***
— Хей, привет, я дома, — Дима забежал в квартиру запыхавшийся. На улице поливал дождь, но зонт Авдеева был сухим. Машина у Димы была, но ездил он на ней исключительно редко, когда иначе было нельзя. Большую часть времени машина стояла в гараже, медленно, но верно ржавея. Марк не собирался думать об этом. Он хотел рассказать о налоговой, о покупательнице, что возмущалась ценами на молоко, спросить, как у Димы с новым начальником в конторе, но вместо этого подумал о сухом зонте. — Тебя подвозили? — спросил Марк. — Что? — переспросил Дима скорее от неожиданного вопроса, чем от того, что вопрос расслышан не был. - Да, подвозили. Антон из охраны. Рифма к этому Антону подобралась с такой скоростью, словно была на низком старте все тридцать лет, что жил Марк, и ждала удобного случая. Раньше до рифмованных оскорблений имен Марк не опускался. — Что за Антон? Друг? Ты о нем не говорил, — в голосе скользил минимум любопытства. Марк на самом деле ничего не хотел знать об этом охраннике, потому что, чем меньше знаешь Антонов, что подвозят твоих Дим, тем крепче и спокойней сон. Но, рассудив, Марк решил, что ничего страшного в Антоне не сокрыто, потому и решил узнать о нем, чтобы даже со знанием умудряться сопеть как ребенок. Первый звоночек прозвонил, когда Дима замешкался с ответом. Второй, когда он облизал губы и мазнул взглядом по полу, как он всегда делал, чтобы набраться мужества соврать. Третий, когда неестественно улыбнулся. Предпосылка для подозрений была открыта. Публика собралась и жала руки Марку, поздравляя с приобретением полезного знания и отдельно — с Антоном-… батоном. И уже было неважно, что ответит Дима, потому как Марк понял — солжет. — Приятель. Все-таки знания подрывали нервную систему человека. Ночью Марк смотрел на темное небо в щель между шторами и не мог заснуть. Дима, отключенный бешеным сексом, через который Марк хотел выплеснуть раздражение, лежал на животе и видел десятый сон. Правильно, что на животе. Марк со злорадством и легкой долей самодовольства надеялся, что сидеть без проблем завтра Дима не сможет. Пусть Антон-биатлон интересуется все ли с Димочкой в порядке, и пусть Димочка ему соврет, как сегодня врал Марку.***
Потому-то Марк и ценил ГСП. От мира дома напрямую зависел мир на работе и прочих сферах деятельности, где он крутился или с которыми соприкасался. Утром, поспав всего два часа, Марк еле проснулся, потерял один носок, пролил кофе на рубашку. Дима принес чистую, Марк отобрал ее, отталкивая Авдеева к стене. Тот ударился плечом, но не произнес ни звука, пока Марк, считая день безнадежно испорченным, надевал ботинки. Он не спросил, отвозить ли Диму на работу, и тот не напомнил. Антон-цитрамон довезет. Охранник тупой. Наверняка мачо накачанный. Дима любил крупных дядь, чьи руки можно исследовать мокрым жадным языком. Марк чуть не оторвал шнурки, когда подумал о своем Диме и неведомом Антоне-поролоне вместе в постели. Богатое воображение подсунуло картинку, где Дима отдавался какому-то быку, целовал его в губы, улыбаясь, как любил целовать Марка, а потом бежал домой. — Марк, — тихо позвал Дима. — Марк, я думаю… Дима не смог сформулировать, что он думал, и Марк, подняв налитые кровью глаза, посоветовал Авдееву пойти в задний проход. Где была дверь, Дима должен был догадываться, потому что часто ей пользовался, приглашая в гости Марка и, возможно, Антона-Кибертрона. По пути на работу Марк не заехал в Макдоналдс, затормозил, когда вспомнил о Биф Ролле, соскучившемуся по папочке, едва не получил удар в бампер от машины сзади, чертыхнулся. Нужно было успокоиться, пока он не уделал любимую KIA.***
