Говорят, плохая привычка — опаздывать. Особенно, если в чью-то жизнь. Особенно, если насовсем. (с.) птицами
Если кому-либо захочется изучить толпу, то, несомненно, ему следует отправиться на вокзал. Ведь где как не на вокзале, среди шума поездов, можно рассмотреть множество самых разных людей. Вечные толпы, что двигались, казалось, в совершенно хаотичном порядке. Раздосадованные крики опоздавших на свой поезд. Гул механизмов, что был мукой для одних, и явной усладой для других. Но крохотный Эпиналь явно не мог похвастаться громадным сооружением вокзала. Старое здание, украшенное аккуратными фресками было, конечно, не шедевром архитектуры, но жители городка его искренне любили. Если ехать сюда, то крышу-треуголку, как звали её в шутку, можно увидеть издалека. Солнце будет отражаться в маленьком декорированном окошке, становясь маяком, что зовёт путников домой. И прибыв на станцию «Эпиналь», пробираясь сквозь толпы таких же странников, люди могли бы рассмотреть друг друга. Если бы пожелали, разумеется. Они бы увидели пожилого машиниста, что ушёл с работы несколько лет назад, но теперь приходит сюда, неизменно в форме, и смотрит на поезда. Иногда плачет. Увидели бы, как красивая женщина сидит на широкой скамье, кусает губы. Она сидит тут каждое утро, когда приходит поезд из соседнего города, ждёт своего мужа, ушедшего на войну много лет назад. С недавних пор она стала приходить в чёрном. Можно было бы рассмотреть и особую категорию путников — вечных тружеников. Они потрёпанные, усталые, измученные. Их глаза видели много вокзалов и, несомненно, умели отличать один от другого. — Здесь как-то уныло, — возвестил Изз, вздыхая. — Где поезда? — Эй, это же маленький город, — Тики опустился на колени рядом с мальчиком. — Вот и поездов тут почти нет. Но я тебе обещаю, что в Париже их будет очень и очень много. — Правда? — глаза ребёнка сверкнули. — Ну, я хоть раз тебя обманывал? Изз резво покачал головой, светлые волосы встрепенулись, словно перья птички на сильном ветру. Уж кому-кому, а ему Тики не врал никогда. Мог не договорить, промолчать, хитро оскалившись, но вот лгать — никогда. — Какой кошмар, — вздохнул Питер*, сжимая сухими губами сморщенную сигаретку. — Вы только гляньте. Он указал худощавой рукой на дырку на хлопковых штанах. Поддел ткань пальцами, покачал головой. Его кривой рот на мгновение искривился ещё сильнее, а сигарета покачнулась, норовя выпасть. — Если и в этот раз мало заработаем, то на следующем вокзале, клянусь, буду без штанов. — Ловлю на слове, — усмехнулся Рикардо, поправляя свою обожаемую шапку, которую он носил круглый год. И вот странность: ни разу не жаловался на жару. — Помнится, год назад где-то под Лондоном ты утверждал, что будешь есть землю, если… — Я такого не говорил! — вскричал Питер, ударяя ладонью по деревянной скамье. — Говорил, — буркнул второй мужчина, усаживаясь рядом. — Просто у тебя голова, как сито. Тики усмехнулся, услышав брань друзей, но влезать не стал. Сегодня и так слишком жаркий день, и не стоит поднимать градус ещё выше. Впрочем, приятели нередко ругались, порой даже не разговаривали друг с другом несколько часов, но всё это лишь житейские мелочи. — Не выставляй меня придурком, придурок, — прошипел Питер сквозь зубы. — За собой бы последил. — Эй! Не нарывайся! Смешавшись с гулом вокзала, их голоса поднимались вверх, растворяясь среди всего этого шквала звуков. Пахло табаком, пылью и сталью… из-за жары от этой смеси слегка подташнивало. Изз поморщился, поправил повязку, в очередной раз подумав, что с ней проще дышать, и решил немного прогуляться. Пока друзья ругались, а Тики сидел рядом с ними, блаженно прикрыв глаза, он может отлучиться на пару минут. Вокзалы ему как дом родной, он-то не потеряется.***
Ронсе опустила руку в карман, нащупала гладкую «спинку» круглых часов. Покрутила между пальцами, ощущая прохладу металла. Нервно прикусила нижнюю губу, прикрыв глаза. Ну, сколько можно? Сколько? Вытащила руку из кармана, коснулась пальцами лба. Прохлада ещё чувствовалась — то, что нужно жарким июльским днём, когда солнце словно плавило асфальт под ногами. Будь её воля то сейчас Ронсе была бы не здесь. А если и была, то точно уж не в этом громоздком наряде. Но воля, увы, не её. Тётушка — будь она неладна — потребовала от девушки незамедлительно явиться на вокзал, чтобы они смогли попрощаться. Тётя — чудная дама лет пятидесяти, с копной чёрных волос на голове и с огромным счётом в банке — была одной из самых властных женщин города. То ли дело в её многочисленных богатствах, то