…как может что-либо возникнуть из своей противоположности, например разумное из неразумного, ощущающее из мертвого, логика из нелогического, бескорыстное созерцание из вожделеющего хотения, жизнь для других из эгоизма, истина из заблуждений? Фридрих Ницше. Человеческое, слишком человеческое
А песок вокруг этого озера, ваша милость, состоит из одних жемчужин, крупных, как галька. Маноло пал наземь и начал загребать жемчуг полными горстями; и тут один из наших провожатых сказал, что это — отличный песок, из него в Офире жгут известь. Карел Чапек. ОфирГлава 1
Это казалось очень простым, но могло стать бесполезным. Пожарный насос вглубь шахт было не протащить, а воду откачивают обычным, заполняя ей цистерны и складывая их в один из отходящих в сторону туннелей. Только на уровне воды это никак не сказывается: невидимый подземный источник работает быстрее и лучше спасателей. «Закон сообщающихся сосудов», — комментирует происходящее Умник. Дэвид не очень понимает, что тот имеет ввиду, но на расспросы нет времени. Спасатели работают слишком медленно, подход к затопленному участку узок, и больше двух человек разместить в нём сложно. Ну, теоретически, можно, да только толку в этом нет никакого. Дэвид вообще не уверен, что во всём этом мероприятии есть какой-то толк. Рул Горм уже умирала — от рук Питера Пена, попадала в волшебную шляпу. Но каждый раз выходила из подобных переделок всё той же — слегка надменной, неуязвимой, застёгнутой на все пуговицы настоятельницей фей. Так что больше следовало опасаться за Румпельштильцхена, сдуру сунувшегося в шахты. Попасть из библиотеки к новому подводному озеру, можно было только одним путём, пролегавшим, по странному совпадению, под Ривер-стрит. Прохождение заброшенного туннеля не должно было занять так много времени. У Румпельштильцхена была карта. Но он — с феей или без — до сих пор не вернулся: либо попал в тот же обвал, от которого по дороге в школу пострадали дети, и теперь скорее всего мёртв, либо не может из него выбраться. Будь управление коммунальными службами в ведении шерифа, Дэвид не отправлялся бы вместе со спасателями блуждать два километра по узким и тёмным переходам шахт, а вскрыл бы свежий, ещё не застывший асфальт на Ривер-стрит и начал раскопки прямо на проезжей части. Но Регина процедила сквозь зубы: «Нецелесообразно», — и добавила, что разбазаривания городского бюджета не допустит. Дэвид готов с ней согласиться: ему тоже не симпатичен этот ростовщик, явно зажившийся на свете. К тому же в Зачарованном Лесу именно Дэвид настоял на пожизненном заключении Румпельштильцхена в гномью гору, и, в общем-то, этот приговор никто не отменял. Но Эмма… Эмма наверняка рассудила бы иначе. Нет, не та Эмма последних месяцев, что не пускала родителей на порог и не отвечала на телефонные звонки, а хмурая золотоволосая девушка со значком шерифа на поясе, считавшая своим долгом защищать каждого в Сторибруке: и Регину, причинившую немало зла ей лично, и Голда, симпатии к которому она не испытывала, — любого, кто оказывался в беде. Эта мысль заставила Дэвида спуститься в холодную духоту подземелья и в взять процесс осушения под свой контроль. Цистерны и бочки были заполнены, и, не поддаваясь искушению выплеснуть их прям здесь, Дэвид обхватывает одну из них за бока, кивает крошке Антону, и, дождавшись, когда он сделает то же, рывком тянет вверх. Плечи и поясница начинают ныть уже через несколько шагов, напоминая, что времена, когда он носил на поясе меч, а не кобуру, прошли, и нынче Дэвиду редко приходилось поднимать что-то тяжелее малыша Нила.***
