Adrinette April 2023: Малиново-мятный смузи

***

      В животе у мамы было тихо и спокойно. Маленькому Льюису нравилось, как тут тепло, по-родному уютно, и никто-никто не мог обидеть его.       Сколько Льюис себя помнил, мама всегда разговаривала с ним. Перед тем как нужно было ложиться спать, мама пела колыбельную, ласково гладила живот, и Льюис частенько старался коснуться ладошкой там, где проходила её рука. И когда папа дотрагивался до его «домика» — тоже очень старался это сделать.       Они говорили, как сильно они его любят, как сильно ждут. Льюис подозревал, что за пределами живота существует ещё какой-то мир, в котором живут его мама и папа, и очень хотел туда попасть. Увидеть родителей, посмотреть, какие они добрые и красивые.       Их голоса Льюис различал очень хорошо. И всегда, наверное, слишком буйно радовался, когда отец, который порой довольно долго не говорил с ним — наконец-то возвращался к маме. Льюис тогда отчаянно вытягивал ручки и ножки, чтобы поприветствовать его, и радостный смех отца доставлял и ему самому небывалое удовольствие. Интересно, что это такое, «работа», где периодически пропадает папа? Надо это будет потом выяснить.       Льюис очень сильно хотел, наконец, «родиться» — странное слово, означающее переход в тот, другой, неизвестный мир. Но Льюис не боялся. Ведь там живут его прекрасные мама и папа, им там тоже хорошо, а значит, будет хорошо и Льюису.       В тот день, когда Льюис решил, что пора, и так уже задержался в животике, мама весь день чувствовала беспокойство; ходила туда-сюда, рычала львицей на всех окружающих. Льюис хотел бы её успокоить, заверить, что всё хорошо, что он тут, рядом, но сам был занят подготовкой к переходу. Лечь так, чтобы не сделать больно маме, чтобы выйти как можно скорее, без задержек. Но он знал, что рядом с мамой папа, он вместе с ней в какой-то неведомой «больнице», так что можно было переживать и направить все свои усилия на то, чтобы «родиться» как можно скорее.       Это случилось третьего августа. На улице было душно и жарко, но в палате работал кондиционер, поэтому лето переносилось тут легче. Всё произошло довольно быстро, хотя Льюису не понравилось, что его первым на руки взял не кто-то из родителей, а незнакомая женщина в белом халате — вот тогда-то он и показал всем свой голос: первый требовательный крик мог бы сотрясти стены. Но почему-то все обрадовано загалдели, хотя Льюис на них ругался и требовал немедленно отдать его маме или папе.       Он недовольно кряхтел, когда какие-то люди суетились вокруг него и мамы, которая оказалась внезапно так далеко. Обтирали его, заворачивали в пелёнки. Положили на какую-то странную поверхность, подождали чего-то, а потом довольно сказали:       — Три килограмма, семьсот грамм. Можете взять малыша.       Льюис уже готов был снова начать возмущаться… но в этот раз руки были другие. Большие и сильные, чуть подрагивающие, они напоминали о доме, о покое, в них было тепло и уютно. Льюис быстро вспомнил, чьи это руки — его отца. Он мгновенно передумал хныкать и во все глаза уставился на человека, благодаря которому он сейчас был здесь и был Льюисом.       Папа Адриан — Льюис хорошо помнил его имя, когда его так называла мама — был высоким красивым и очень улыбчивым, Льюису сразу же захотелось ему ответить, чтобы показать, как он рад видеть отца, рад познакомиться с ним — теперь уже вживую. Копируя мимику родителя, Льюис широко улыбнулся своим крохотным беззубым ротиком и потянулся к отцу. На глаза Адриана навернулись слёзы.       — Ну, здравствуй, сынок, — прерывающимся от волнения голосом произнёс он и, наклонившись, поцеловал сына в лоб. — Добро пожаловать в этот мир.       Льюис довольно закряхтел. Он боялся, что не понравится отцу, но, кажется, всё прошло очень удачно. Теперь бы ещё увидеть маму, любимую, дорогую, самую лучшую мамочку на свете — Льюис был уверен, что она непременно самая красивая.       — Пойдём к маме, — ласково проворковал Адриан, словно бы читая мысли сына. — Она тоже очень сильно хочет тебя увидеть.       Передвижения в пространстве на руках у отца Льюису понравились — не то что у этих, незнакомых и непонятных людей, которые были все как один в белых странных костюмах и пахло от них тоже странно. «Лекарствами» — знать бы ещё, что это значит.       — А вот и мы, — проинформировал Адриан, возвращаясь в палату. — Хочешь к маме, Льюис?       Льюис ответил согласным кряхтением. Нежный, чуточку усталый, но такой знакомый и родной мамин смех огласил палату. Тотчас же захотелось к ней, родной и любимой.       Её руки Льюис тоже узнал мгновенно. Почувствовал даже сквозь ткань, в которую завернули его. Широко распахнув глаза, Льюис внимательно посмотрел на мать, чтобы увидеть, наконец, как выглядела она, запомнить, вобрать в себя каждую частичку.       Мама была совсем не похожа на папу. Пожалуй, она — его полная противоположность, но когда они были вместе, когда отец, прижавшись щекой к щеке матери, тоже разглядывал сына, они гармонировали так идеально, что Льюис чуть не расплакался от того, насколько прекрасны были его родители. И ни усталость, ни бледность, ни волнение на лице родителей — это не портило того факта, что для Льюиса они уже были самыми замечательными.       — Тише, тише, мой сладенький, — ласково пропела Маринетт, наклонившись к сыну.       Пряди её волос защекотали личико Льюису, и он передумал плакать. Снова заулыбался, заюлил ножками и радостно потянулся ручками к родителям. Адриан обхватил его ладошку своей, и Льюис удивился, насколько маленьким он был по сравнению с отцом; интересно, однажды он станет таким же, как он? Это было бы здорово — быть похожим на папу ему бы очень понравилось.       После нескольких минут покоя всё вокруг снова пришло в движение. Вернулись незнакомые люди, куда-то повезли маму; но теперь Льюис находился у неё на руках, и на сей раз ему было гораздо спокойнее. Большой мир удивлял и поражал его — Льюис не думал, что за пределами маминого живота существует такое огромное пространство, но он был спокоен, потому что знал, что родители рядом — как и тогда, когда он был в животике, — поэтому совсем не опасался быть в этом мире. Здесь было даже лучше: он мог видеть и маму, и папу, не только чувствовать и слышать их.       Совсем скоро всё снова успокоилось. По разговорам родителей Льюис понял, что их вернули в их «палату»: что бы это ни значило, Льюису было важнее, что мама с папой до сих пор с ним.       — Ну что, попробуем покормить малыша? — снова раздался незнакомый голос.       Льюис лениво раздумывал, плакать ему или нет: эти странные люди пугали его, однако эта женщина помогла ему добраться до маминого молока, и он успокоился. Это отличалось от того, к чему Льюис привык в животе у мамы, но было в этом что-то очень хорошее. Льюис снова почувствовал тотальное спокойствие и умиротворение, как будто снова был един с мамой, а она делилась с ним теплом и пищей.       Напившись молока, Льюис чувствовал, что начинает проваливаться куда-то. Мама, кажется, называла это сном. Эта блаженная лёгкость не пугала его, поэтому Льюис решил отдаться во власть этой новой неизвестности. И, засыпая, Льюис был уверен, что в следующий раз, когда он снова откроет глаза, его родители тоже будут рядом — ведь он полюбил их с первой минуты жизни, точно так же, как и они полюбили его, едва только успели узнать о том, что он вообще существует.