Моя младшая сестра больна анорексией

Утро выдалось теплое и ясное. Солнце только-только появилось за горизонтом больших небоскребов, а мы уже вышли из дому. Сьюзи надела вчерашнее платье, и сегодня, в свете пурпурных лучей солнца, она словно светилась сама. Сестра уверенно вела меня куда-то по заученному пути, который, как видно, она проходила не раз и не два. — Куда ты меня ведешь, Сьюзен? — спросила я, скрывая тревогу в голосе. — Знакомиться. — И с кем же? — Та женщина, с которой я хочу тебя познакомить, давала мне советы и оказывала помощь, пока тебя не оказывалось рядом. И я полагаю, — сказала она, — что она тебе понравится. Мы пришли к такому же высокому дому. Дом был белый, веселый, и двор перед ним украшали небольшие цветочные клумбы и скамьи. Мы зашли в подъезд, молчаливо поднялись на четвертый этаж и встали у большой железной двери; через несколько мгновений нам открыли. Едва войдя в эту квартиру, я почувствовала, что и меня коснулось счастье жильцов; но я, в отличие от своей сестры, оставалась безмолвной и задумчивой, чуть нахмурив брови, даже когда к нам подошла девушка. У неё были короткие русые волосы, зеленые, как весенняя трава, глаза, красивая улыбка; в общем-то, весь её вид был приятным. Я смягчилась. — Здравствуй, Жюли, — подошла Сьюзен, отвесив поклон, — я обещала представить свою сестру; всем известно, что я держу обещания. Её зовут Элизабет. Право, вблизи Жюли оказалась еще красивее. Она не была похожа на моделей из журналов; нет, она оказалась милой толстушкой. Но это ничуть не портило её, а прибавляло некого шарму. Из соседней комнаты послышался детский смех; Жюли жестом пригласила нас пройти в эту комнату. В коридоре был повешен портрет; он тотчас привлек мое внимание, и я остановилась. Это был портрет молодой женщины, бледной, но с решительным взглядом из обрамленных длинными ресницами глаз; она была одета в светлое бальное платье с длинными рукавами; у неё было худое лицо, длинная шея, скрытая узорчатым белым шарфом; её стройный силуэт выделялся на фоне танцующих пар и высокой новогодней елки; взор её обращен был куда-то наверх. — Какая прекрасная картина, — с придыханием сказала я, — кто так чудесно изображен на ней? Уж не вы ли? — и взглянула на Жюли. Та скромно хихикнула, как полагается аристократкам; ей не хватало лишь такого же платья и веера в её аккуратных ладонях. — Нет, Элиза, — она назвала меня Элизой, и во взгляде её промелькнуло какое-то радостное чувство, — это портрет моей матери, сделанный много лет назад; но признаю, она здесь чудесна, как фея, — и её глаза засветились от простого детского счастья. Но Жюли, хоть и казалась милым ребенком, совсем на была им; напротив, она познала материнство: муки при родах, этот непонятный плач дитяти, первое слово и первые шаги, болезни, от которых малыш жалобно стонал и плакал. И за проделанный труд Господь наградил её вторым ребенком, который нежно спал в колыбели; старший же ребенок звонко смеялся, глядя на подаренные матерью игрушки, и как будто дожидался гостей. Мы зашли в просторную комнату. Паркет вяло скрипел под нашими ногами; у двери, как и в нашей комнате, стоял старинный шкаф, уставленный китайским фарфором и японскими вазами, что опасно хранить при маленьких и очень любопытных детях; кресла казались королевскими, будто взятыми из какого-то дворца. На двух темных и строгих креслах были разбросаны детские игрушки. У стены стояло небольшое пианино. Очевидно, оно было немолодое и использовалось редко; крышка уже покрылась пылью. И на каждом свободном столике, на подоконнике — вазы с розами, тюльпанами, лилиями, гербарии, горшки с хризантемами и другими домашними растениями. Мне оставалось лишь смотреть на это удивленно и с толикой испуга, чтобы Жюли и Сьюзен перешептывались от моей реакции. Но я была действительно сражена; это оказалось вне моего понимания. Здесь не хватало картин Леонардо Да Винчи, чтобы превратить эту маленькую комнатушку в самый настоящий Лувр. Я уже ходила в Лувр с тетей Алисией. Это был март, на улице было холодно, и мы, одетые в легкие пальто, озябли от холода. В Лувре оказалось очень красиво, как и здесь; самая знаменитая картина в мире охранялась усатыми дядьками в темных полицейских костюмах. А у Жюли это был её сын. — Ничего не говори, я вижу все эмоции в твоем взгляде, — сказала Жюли, — вы так похожи со Сьюзен! Когда она пришла ко мне впервые, тоже стояла и хлопала глазами, — усмехнулась она. — А теперь, Роберт, милый, подойди сюда. Роберт, так