Румп долго рылся в рюкзаке. То хмурился, то улыбался, излагая план, а потом сжал её руку в своих ладонях. Надо же попытаться. Это просто. Усталость слетела с него, и даже ладони перестали дрожать от холода. Словно мысль о скором спасении придала ему сил. И Рул Горм согласно кивнула. Сейчас она почти жалеет об этом. Рул Горм смотрит в пространство перед собой, касаясь троса, закреплённого на остром обломке, выступающем из каменистого пола. Трос больше не натянут. Нет, не обвис, но прежнего напряжения больше нет. Беда в том, что Рул Горм не умеет плавать. Ни феей, ни человеком — не доводилось. Но она дала себя убедить. Слишком уж горячо Румп говорил, что знает всё о подземных реках, что русло, скорее всего, не так уж глубоко, и можно будет перейти в брод. Настаивал на том, что пойдёт первым, плавать умеет, и поэтому, в любом случае, не пропадёт. Трос чуть подрагивает. Неужели Румп потерял свой конец, и теперь верёвку треплет и болтает река? Рул Горм смотрит на неопрятную кучку мужской одежду, что лежит на берегу, на заливающую пещеру воду. Когда Румп был рядом, всё казалось осуществимым. Дождаться сигнала — «я дёрну три раза, три — волшебное число» — и, держась за верёвку, дойти до другого берега. Или же, если верёвка дёрнется только раз — оставаться на месте, пока Румп пытается раздобыть пыльцу сам. Рывок был только один, и давно, Рул Горм кажется, что прошла целая вечность. Она теребит трос, и никак не может ни на что решиться. Но должна ли она решаться? Не подведёт ли Румпеля ещё больше, нарушив уговор? Рул Горм обхватывает саму себя руками, не столько надеясь согреться, сколько желая почувствовать чьё-то — хоть своё — прикосновение. Сначала она даже обрадовалась тому, что брод, видимо, не нашёлся. Ей страшно, страшно, лезть в холодную воду, после того ужаса, что она пережила здесь — в темноте и одиночестве. Но мысль о том, что Румпельштильцхен может не вернуться — пугает ещё больше. Там, в обрушившемся проходе, он бы не выбрался сам. Значит, что-то она может, даже находясь в этом нелепом, терзаемым слабостью и болью человеческом теле. А теперь, когда магия близко — тем более. Она снимает пиджак. И мохнатые носки, успевшие выпачкаться и порваться. Дрожащими пальцами нащупывает застёжки на юбке: она только недавно высохла, и мочить её снова Рул Горм не хочет. Петли такие тугие, а пуговицы никак не хотят пролезать в отверстия. Дрожат пальцы, дрожат на поверхности воды блики света, дрожит и натягивается уходящий в воду витой трос. Это может означать… Нет! Рул Горм так ясно видит — обвязанное верёвкой уже безжизненное тело, утягиваемое на дно буйным течением, — что не может удержать хриплого вскрика. Звук её голоса тут же отражается от стен и потолка — «Нет… Нет… Нет…» — вторит эхо. Рул Горм сгребает в горсть непослушные пуговицы, и добротная шерстяная ткань с треком рвётся. Но она не слышит этого, как не слышит ни стука посыпавшихся на камни пуговиц, ни плеска воды. Всё заглушает шелестящее «нет», да слишком громкий звук собственного неглубокого дыхания. Она стягивает юбку, садится на насыпь, опираясь на неё локтями, медленно сползает в воду… Здесь неглубоко. Пока. В глазах рябит от бликов, и направляясь к пробоине, Рул Горм не сразу видит в проёме Румпельштильцхена. Не сразу слышит: — Ру — ул… Её имя, произнесённое хриплым гнусавым голосом, тонет в шорохе эха, и в первое мгновение ей думается — показалось. Но, подняв голову, она видит Румпа, и устремляется ему навстречу, забыв обо всём кроме его возвращения. Он наваливается на неё всем весом, и они едва не падают. Но всё же как-то добираются до кусочка