Квоны

             У меня хватило смелости. Хватило смелости ровно на то, чтобы сбежать в одних трусах, даже не успев нормально обуться. Когда я меланхолично забегал в уже закрывающийся лифт, меня окинула шокирующим взглядом леди с маленькой собачкой на руках. Собака явно была сукой, так как её тявканье не замолкало ни разу за всю нашу весьма короткую поездку — с двенадцатого этажа на первый. Я принципиально не люблю лифты из-за скопления народа. Поэтому стараюсь не попадать в многоэтажные здания в час-пик, но, к моему большому сожалению, моего желания и старания глубоко недостаточно — я живу почти что в небоскребе. Да, я запросто мог бы выбрать жилье и за городом, но жить там для меня попросту невыгодно. Приходится мириться.       Я не смотрел на женщину и на ее псину: глаза нервно опустил вниз и не поднимал их вплоть до той поры, пока дверь лифта не издала душераздирающий секундный сигнал, который оповещал о том, что мы прибыли на первый этаж. Душа ушла в пятки: вдруг он спустился первым? Но времени на «а может» совершенно не было. Мчась на всех парах к выходу, при этом ловя на себе обескураженный взгляд консьержки, я понял, что я лидировал в этой гонке. Я открыл входную дверь и сделал глубокий вдох, секундную передышку. Воздух не показался мне свежим: это был воздух душного мегаполиса. Тот самый воздух, когда на улице +35 в тени, и дети купаются в фонтане, пока их мамаши делают селфи, попивая «Кока-Колу». В попытке опереться локтями об колени, я осознал, что в руке у меня один комнатный тапок, а на ноге, в свою очередь, — второй. Резким удачным движением я полностью обулся в свой 43, и, глубоко вдохнув, продолжил марафон.       Прохожие таращились, как будто увидели голого мужика. Ах, собственно это они и видели. Мои красные боксеры Calvin Klein хорошо на мне сидели, я знал это наверняка. Но бегать в них по центру города уж никак не входило в мои планы. Первый вопрос, который незамедлительно требовал ответа, появился ровным счетом после того, как я завернул за угол многоэтажки: «куда дальше?». Может, мне лучше спрятаться в одном из переулков, или бежать, пока меня не поймают копы или же папарацци? Так как ни одного однозначного ответа в моей голове не появлялось, я решил бежать туда, где мне всегда будут рады — в ближайший бар.       Оставалось немного, я был уже почти у цели. Тапки героически спадали с ног, а я совсем не героически, скорее, скупо и с прилежащей мне нравственностью, материл светофоры и прохожих, которые все так же тыкали в меня пальцами. — Стой где стоишь, сопляк! — и я мгновенно прикипел к одному месту. Я был возле поворота, куда мог свернуть и продолжить свой путь дальше. Я моложе, я выносливее, пусть даже мой организм не привык к таким внеплановым кроссам, вместо порции алкоголя. Но я не мог сдвинуться ни на миллиметр. Наверное, то, что я от него завишу, сказывается и на этой ситуации. Где бы я ни был, он всегда настигнет меня и морально задавит авторитетом. Ненавижу это.       Я стоял как телеграфный столб, смотря прямо перед собой, всем телом ощущая, что я сейчас — что-то вроде вроде клоуна. Причем, что для него, что для остальных незнакомых мне людей. Костным мозгом я слышал, как ко мне бежит целая орава. Это были его люди. В черных костюмах, как обычно, без малейшего, о чем-либо говорящем, выражения на лице. С ними можно было говорить только о молчании или же элементарно — молчать. Буквально через три секунды меня схватили. Я проиграл? Я сдался. Пожертвовал собой ради себя же. Мое светлое будущее зависит от этого человека. Моя кредитная карта — его депутатский опыт и годы беспросветной коррупции. Мой банковский счет — его инвестиция в меня. Моя дорогая квартира — плод его чувства вины.       Я молча плетусь к черной Хонде, скованный двумя охранниками. Мысленно посылаю его и всех его людей, но прекрасно знаю, что я проиграл сегодняшнюю битву и мне нужно молить о прощении. Он — хозяин.       Затемненные стекла не показывают ни лица, ни даже облика. Я не знаю, с какой стороны мне садится в машину, чтобы не заставлять его двигаться. Интуитивно, открываю дверь и сажусь на заднее сидение с той стороны, куда приволокли меня охранники. — Ублюдок, — пощечина. Еще одна. Затем молчание. Совсем не неловкое, а, скорее, стыдливое с моей стороны, но я этого не ощущаю. Мне просто нужно стерпеть, вынести все, что он сейчас скажет. Этот человек вспыльчив, как огонь. К счастью, с моей меланхоличностью вперемешку с флегматизмом, мне не составляло особого труда слушать его брань. Пусть я уже сдох раз десять на ментальном уровне. — Отдельная квартира тебе была дана для учебы, а не для твоих проституток! И часто ты шлюх туда своих таскаешь, а? Часто, я тебя спрашиваю? — он плотно взял меня за подбородок, впившись двумя пальцами по самые кости.       