, и несмотря на шум со стороны, Тики отчётливо слышал стук её сердца. Лицо Рон вдруг исказилось, как от боли, она резко отвернулась, обратив взор к стене. Её не беспокоили тизы, зависшие в воздухе, Рон просто более не выносила взгляда Ноя. Он заметил, как затряслись её плечи, а спина так согнулась, что ткань одежды пошла мелкой рябью. Ронсе рыдала, зажав рот ладонью, кажется, до неё самой дошёл смысл слов и она ужаснулась.
Тики медленно моргнул и тизы исчезли. В груди возникло странное чувство, которое лёгким теплом разлилось по всему телу. Это, что… удовольствие? Тики засмеялся. И Рон тут же замерла. Его жуткий, звонкий смех показался ей издевательским. Она сжала пальцы в кулак и, вытерев рукой лицо, развернулась к нему.
Почему он раньше не видел её? Не замечал. Этот решительный грозный взгляд, потрясающая отвага, неумение отступать своим принципам… Это всё хорошо. Но почему он не видел, как она трогательно ранима, как изящны её ключицы, как привлекательно горят её глаза? Зелёные воды реки.
Ронсе, качнув головой, вдруг повалилась вперёд. Он подхватил девушку, чувствуя тяжесть её тела и размеренное дыхание. Устала, слишком переволновалась, вот организм и не выдержал. Тики запустил пальцы в её мягкие волосы и невольно погладил девушку по макушке.
Она не приходила в себя два дня, пока он вёз её назад. Не желал использовать порталы/двери/что угодно, с ужасом понимая, что его радовало даже мгновение с ней.
— Ваша жена больна? — сердобольно спросили в поезде.
— Просто утомилась. Сами знаете, эти женщины обожают долгие прогулки по Риму! — улыбался он в ответ.
Надо было привезти её к Графу. Или просто убить. Позволить хотя бы тогда тёмной стороне взять власть и всё уже решить. Потому что это не-воз-мож-но.
Тики старался не смотреть на неё, много курил и пялился на пейзаж за окном. Иногда Рон стонала и что-то мямлила губами. Тики понятия не имел, что делать, и просто наугад то брызгал на неё водой, то бросал сверху очередное одеяло. А потом случайно услышал слабый стон.
— Тики… п-пожалуйста… Тики…
Его как ударило.
Он отшатнулся и вышел из купе. Долго бесцельно шёл по коридору поезда, своим яростным взором отпугивая проводников. Дошёл до самого конца, легко открыл дверь и завис между поездом и рельсами, что мелькали внизу. Тики презирал её за то, что она так легко умеет: даже без сознания доводить его до трепета.
Вдруг из воспоминаний его вытянула огромная тень, закрывшая солнце. Тики зажмурил один глаз и уставился на вечно довольное лицо Графа.
— Ну и дел ты натворил, — вздохнул Тысячелетний, складывая зонтик.
Тики не шевелился. Он не знал, как много известно Графу, и пытался быть осторожнее.
— Мои акумы чуть с ума не сошли в Риме. Ждали пирушку и веселье, а получили какую-то слабенькую драку. И куда делись твои организаторские способности, малыш?
— Да там делать было нечего, — бросил Тики, безмятежно закрывая глаза.
Граф кивнул и, скрестив ноги, уселся на берег.
— А куда ты утащил ту девочку? — спросил он, смотря на озеро.
Глаза невольно распахнулись. Тики ощутил, как внутри всё тревожно сжалось. Врать Графу не имело смысла, но правда была смешна.
— Я отвёз её домой.
Граф покачал головой. Он о чём-то думал, Тики прекрасно знал это выражение лица.
— Она не Сердце, я знаю, — вдруг бросил он.
Тики медленно поднялся и сел рядом. Достал смятую сигарету. Кажется, Граф расценил его волнения не так, как предполагал сам Микк. Граф думал, что Тики ругает себя за то, что упустил Сердце Чистой Силы, и, похоже, ничего не знал про Ребекку. И про всё… про всё.
— Будете ли наказывать меня? — поинтересовался Тики, закуривая.
Он смотрел на серебристую гладь озера. Голос был спокойным, да и сам Микк не ощущал никакого страха. Прежде в такие моменты его волновало только то, что Граф запретит ему возвращаться к друзьям, но сейчас в мыслях не было ничего. Густая, вязкая пустота.
— Я подумаю, — неторопливо произнёс Граф.
Тики обернулся. Граф смотрел себе под ноги и лицо его было каким-то непривычно грустным, словно он думал вовсе не о наказании, а о чём-то из собственного прошлого, и эти мысли наводили на него ужасную тоску.
Вдруг Граф вскинул голову и, сверкнув мелкими глазёнками, серьёзно спросил:
— Любишь её, да?