ли во взгляде, от которого сразу же потели ладони. Несмотря на силу и этакую мощь, что сбивала наповал, тётя была славной, и взяла Ронсе под опеку несколько лет назад, когда та ещё ходила под стол пешком, грызла деревянные игрушки и шепелявила. Тётя требовала малость: пунктуальности и красивой одежды. Что ж, красивая одежда есть. (Ронсе вздохнула, изнывая от жары, в очередной раз поправляя подол фиолетового платья.) Но вернёмся к пунктуальности… Рука снова вернулась в карман. На этот раз часы были представлены миру; половина десятого утра. Либо тётя заигралась в карты с дворецким, либо проверяет племянницу на прочность. Что касается поезда — то нужный вот он, миленький, стоит как вкопанный. Поджидает. Если верить расписанию, что в этих краях неизменно уже лет так десять, то тронется он лишь через сорок пять минут. А пока можно расслабиться, стоять хоть у самого края платформы. Ждать. Она снова вздохнула. Не тётя, а недоразумение. В иной раз она придёт позже, заставив уже достопочтенную родственницу ждать. Будет уроком. — Ронсе! — звучный голос ударил по спине. Наконец-то. Она обернулась, едва на закатив глаза. Тётушка мчалась к ней с поразительной для своего возраста ловкостью, лавируя между прохожими и их сумками. — Господи, — на выдохе выпалила женщина. — Ты не поверишь… — Что, опять «этот дурак Луи оказался шикарным игроком»? — Да, брось, — рассмеялась тётя. — Как играл, так и играет! Ронсе, милая, мне звонили… оттуда, — она загадочно склонила голову чуть в сторону. — От… — глаза девушки вспыхнули. — В самом деле? — Я сама была удивлена. Но епископ Ван Лоре требует меня к себе, прямо в Ватикан. Ронсе опустила глаза вниз, резким движением смахнула с лица выбившуюся из причёски прядь. — Тётя Клэр, вы же понимаете, что такое путешествие может быть опасным? Я не смогу обеспечить вас безопасностью… Женщина ласково посмотрела на племянницу, что была ей как родная дочь, провела рукой по её плечу. — Я порой волнуюсь. Ты слишком многое хочешь взвалить себе на плечи, — тонкие пальцы коснулись лица Ронсе. — Посмотри-ка на себя, ты такая юная. Разве молодым девушкам стоит волноваться о своих престарелых тётках? — Тётушка! — немедленно вспыхнула Ронсе. — Да как вы можете… — Могу-могу, — произнесла женщина уже привычно стальным тоном. — А вообще, я крайне рада, что ты выкрала минутку для своей тёти… Рано или поздно твоя работа загнет тебя, я это говорила… — Раз десять, — простонала Ронсе. — Я не забываю. Но поверьте, она очень важна для меня. Эта тема была слишком болезненной для двух дам. Ронсе прекрасно знала, что лишь статус Клэр в обществе и связи с Ватиканом помогают ей совершать все эти крохотные вылазки, а вот сама тётя ничего не знала. Она лишь предполагала, что обожаемая Ронсе работает в небольшой частной конторе и её поразительно часто отправляют в командировку. И да, эта работка была вопиюще неподходящей для молодой девушки из состоятельной семьи. Тётя говорила что-то ещё, переходя с медового тона на резкий, с просьб к указанию. Лучезарно улыбаясь, она поведала Ронсе про чудную работу в Париже. (А Париж… ох, Париж — вот где мир живёт!) И хватит Ронсе быть такой ханжой, пора бы найти себе неплохое местечко, выйти в свет, обзавестись достойной партией… — Я-то точно знаю, что на своей работе ты никого не найдёшь. Была бы ты более воспитана, то несомненно послушалась бы меня и вообще бросила бы всё эту чушь! Но — увы и ах — до пяти лет ты росла не со мной и видно, правы педагоги, основы залегли ещё тогда… Что ж, любила тётя рыться глубоко, вытаскивая на поверхность самое нутро. И знала же, знала, куда копать и что вынимать. В иной раз Ронсе бы прищурилась, бросила бы что-то веское — недаром они были одной семьёй. Но сегодня она молчала, лишь вглядывалась куда-то вдаль.***
Изз печально выдохнул, разочарованно смотря на поезд — непривычно короткий. Может Тики и прав, в Париже будет что-то получше? За свою короткую жизнь Изз видел множество составов, иногда они были восхитительно большими и новыми, а иногда, как здесь, старыми. А он, как и всякий мальчишка, любил всё новое и хорошее. Главное, чтобы не блестела краска. Он поднял голову вверх и вдруг заметил нечто странное. Непривычное. Вокзал любит шаги, топот, хаос. Он не принимает смирения. Он ждёт движения. Но вот Изз смотрел и видел, как прямо на перроне стояли две женщины и никуда не торопились. Почти не шевелились. Как две красивые статуи. Красоту Изз определил по богатым нарядам и по массивным браслетам той, что была моложе. Если хорошо присмотреться, можно