Это не было риторическим вопросом. Он ждал ответа, который я не собирался озвучивать. Мои глаза нервно бегали внизу, по седушке, словно в поиске чего-то. Но он не сдавался: он сдавливал мою челюсть настолько, чтобы голова с каждым натиском запрокидывалась все дальше, а глаза смотрели прямо на него. В конце концов, я не выдержал и опять-таки сдался. Вот она — его сильная натура, харизма лидера и победителя. Я никогда не хотел иметь такой же характер, как у него, тем более перебирать себе его отвратительные привычки, слова-паразиты, это как еще один повод, чтобы меньше с ним общаться. Но одна черта характера, которая, скорее, пришла к нему с годами, нежели была врожденной, привлекала меня. Я хотел бы тоже уметь идти по трупам и всегда достигать своего, не жалея ни о чем. — У меня должно быть время и на девушек, — спокойно сказал я, все же отводя в сторону взгляд. Охранники стояли на улице, но, видимо, шофер был в салоне и слушал весь наш разговор. Вести себя круто при споре — это моя стихия. Но когда рядом человек, который обыгрывает меня своей крутостью в раз так миллион, я теряюсь. В буквальном смысле становлюсь пеплом: в какую сторону дунешь, в такую и полечу.       Я не звал его к себе домой. Он заявился совершенно без приглашения и кто же знал, что к моей квартире, купленной им, у него есть собственный ключ? — У тебя должно быть время только на учебу! Тебя никак не смутили вот эти статьи? — он мгновенно отпускает мой уже занемевший подбородок, и достает из громадной пачки газет, что лежит возле него, одну, тыкая ею прямо мне в лицо. — Здесь про тебя и твои похождения. Читал? Я глубоко сомневаюсь! Ты хоть интернет когда-нибудь проверяешь? Почта тебе зачем, чтобы с проститутками своими переписываться?       Он все такой же. Скрипит идеально ровными зубами, когда злится, при этом плавно хмуря брови. Он вспыльчив и резок, чего не скажешь обо мне. Все же, как хорошо, что из общего у нас только нос и ДНК. О втором, впрочем, я в упор стараюсь не вспоминать. — Что там? — я делаю заинтересованный вид и безучастно тянусь к большой упаковке, чтобы взять себе одну газету. На первой странице большими красными буквами читаю свое имя «Чхве Сынхен». Гребанное родство Чхве. Людям плевать на мою жизнь, им не плевать лишь на то, что я сын депутата. Не просто депутата, а человека, который в этом году главный претендент на должность мэра города. Разворачивая газетенку полностью, я читаю весьма занятное продолжение: «Чхве Сынхен и девушки: сколько всего их было у сына известного депутата Чхве Иль Хуна? Проведем подсчет.»       На моем лице невольно скользит мимолетная ухмылка. Неужто я и вправду главный Казанова всего Каннама? Мне не потребовалось читать статью, чтобы осознать, что да, большего ловеласа, чем я, нужно еще поискать. Внезапно во мне проснулась мнимая гордость за свои маленькие победы в любовной сфере, но плечи снова осунулись, и улыбка исчезла ровно после того, как по моему лицу проехались газетой. — Ты понимаешь, что мне опять приходится разгребать твое дерьмо? Я опять выкидываю немалую сумму за последствия твоих неосторожных свиданий, — последнее предложение он произнес немного спокойнее, как будто обдумывая, во сколько же ему обошлись мои выходки. Чертов скряга. Морально я бежал дальше, прочь от него и его осуждающего лица, от его темных карих глаз, в которых было столько ненависти и чувства долга, но физически я находился в одной машине с ним, получая по морде за свое же существование. — Прости, — все, что я смог сказать. Если бы я начал доказывать о моей невиновности, это было бы враньем. А я принципиально никогда не вру. Если бы я развел демагогию о моих истинных чувствах, он бы сказал, что все соответствует нашим с ним меркам и жаловаться мне не на что. А я бы многое хотел высказать. Я бы спросил, почему из-за его фамилии должен париться я? Почему я должен так печься о своих поступках? Почему я не могу жить в свое удовольствие, не боясь, что меня поймают? Поймают на том, что обычные люди делают, не прячась. Я не хочу быть таким: я ведь даже не особенный, я просто заключенный в тюрьме без стен.       