похожий на свою мать, подошёл и робко взглянул на меня. Я совершенно не понимала, как вести себя в таких ситуациях, и смотрела на него в ответ. Но я почувствовала облегчение, когда он, видимо, почувствовав, что от меня не будет никакого вреда, улыбнулся мне и прижался к маме. Со Сьюзи, как я поняла, он был уже знаком. Жюли повела нас на кухню (скажу вкратце: кухня была поскромнее гостиной), где остывал наш ароматный чай. Постояв у холодильника, Жюли также вытащила печенье и прочие сладости. Я с удовольствием съела всё, чем так заботливо угостила нас хозяйка, а Сьюзен и не прикоснулась к еде, только странно глядела на меня. — Небось, хочет показать, что вовсе не обжора, — пошутила Жюли; но сестре эта шутка не показалась особенно смешной. Она, как и я, улыбнулась для приличия, допила чай и аккуратно передала пустую чашку Жюли. Отчего-то мне показалось, что слова Жюли обидели милую Сьюзи; до конца нашего визита она скромно отмалчивалась, предпочитая наслаждаться компанией маленького Роберта. Чуть позже она окликнула меня, напоминая о времени. Я взглянула на настенные часы и ужаснулась — прошло почти два часа! Мне не очень хотелось расстраивать родителей своей неожиданной пропажей (они не подозревали о том, что по утрам я и Сьюзен уходим гулять), поэтому, попрощавшись с Жюли и пообещав, что когда-нибудь еще заглянем к ней в гости, мы побежали к своему дому. К счастью, мы успели. Родители даже не заметили нашей долговременной пропажи! Я заперла дверь в нашу комнату и решила обратно переодеться в пижаму. — Что случилось, Сьюзи? — внезапно я подала голос. — Ты выглядела такой грустной, когда мы вышли из-за стола. — Ничего, сестра, — она, как героиня какого-нибудь драматического произведения, приложила руки к сердцу и вздохнула. Мы разразились смехом одновременно. — Сьюзен, — я задыхалась от смеха, — Сьюзен, прекрати. Я не шучу. Она в миг посерьезнела и подошла ко мне, глядя так, будто хочет доверить мне самую страшную тайну. — А ты обещаешь, что никому не расскажешь? — зашептала она. — Обещаю, — сказала я как можно более убежденно и ласково. — Просто... Я обижена. Обижена на то, что такой человек как Жюли, — она замолкла на секунду, ожидая, что я пойму, к чему она клонит; и я поняла. — указывает мне на мою полноту. — Сестра, должно быть, ты сошла с ума! — воскликнула я, — Я видела много людей за свою жизнь, и я с уверенностью могу сказать, что ты, моя маленькая и глупая Сьюзи, самая худая, самая красивая и, наконец, самая идеальная девушка на свете. Мои слова произвели на неё эффект: она залилась краской. Ей это льстило, но она пыталась разубедить меня. — Что ты, что ты, — замахала она своей миниатюрной ладошкой, — мне далеко до твоих похвал. — Хорошо, не буду настаивать, — сказала я, — тогда я поговорю с Жюли и попрошу её больше не задевать тебя. — Не стоит, Лиззи. Её слова похожи на легкое дуновение ветерка: ты ощущаешь мощь только пару мгновений, и уже через несколько секунд забываешь, что это дуновение когда-либо касалось тебя. — Я впечатлена твоей метафорой, и я поверю тебе. Но не забывай, что я, твоя старшая сестра, все равно обязана защищать тебя, даже если бы относилась к тебе похуже. Мы вежливо поклонились друг другу, как две старые подруги, и разошлись в разные стороны; ей нужно было переодеваться, а мне заскочить в ванную. За день мы не обмолвились ни словом. Я чувствовала взгляд Сьюзен на мне; должно быть, она о чем-то задумалась. К слову, она, ссылаясь на плохой аппетит, ела лишь половину своей порции. Я заговорила с сестрой только перед сном. — Сьюзи, ты больна? — О чём ты, Лиззи? — сказала она дрожащим голосом. — Если нет, то что же занимает твои мысли весь день? Неужели слова Жюли так запали в твою душу? — Ты не права, — нервно посмеивалась Сьюзен, — просто... — Что? — ...просто я записала тебя на хореографию и рисование; я боялась тебе сказать это, думала, что ты разозлишься. — Глупышка! Как же я могу разозлиться на это? — улыбнулась я в темноте. — А когда начнутся занятия? — Завтра. — Хорошо. Больше тебя ничего не тревожит? — Нет. Теперь я спокойна. Спокойной ночи, Лиззи. Где-то в глубине души я понимала, что не из-за этого она так переживала. Сьюзи никогда не стеснялась меня, никогда не боялась, поэтому её слова, к сожалению, оказались неправдоподобны. Всю ночь я лежала лицом к стене, раздумывала о Сьюзен и её тайне. Что-то здесь действительно было не так; и я, прикрывая потяжелевшие веки, пообещала обязательно узнать всю правду.