***
Марк всегда советовал людям мыслить здраво, рассуждать, строить гипотезы, искать причины, утолять информационный голод достоверными знаниями. Когда проблема коснулась его, Марк не стал составлять логические схемы, пошел в бар и всю ночь методично напивался, закусывая водку лимонными корками, потому что официант куда-то делся, а идти к барной стойке у Марка не было ни сил, ни желания. Дима начал звонить в восемь, телефон собирал пропущенные. Марк смотрел на дисплей и понимал, что страх потери и злость на Авдеева отрезвляли не хуже ледяного душа. Он пил, водка казалась водой, голова не отключалась, а именно это было целью Марка. Он бы оглушил себя дубиной, если бы мог. Поднявшись на ноги в три часа ночи, Марк понял, что его все-таки развезло, потому что колени пытались вывернуться назад, как у кузнечика. Держась за стулья и стены, Марк добрался до выхода, попытался надеть пиджак, уронил его, прошелся по нему. На пиджаке отпечаталась его нога. Марк засмеялся и сам испугался своего смеха. Таксист повидал и не таких пассажиров, потому без лишних слов помог сесть. Наверно, Марк был еще не так плох. Он молчал, не пытался повесить свою проблему на другого человека, смотрел в окно, прислонившись к нему лбом. По лестнице подниматься было трудно. Марк шел, и шел, и шел… Бесконечная лестница, натуральная «тропа Хайку». Марк не понимал, на каком этаже находится, но ноги путь до дома помнили отлично. В итоге они остановили Марка около черной железной двери с цифрой «82». Раньше Марк не обращал внимания, что цифра «8» давно не блестит, а на светлой стене около звонка облетела краска. Семь лет вместе — немалый срок, кажется. Счастливый Марк часов не замечал, но теперь с каждой секундой накатывало осознание, что семь лет — это не полгода. Это без трех лет десять. Дима знал все, что любит Марк. Марк знал все, что любит Дима. Они уже давно плыли по течению. Когда в последний раз устраивали жаркий секс в лифте? Когда жгли пиццу? Когда прыгали с мостика в озеро? Звонить Марк не стал — руки держали тело в вертикальном положении, оперевшись на стену, — он в нее попинал ногами. Дима открыл так быстро, словно сидел в коридоре все то время, что Марка не было. Лицо Авдеева расплывалось, но слова слышались очень четко. — Марк! Марк, родной! Господи, где ты был? Я чуть не поседел! Я всем обзвонился, сука! Зачем волноваться по поводу волос? Они и так скоро начнут потихоньку седеть, когда года потикают к сорока. Марк собирался сказать об этом, но захмелевший язык выдал совсем другое: — Шлю… бля… Гуляешь, да? А я только… тебя… уе… бана… Дима вел Марка в постель. После первого же слова его руки, перенявшие эстафету у стены и теперь поддерживающие Марка, окаменели. Расправляя кровать, Дима суетился, молчал и как-то сутулился.***
Утром, начавшимся для Марка в два часа дня, тот нашел на столике возле кровати аспирин, рассол и воду. Воду Марк трогать не стал, а таблетки сразу запил рассолом. Через еще пару часов полегчало. Физически. Раньше максималист Марк считал, что измену никогда не потерпит и вышвырнет предателя из дома за шкирку, как писающего по углам и рвущего дорогую мебель котенка. Раньше Марк не встречал Диму и не любил. Теперь оттягивая веки, чтобы позорно не разреветься, Марк думал, что простит. Лишь бы Дима не уходил. Если жизнь могла летать в тартарары, она улетит, когда Дима уйдет. Что останется? Пустой дом, пустой холодильник, пустая грудная клетка. Марк никогда не ассоциировал себя с Данко, но он бы тоже отдал растаптывать свои часы из груди, только бы Дима оставшееся у этих часов время проводил с ним. Тряпка? Конечно, с точки зрения тех, кто не пробовал любить. Любить, любить… Философы писали гигантские трактаты, а для Марка все таинство мира крылось в шести простых русских буквах.***