суши. Заползая на насыпь, Румп бормочет пляшущими губами: — Ты бы видела, сколько… — Он снимает с плеча застёгнутую на молнию сумку и устало сбрасывает её на насыпь. — Я дополна набрал… Полотенце там оставил, чтоб больше влезло… Светится всё. Рул Горм обнимает его, и фею не смущает ни её, ни его — нагота — на ней лишь сорочка, на Румпе промокшие «боксёры». Рул мимолётно вспоминает, как Румп, замявшись, просил её отвернуться, когда раздевался перед тем, как спуститься в воду. Сейчас он не против её близости, и не совершает попыток одеться. Поэтому Рул плотнее прижимается к его холодной коже. Мужчина уже не дрожит, только иногда по телу проходит короткая судорога. Почему-то Рул это кажется плохим признаком. — Одевайся скорее, — она протягивает ему рубашку. — Полотенце я вынул, чтобы больше пыльцы влезло, — невпопад отвечает Румп и продолжает лежать неподвижно. «Конечно! Пыльца!» — Рул Горм ругает себя за забывчивость и спешит всё исправить. Подбирает сумку, тянет за молнию — поддаётся легко. В сумке пластиковый пакет, что выглядит странно тощим. «Сюда бы и полотенце влезло», — приходит в голову нелепая мысль. Фея запускает в пакет руку, ожидая почувствовать чуть влажную, мягкую, остро покалывающую подушечки пальцев, разрядами сокрытого в ней волшебства, пыльцу. Но ничего, кроме полиэтилена, ещё более мокрого внутри, чем снаружи, она не обнаруживает. Рул вынимает пакет, выворачивает наизнанку — ничего, кроме дырок. В них-то и высыпалась… Она отбрасывает ненужную ёмкость — ни крупинки. Сумка, в сумке. Она роется на дне, в карманах, но пыльцы там нет. Пальцы проваливаются в дыру на дне… В самом углу. Ткань изодрана в лохмотья. — Румп… — наверное, он зацепился за острый камень где-нибудь посреди реки и не заметил. Она переводит взгляд на Румпельштильцхена. Он неподвижен, на груди лежит комом смятая рубаха, но на синеватых губах застыла улыбка, и под прикрытыми веками движутся зрачки. — Она такая красивая, — бормочет он чуть слышно… — На обратном уж испугался, что не сумею… А сумел… Рул Горм видит, как у Румпельштильцхена вздрагивают ресницы, и ждёт, что он откроет глаза, сядет, наденет рубаху, будет натягивать брюки, путаясь в штанинах, смотреть сердито, чихать, проклинать дыру в сумке, отыскивать ещё какой-нибудь способ спастись. Но глаза не открываются, не смыкаются губы — рот остаётся приоткрытым, а лицо приобретает незнакомое Рул Горм блаженное выражение. И она понимает, что не может сказать Румпу, что он потерпел неудачу. — Спасибо! — восклицает она пылко. — Никогда не видела такой… богатой на волшебство. Уголки губ Румпа на мгновение приподнимаются вверх. Рул тянет его за плечи, в попытке усадить, одеть, но ничего не получается. И тогда она просто расправляет на нём рубашку, подкладывает под голову сложенный свитер, укрывает пиджаком. Рул Горм вспоминает, как Румп растирал ей руки и ноги, и делает то же для него. Никакого результата. Ни стона, ни движения, ни дрожи, ни малейшего сокращения мышц под холодной кожей. — Всё будет хорошо, — вдохновенно врёт она. — Ты спас нас, с помощью этой пыльцы, мы сейчас перенесёмся в обитель. Сёстры, наверное, уже умерли от беспокойства. — Рул Горм осекается: умерли запрещённое слово. Для неё. Сейчас. — Всё будет хорошо, — произносит она снова, хотя и не понимает, слышит ли он её. Рул Горм прижимает ухо к его груди. Она не вздымается. И через рубашку и пиджак, которыми Рул его укутала, не слышно биения сердца. Тогда она нависает над его губами, почти касаясь их своими. Ничего не происходит уже целую вечность. А потом она ощущает выдох, слишком слабый, слишком