было заметить, как на одном браслете была небольшая подвеска, которую можно было б легко сорвать. Она блестела — явно серебро. Изз ухмыльнулся. Ронсе заметила. Недурна была её голова. Да и внимание натренировано до самого предела. Тётя всё ещё говорила с ней. Говорила ей. Иногда смотрела выжидательно, как сокол, но Ронсе лишь кивала, да улыбалась. Он двинулся — птенец, вырвавшийся из гнезда, — быстро и ловко. Ронсе бросила взгляд на поезд, и тот, словно ощутив её взор немедленно издал гудок. — Какого чёрта! — прокричал кто-то из толпы. — Ещё полчаса! Изз это тоже знал. Они изучили расписание ещё ночью, когда тряслись, ехав сюда. От удивления мальчик вздрогнул и, взмахнув руками, полетел вниз, скользя ботинками по асфальту. Ронсе ахнула, пригнулась, как бегун, рванула с места. Уж явно не как светская дама. Оттолкнула от себя зевак, что пялились по сторонам, наклонилась вниз, протягивая руку. Огромные глаза уставились на неё. — Ты не ударился? Давай-ка, бери меня за руку и поднимайся, а то машинист уже волнуется. Она ощутила холодные пальцы на своей коже. — Испугался что ли? Не стоило бегать рядом с поездом, хорошо, что хоть упал перед локомотивом. Изз слегка подтянулся, упёрся другой рукой о серый асфальт, царапая ладонь, приподнялся. — Цел? Ронсе осмотрела его с ног до головы, отряхнув вначале и так грязную рубашку, затем пыльные штаны. Опустила руки ему на плечи, слегка сжав их. — Но также не стоило и пытаться украсть что-либо у моей тёти. Он опустил голову, но румянец не тронул его щёк. — Ясно, — кивнула Ронсе. — Просто будь осторожнее. — Ронсе! — вскричала тётя. — Ну вот опять! Я же говорила! Она кричала, театрально взмахивая руками, но подходить не желала. Видимо, боясь перепачкать шикарный наряд. Зато к ним подошло трое мужчин, да и так скоро, что, казалось, они всегда стояли чуть в стороне. — Сегодня просто чудесный день, — пропел светловолосый, и мальчик немедленно подбежал к нему. — Благодарим вас, мадемуазель, за спасение нашего Изза. Ронсе отмахнула с лица прядь чёрных, как уголь, волос. — Хороший день редко начинается с того, что я вытаскиваю ребёнка почти что из-под поезда. Протянула руку вперёд, ожидая, что её пожмут, но сегодня явно был необычный денёк. Кудрявый брюнет, который стоял к ней ближе всех, немедленно склонился и коснулся губами тыльной стороны её ладони. Быстро и практически незаметно — мало кто может похвастаться такой тактичностью. — Удивлена, — улыбнулась девушка. — Приятно удивлена. — Вот да, — кивнул Питер, подмигнув ей, — наш Тики умеет удивлять. Девушка посмотрела на мужчину, её глаза сверкнули, словно изумруды в лучах солнца. — Что ж, Тики, рада знакомству. Он лишь кивнул, внимательно изучая её лицо. Ничего интересного, не красавица и не дурнушка. Слишком много улыбается. Слишком много. О таких говорят «приятная» и забывают. Уж больно много таких вот приятных ходит по улицам. Присмотришься: ничтожная пустышка, что скрывает дыру внутри отрепетированной улыбкой. Тики эту породу выучил назубок, и ему стало тошно. Но это тот, другой, выучил. Тому, другому, всё приелось. Португалец опустил пятерню на голову Иззу, слегка взлохматив и без того непослушные волосы. — Ладненько, — пальцами другой руки он крутил сигарету. — Наш поезд пришёл, нам пора. Что-то щёлкнуло в голове. Ударилось, будто он получил знак. Намёк. Ему велели. — А вас как зовут-то? — Неужели вам важно знать? Её миндалевидные глаза искали что-то на его лице. Чуть прищурившись, она, словно ищейка, рассматривала его, вглядываясь. Важно? Тики готов это признать. Ему ведь действительно интересно. Что за странная дурь в его голове? Не дождавшись его ответа, девушка дёрнула плечом. — Ронсе Мильеран. — Какое необычное имя для девушки, — едва заметно усмехнулся мужчина. — Но я запомню. Он снова не врал: имена он запоминать умел, да и кто знает, когда какое имя станет важным. Имена как особый код, знак. Знаешь имя — знаешь человека. Раздался глухой гул, на этот раз вовремя. Ронсе глянула на поезд. Как быстро прошло время. — Рада знакомству, — сказала она, — но мне стоит помочь тётушке разместиться в купе. А вам, господа, доброго пути. — Благодарю, — улыбнулся Рикардо, шутливо приподнимая шапку. И она отошла от них, растворившись, как видение среди толпы, став её частью. Тики смотрел ей вслед, закуривая уже пятую, кажется, сигарету на сегодня. Ронсе? Лёгкая улыбка, присущая всем девицам, странное имя и отвага. Может, она и правда стоит того, чтобы её запомнили? Он усмехнулся. Дым сигареты окончательно стёр её с его поля зрения.