На работе подумали, что Марк заболел, потому что иначе щетину на его роже и запавшие глаза никто не додумался объяснить. Он был тем, у кого всегда все было стабильно. Стабильно — не значит хорошо. Кого это волновало? Марк и сам полагал, что у них с Димой все хорошо, раз стабильно. Марк заперся в кабинете, взял любимую бракованную теннисную ракетку. Хотелось у кого-то спросить совета, найти выход. Марк банально боялся идти домой. Советчик в лице компьютера показался идеальной кандидатурой. «Здравствуйте, меня зовут Марк, и в моей жизни появилась проблема. Дело в том, что мне кажется, будто мой парень мне изменяет. Живем вместе семь лет, я никогда его не ревновал, а тут такое. Прошу совета». От чудовищно длительного ожидания Марк сломал три карандаша. Ответ не приходил десять минут, и Марку показалось, что на сайте вымерли все якобы психологи. «Здравствуйте, Марк. Семь лет — страшная цифра, это своего рода серьезный кризис для каждой семейной пары, во время которого проверяется, насколько вы с партнером любите друг друга. Я думаю, сперва стоит поговорить с вашим молодым человеком, прежде чем бросаться в омут с головой. Помните: разговор — ключ ко многим дверям. Иван Польских». Смутно знакомое имя. Или Марку показалось. Он напечатал краткую благодарность этому Ивану и выключил компьютер. Разговаривать он боялся, но понимал, что это необходимо. Антон-бадминтон, как серная кислота, выедал его мозг.***
Дима объявился дома в девять. На улице шел дождь. Зонт Авдеева был мокрым. Марк сидел за столом на кухне и молча ждал, пока Дима разуется, зайдет в ванную, выйдет, сядет на стул, нарочито долго раскладывая руки и рассматривая стены с тоской и обреченностью. — Ты меня бросаешь? — спросил он со страшным отчаянием в голосе. Дима упорно смотрел на салфетницу. Марк же озадачился. Бросать Диму? Да никогда в жизни, но сперва необходимо было разобраться с Антоном-Сильмариллионом. — Кто тебе тот парень? Любовник? Марк ожидал кивка, но Дима удивил его, помотав головой. — Рассказывай! — приказал Марк. — Я очень люблю тебя, — Дима все-таки осмелился посмотреть Марку в глаза. Он был каким-то тусклым, побитым, словно весь день ждал, что его выгонят. — Но… Я постоянно ревновал. Нет, я знаю, что ты мне не изменяешь, но ты, наверно, никогда не замечал, как порой от тебя несло женскими духами. Я весь последний год жил как амеба, старался растормошить тебя. Помнишь, позвал проехаться на пароходе? А ты сказал: «Что мы, старики?». Марк помнил. Еще он помнил, как Дима натужно засмеялся в ответ на вопрос, а потом полночи ворочался. — Мы с тобой замерли, все движения отточены. Я уже ничему не удивляюсь, знаю, что мы будем делать завтра и послезавтра. С одной стороны, это неплохо, а с другой, я думал, что надоел тебе. Антон… Мы целовались с ним несколько раз. Ничего больше, правда. Просто мне необходимо было почувствовать, что я могу кому-то нравиться. Он знает, что у нас ничего не может быть, я говорил про тебя. Прости, Марк, мне очень-очень жаль. Можно ли было поцелуи считать изменой? Пятнадцатилетняя девочка вполне могла бы, а Марк пока еще пол не менял. Неприятно, на душе остался осадок, но катастрофа крылась не здесь. Где-то Марк читал, что в конфликтах виноваты двое. Он был главным катализатором. Он — не Дима. А потом они полночи говорили. Дима махал руками, краснел, что-то говоря, вспоминая те обиды, которые незаметно нанес ему Марк. В пять утра Марк придумал новое правило семейной жизни — ГСПО, где новым героем стало откровение.***
— Марк, тебе завтра ко скольки? Я думаю, стоит заскочить к твоим родителям. Торт твоей маме я уже заказал, они обещали к дес… Это что за фигня? Дима замер со смартфоном в руках и глупым выражением на лице. Марк его понимал. Еще бы! Заходишь в комнату, а там мелодраматично горят свечи, и твой парень держит в руках пару открытых коробочек с кольцами. — Гейская свадьба? Серьезно? — Дима осторожно двинулся к Марку. — Обалдеть. Я думал, мы до такого не докатимся. — Эй, я и обидеться могу. Это неофициально, просто кольца. Кто нас распишет? Но можем сами создать свидетельство о заключении брака. Плевать что поддельное. — Я согласен. Я очень согласен, Марк. Дима притянул Марка к себе и поцеловал. Кажется, кризис они потихоньку миновали.***
Если бы Марка спросили, что он думает о ревности, ответ был бы сложным, содержащим в себе ругань, а сам Марк признавался бы, что и сам порой скатывается до такой банальщины. Но, по его мнению, ревность не должна была застилать глаза пеленой, просто порой полезно было посмотреть на своего любимого человека, как объект притяжения для других. Здоровая концентрация ревности в крови спасала от слепоты.