Почему он вообще решил, что Дима изменял ему? Мысленно унизил, возвел в ранг предателя, хотя не обзавелся доказательствами? Марк подкидывал мячик бракованной теннисной ракеткой в кабинете. Тот подлетал и возвращался. Марк контролировал, чтобы мячик не улетел, старался не промахиваться. Он насчитал сто сорок четыре раза. Теннисная ракетка сыграла роль психолога. Марк пришел в себя, перестал испытывать желание написать на форуме, куда выкладывались сирые и убогие, свои подозрения и ревнивый очерк. Ему, в конце концов, было тридцать, Диме тоже было тридцать, они семь лет вместе. Дипломатия — вот оружие, которое необходимо на этом этапе холодной войны, никаких боевых действий. Огнестрельное — последний шаг, когда никакого другого способа не остается. Марк не был убежденным пацифистом, но предпочитал разговор оголтелой стрельбе. Дима был первым в списке контактов, стоял первым в быстром наборе. Марк трижды обозвал себя за то, что обозвал Диму (пусть тот об этом и не знал), и пытался придумать, как поприличнее попросить прощения за утреннюю грубость. Если разговор пойдет гладко, можно спросить о самочувствии задницы и попытаться нащупать лазейку, что поможет вернуться в прошлое и забыть Антона-Пентагона. Дима ответил только с седьмого гудка, что Марка неимоверно напрягло, и ему пришлось выбрасывать новенький, но уже сломанный карандаш. Дима был домом, целью, к которой Марк торопился с работы. Вопроса ревности не возникало ни разу за эти годы, потому что не возникало повода ревновать. Теперь Марку чудилось, что он утопает в болоте из подозрений, боли и страха. Жизнь уже не казалась такой радужной. Если Марк три дня назад назвал бы ревность глупостью, то теперь он бы призадумался и, возможно, сформулировал такой ответ, что любой профессионал в области исследований ненормативной лексики умер бы от экстаза. — Привет, родной, — раздался голос Димы. Марк почувствовал, что тот улыбался в трубку. Подозрений в груди стало поменьше. Марк облегченно улыбнулся в ответ, расслабляя напряженные губы. Теперь хотелось залечь в ванную и утонуть в неге, после уложить рядом Диму и утонуть в неге повторно. — Слушай, сегодня утром… Мне жаль, я был не в духе, — Марк не стал называть причину. Слыша голос Димы, веря во все добро, даже в Пасхального Кролика, Марк готов был счесть игрой воспалившегося воображения что угодно вплоть до засосов, если бы те были. — О, нет-нет, я не обиделся. Всякое бывает, — в голосе Димы, как из открытой на улицу двери в зимнюю стужу, веяло виной. Марк снова напрягся и отложил второй карандаш в сторону, спасая канцелярскую принадлежность от своих кровожадных лап. — Чем… занимаешься? — спросил Марк. На этот вопрос чудно ответил голос на заднем плане, зовущий Диму на обед. Голос был мужским, чуть грубоватым. Марк закрыл глаза и почти мгновенно нарисовал в голове образ Антона-синхрофазотрона. Только такому козлу и мог принадлежать козлячий голос. Не дослушав Диму, Марк бросил трубку. На поле боя в неравной схватке с кулаком полег еще один карандаш.***
Это было мазохизмом или каким-то извращением, но Марк, чувствуя себя последней девочкой-эмочкой, нервно курил, глядя на выход из офиса, где системным администратором трудился Дима. Ветер поддувал, в горле уже першило, ангина была не за горами. Вспомнились далекие годы, когда Марк намеренно пытался застудить свой организм и отмораживал тело, идя по берегу реки. Сегодня он не хотел замерзнуть до комы. Саднящее горло было издержкой производства. Марку нужны были ответы, и он собирался получить их каким угодно способом, потому что… это же был Дима. Его личный Авдеев, который не имел права, ни гражданского, ни морального, ни юридического, изменять. Потому что если бы Авдеев изменял, полетело бы к такой-то матери все мировоззрение Марка, а это тридцать чертовых лет, почти десять из которых он провел, будучи смирившимся и находящим радость в своем гейском начале. Дверь офиса начала выпускать людей. Марк зорко следил за двумя щебечущими девчонками, за бабулей, за тремя парнями. Дима выходил последним. Не один. Рядом никого не было, их никто не мог увидеть. Марк едва не проглотил сигарету, когда полностью обозначившийся, принявший физическую форму, Антон-самогон с шутливым полупоклоном открыл перед Димой дверцу машины, тот засмеялся, качнул головой и сел внутрь.