Он выдохнул. Казалось, он немного спустил пар. Ударив меня пару раз, ему стало легче. Наверное, в его мечтах — колотить меня весь день, чтобы я не дох, а мучился в конвульсиях, прося о пощаде. Несчастный человек, сходи в церковь. Вроде бы, он задумался о своем, возможно, о том, как спасти положение и что говорить прессе, может быть, он мысленно вспоминал все проклятия, которые знал, и ненавидел меня в эту самую секунду больше, чем я его, но чтобы там ни было, он отвлекся от своих размышлений при одном лишь пристальном, изучающем взгляде на меня. — Это что? — его глаз опять округлились и стали большими, как спелые яблоки. — Где твоя одежда? Что, если тебя увидят? Да тебя и так уже полгорода видело! Если я могу купить все газеты, это не значит, что я могу купить все телефоны людей, которые сфотографировали тебя в таком виде! — последние строки он говорил четко, как будто разделяя точками каждое слово, при этом тыкая в мой оголенный торс своим указательным пальцем.       Я знал, что сейчас лучше молчать. Вспыльчивые люди остывают так же быстро, как и заводятся. Поэтому я просто смотрел на его галстук. Он был из хлопка. Привычка носить такие галстуки у него еще с молодости. Мне было 5 лет, когда мама впервые купила ему хлопковый галстук и сама повязала его на шею. Первые деньги, что она заработала, она потратила на него, этого подлеца, который всегда делал только то, что хотел он.       Он что-то бормотал, явно все еще недовольный моим внешним видом: то ляскал резинкой моих трусов, то брался за голову и закатывал глаза, но я не слушал. Внезапные детские воспоминания вырвали меня из этого промежутка времени. В общем, ему потребовалось совсем немного, чтобы опять возвратить меня в реальность. Переменчивый серьезный тон заставил меня вслушаться в ниже ним сказанное. — Так больше не может продолжаться, Сын Хен. В двадцать семь лет у тебя нет никакой ответственности. Я как можно дальше откладывал этот вариант, но, исходя из последних обстоятельств, я тебя поздравляю — завтра ты идешь знакомиться со своей будущей женой. — Что? — мой рот открылся и упорно не собирался закрываться. — Женой? — факт того, что у меня дома осталось три голых начинающих модели, которым я как бы пообещал успешную карьеру в шоу-бизнесе и совсем никудышное заявление отца, совсем не могли найти общую точку соприкосновения в моей голове. Наверное, потому, что этот полнейший недоразумения оксюморон касался непосредственно меня. — Ты сейчас соображаешь, о чем говоришь? — я заикался и хлопал ресницами, как блондинка перед гаишником, потому что понимал, что я попал.       Он, как будто, и не услышал меня, все продолжал говорить о женитьбе. — С твоими похождениями мы далеко в бизнесе не заедем. Еще таких пару скандалов — и мне не то, что мэр не светит, у меня вообще никакой должности не останется, — он снова говорил сквозь зубы, и я начал бояться, что он меня побьет, если я скажу хоть слово наперекор, — так что, Сын Хен, никаких больше баб, никаких выходок.       В моей голове еще не успел образоваться окончательный пазл, как будто кусочки с неким торможением приклеивались друг к другу. — Квон Дами, — спокойно сказал он, запихивая взятую им газету обратно в стопку. — Что, прости? — я еще не до конца осознал суть данной ситуации, но на большие расспросы я был не способен. Этот человек все равно все сделает по-своему. — Квон Дами. Твою невесту зовут Квон Дами. А сейчас иди домой и выметай в сию же секунду всех барышень, что ты приволок домой. Понял?       Переборов себя, я посмотрел в окно и увидел, что мы уже возле моей многоэтажки. Оказывается, все это время мы были на обратном пути ко мне домой. Я даже не заметил. Странно, а куда же делись охранники? Этот черствый человек совсем не думает об окружающих.       Мне не требовалось устраивать скандалов. Дело даже не в том, что я отказывался принимать его слова, дело в том, что его слова всегда были сверху моих. Мои аргументы — ничтожны. Это уже аксиома наших отношений.       Я, никак не реагируя, открыл дверцу и вышел из машины, медленно переставляя ноги. Неверие никуда не уходило, оно только сильнее засело в моей голове: «Он перебесится и забудет, завтра же забудет», — думал я про себя, открывая входную дверь своего дома.