лёгкий. Румп… Он не может так умереть. Нет. Два столетия он портил ей жизнь, так долго — ни один Тёмный не продержался. Живучий, хитрый, гадкий тип. Рул Горм не умеет делать искусственное дыхание, и о непрямом массаже сердца имеет весьма смутные представления. Она просто прижимается губами к его губам, выдыхает воздух, а потом целует. Его губы холодные, совсем, но вкус… Вкус кажется удивительно знакомым. Она целует его, прощаясь, смиряясь, отбрасывая последнюю надежду. Ничего не будет, ни позора, ни сломанных крыльев, ни их совместного будущего — которое она уже успела нарисовать в мечтах. Но рассказать об этом Румпу не успела. «Так, легче, так проще», — пытается уговорить Рул Горм саму себя и не может. Отрывается от губ. — Не умирай, слышишь? Искусственная дыхание, — вспоминает она, и набирает в лёгкие побольше воздуха, обхватывает его губы своими, выдыхает… и отказывается верить себе, когда Румп закашливается. Она отрывается от него, но на затылок ей ложится тяжёлая ладонь — Румпельштильцхен притягивает её обратно, накрывает её губы своими, превращая медицинские манипуляции — в настоящий поцелуй, углубляет его, и не разрывая, садится. Рул Горм отодвигается, и видит, что Румп улыбается немного смущённо, и, несмотря на голубоватый полумрак, окутывающий пещеру, уже не выглядит таким бледным, полумёртвым. — Это хорошо, что ты не перенесла нас сразу в обитель, — хмыкает он. — Не хотел бы я предстать перед сёстрами в исподнем. — Тут Румпельштильцхен улыбается почти счастливо. — Я так боялся за тебя… Ты так дышала… Хорошо, что я успел. И пыльца помогла. — Но пыльца, — начинает Рул, и внезапно понимает, что голос её звучит как-то уж слишком звонко. И боль в горле она не чувствовала уже очень давно… Наверное, с того самого мига, как стоя в воде обняла стремительно слабеющего мужчину. Румпельштильцхен качает головой, расправляет снова сбившуюся в комок рубашку, вставляет руку в рукав. — Спасибо, Рул, — поднимает он на неё глаза. — Ты спасла меня. Удивительно. Только что пальцем шевельнуть не мог, а теперь… — он замирает, словно прислушиваясь к ощущениям. — Даже нога не болит. — Но пыльца… — снова пытается Рул. — Её нет. — Но я… чувствую… её, — медленно, недоуменно произносит Румпельштильцхен, и лицо его приобретает комично-удивлённое выражение. — Я не знаю, как, и почему, но я её чувствую… Просто знаю, что она рядом. — Сумка… — возражает Рул Горм и вдруг, словно внезапно прозрев, видит, что крупицы пыльцы блестят на щеках и шее Румпа, на её собственных голых руках, что вода светится слабым голубоватым светом. — Сумка порвалась, и пыльца попала в воду, — шепчет Рул и удивляется тому, что не поняла этого раньше. — Да, прости, — виновато говорит Румп, и наклоняет голову, так, что спутанные влажные пряди падают ему на глаза. — Нет-нет, всё чудесно, — Рул шепчет, но знает, что Румп слышит её, она видит, как от прилива крови слегка темнеет его лицо, как он неловко вставляет руку во второй рукав, стягивает ткань на груди… и снимает рубашку снова. «Он хочет…» — думает Рул, и понимает, что не готова к такому повороту событий. — И как мне теперь одежду носить, — прерывает её размышления Румп. Он повернул голову и смотрит куда-то к себе за спину. — Вопрос. Рул Горм хмурится, а Румпель улыбается мальчишеской озорной улыбкой и расправляет сложенные за спиной крылья. Сверкающие и голубые, с завивающимся на них серебряным узором. — Я хочу показать тебе пещеру. Ту, за рекой! Он поднимается, немного неуверенно ступая на правую ногу, поднимает взгляд и протягивает Рул Горм руку: — Ну что, поплывём или полетим?