Моя младшая сестра больна анорексией

Где-то в середине июля 2013 года моя любимая тетушка, Алисия, у которой я гостила, позвонила матери и дала знать, что я прибываю в городок вечером на поезде из самогó Парижа. То оказался серый день в буквальном смысле — небо было какого-то непонятного цвета, оно не светилось от солнечных лучей, кое-как пробивающихся на землю; туч вообще не оказалось, и дождя можно было не ждать. Зато дул сильный ветер, кажется, северный, холодный, он проникал через окна в купе и создавал сквозняк в коридоре. В те годы я стала студенткой в наилучшем университете Парижа. Жила у тетушки и часто помогала ей с домашними делами, или, например, радовала новыми знаниями. Её звали Алисия, она была настоящей мадам, знала, кажется, все закоулки своего города, великой столицы, читала французскую классику ("Граф Монте-Кристо" и "Три Мушкетера" мы перечитывали вместе) и ходила на светские вечера со своими, как она их называла, подругами — Анной, старой дамой из России, и Анджелиной, американской девицей чуть старше моего возраста. Они все были худыми, нет, тощими и костлявыми, и у меня выработалась некая нелюбовь к фигурам подобного типа. Хотя, возможно, все шло от их дурного характера и манер. Так вот, в тот вечер, прохладный, что было характерно для нашего климата, я вышла из поезда, оглядываясь в толпе. Тотчас же, по обыкновению, перрон забился толпой встречающих путешественников из Парижа. Семью я увидела не сразу — отец стоял ссутулившись, матушка, наоборот, гордо выпрямившись.. а сестра моя младшая, изящная красавица, уже приветливо махала мне рукой. Она была одета совсем легко. В белом сарафане она напоминала какого-то святого ангела. Она совсем не изменилась с наших последних встреч. Что три года назад, что два, что один, что сейчас — у неё были черные волосы, иногда отливающие светом, аккуратные тонкие брови, едва заметные скулы и красивая улыбка. Я тоже была черноволосой от рождения, но, если честно, пока училась в университете, любила краситься в разные цвета. В основном, это были оттенки блонда. Но в мае, готовясь к встрече с семьей в родном городе, перекрашивалась в свой естественный цвет. Глаза у меня были карие, можно сказать шоколадные, а у сестры — светло-коричневые. Ей скоро исполнялось пятнадцать лет, и она походила на свой возраст; мне же был двадцать один год. Сьюзен, моя любимая младшая сестра (читатель уже с ней знаком), подбежала и обняла меня, уткнувшись в плечо и бормоча что-то приятное, вроде "я так по тебе скучала". Наконец, отстранившись от меня, она посмотрела мне в глаза. У неё во взгляде искрилось счастье невероятных размеров, будто целый год она мучалась от одной нашей разлуки, и ничто, и никто не могло успокоить её трепетавшую нежную душу. Я понимала, что она нуждается во мне, в моей сестринской заботе, наверное, так же, как и в материнской ласке. Она повела меня к родителям, лица которых немедленно приобретали искренние улыбки. И мать, и отец были такими же черноволосыми и даже с виду молодыми. Мамин аристократически строгий взгляд смягчился, и она подступилась ко мне. Папа пожал мне руку с радостным видом, словно я выиграла какую-то очень важную премию. Чемодан, переполненный разными моими вещами, был у меня в одной руке; за другую схватилась Сьюзи, и мы зашагали к машине, попутно разговаривая обо мне и моей учебе. — Элизабет, с нашей последней встречи ты так выросла! — воскликнул отец. — Как же я горд за тебя, золотце, Бетси. — Я тоже рада, папа, и спасибо за твою любовь ко мне; бывало, в тусклые вечера, когда от усталости или грусти мне оставалось только лечь и умереть, я вспоминала твои наставления, советы, твою силу воли, я понимала, что мне есть к чему стремиться. — Я приготовила много блюд на ужин, даже не разрешила Альберту попробовать его любимый вишневый пирог, — с умным видом перебила нас мама. — А ты ведь сама знаешь, как твой отец любит пироги. — Конечно, — улыбнулась я. — А как поживала Сьюзи во время моего отсутствия? — Ах, она тоже времени даром не теряла – изучала английский язык. — Правда? — Сьюзен в ответ лишь скромно кивнула, — а скажи мне что-нибудь на английском. — Я повернулась к ней. — Glad to see you, my dear sister (Рада видеть тебя, моя дорогая сестра), — тихо произнесла она, — I hope we will go for a walk in the mornings and evenings again (Я надеюсь, мы вновь будем гулять по утрам и вечерам). — Что она сказала? Элизабет, что она сказала? — спросила мама с живостью. — Она сказала, что очень рада видеть меня. Мы подошли к автомобилю. Небо, до этого почти бесцветное, окрасилось в синий; с запада появились тучи, и они медленно настигали вокзал. В машине мы продолжили наш беззаботный разговор. Вообразите длинную улицу, от начала до конца утопающую в невысоких домах, яркую от света фонарей и взошедшей ввысь луны; глядя удивленно на прохожих, у дороги стоят иностранцы, прибывшие со всех уголков света на экскурсию по ночному моему городу; прекрасные женщины, разодетые в элегантные костюмы прошлого века, как на карнавале, разукрашенные в самую дорогую косметику на этой планете; воздух наполнен будоражащей сказкой; и непредсказуемое предчувствие, что вот-вот из-за угла выскочит карета с запряженными лошадьми и усатым кучером. И это всего-то один простой вечер, нет, никакой не праздник; здесь всегда ощущалась такая атмосфера. После того как мы проехали по этой улице, вдалеке показались первые высокие здания в городе – ничуть не бизнес-центры, как в богатой Америке, а жилые дома. Мой город не был так масштабен, как Париж, Москва или Нью-Йорк; но также он был небезызвестен, это доказывали толпы туристов. Он имел свою старинную часть, и чуть дальше, будто отдалившись от старины, стояла современная часть города. Безусловно, в ней было интереснее. И ближе к этой части стоял наш дом. Наша квартира состояла из трех комнат, не считая уборной и кухни; одна являлась гостиной, в другой жили родители, в последней — я со Сьюзен. Самой уютной комнатой я считала последнюю (и пусть читатель сам представит, как выглядят остальные комнаты, но о своей я расскажу сама). У окна стояли две кровати, разделяемые небольшой тумбой с ночником; у двери стоял шкаф и все тому подобное; у одной стены оказалось пианино, еще молодое, у противоположной — два рабочих стола. И один пустовал три года точно, на лето изредка туда ставились книги, тетради, альбомы.. Переодевшись, я и Сьюзи направились на кухню. Пахло вкусно; со стола пестрили разноцветные и аппетитные блюда: любимый папой вишневый пирог, эклеры, салаты, фрукты и многое другое. Первым блюдом мама подавала суп, вторым оказалось мясо по-французски, на десерт каждый выбирал своё. Моя младшая сестра с удовольствием поглощала и добавку, заботливо положенную отцом. А я, решив, что наелась, поблагодарила семью за трапезу и довольно направилась в свою комнату. Я разговаривала со Сьюзен допоздна. — Лиззи, а мы завтра пойдем гулять с утра? — Мне всегда так нравилось, когда Сью ласково называла меня Лиззи. — Конечно. — А куда мы пойдем? До стариков далеко. "Стариками" она называла ту старинную часть нашего городка. — Мы можем прогуляться до высоток, — сказала она. — Пока тебя не было, я два раза в неделю утром ходила туда. Мне кажется, я выучила уже каждое здание в том районе. — А я нет. Поэтому завтра мы пойдем туда. — Как скажешь, Лиззи. Мы разговаривали о прочей ерунде, о парнях и учёбе, и я, убаюканная её тихим голоском, предалась сладкому сну. На утро Сьюзи меня не обманула; еще не вскочило солнце, как она сидела у себя на кровати и расчесывала свои локоны. Заметив, что я не сплю, она тотчас вскочила и подошла ко мне.