Слишком человеческое

      Монастырский сад был не большим: десяток раскидистых старых яблонь с чёрными пятнами вара на растрескавшихся стволах, две тоненьких облепихи да несколько вишнёвых деревьев, что каждый май цвели пышным розовым цветом, но почти не плодоносили: немногие ягоды, пережившие ночные заморозки начала лета, не успевали поспеть до осени. Весна в Мэне была поздней. Вот и сейчас, хотя шла уже вторая неделя апреля, на деревьях нельзя было заметить не только цветов, но и листьев. Только разносящийся по саду горьковатый запах тяжело набухших почек напоминает о том, что сейчас весна. Рул Горм вступает на дорожку и едва не увязает в грязи. «Надо велеть плиткой выложить», — думает она мимоходом. Идея побродить меж деревьев уже не кажется Рул Горм такой привлекательной, но ни возвращаться в свою келью, ни вникать в бесконечные проблемы сестер ей сейчас не хочется. Поэтому фея, стараясь не обращать внимания на липнущие к туфлям комья влажной земли, направляется к грубо сколоченной скамье, стоящей под вишней. Какое-то время она просто сидит, мерно дыша и бессмысленно вглядываясь в не по весеннему пасмурное небо. Воспоминания, не оставлявшие её в покое весь день, отступают, а мысли становятся ленивыми и коротенькими. Она не думает ни о полётах, ни о том, как обратить наложенное Белоснежкой проклятие таким образом, чтобы дети, рождённые вне Зачарованного Леса — Генри, Нил и с десяток малышей, родившихся в семьях попроще — перенеслись в мир, так и не ставший их родиной, вместе с родителями, ни о счетах за газ. Лишь о том, что сиденье сделано из шершавой, некрашенной древесины, что корявая яблоня у ограды скоро рассохнется окончательно, что облако уплывающее в сторону города похоже на платье с рваным подолом, и что, судя по его серому оттенку, оно не развеется в воздушных потоках на мелкие клочья, а прольётся дождём.       — Я думаю, ещё распогодится. Ветер сильный, — раздаётся над ухом глубокий мужской голос, и Рул Горм невольно вздрагивает: она не слышала шагов. На дорожке стоит Румпельштильцхен, более всего похожий сейчас на мистера Голда — тот же безупречно отглаженный костюм, распахнутое пальто, трость с серебрянной ручкой, голова чуть склонённая к левому плечу, только вместо галстука мягко повязан шарф какого-то мрачного оттенка. На миг Рул Горм кажется, что мужчина сейчас криво ухмыльнётся и потребует арендную плату за занимаемые монастырём земли. Но Румпельштильцхен снова заговаривает, разрушая иллюзию.       — Ветер сильный, — повторяет он, — а туча не налилась ещё. Мимо пронесёт.       Мужчина замолкает, явно смущённый отсутствием какой-либо реакции со стороны собеседницы, и спустя несколько мгновений снова нарушает повисшую тишину:       — И так в последнее время каждый день зарядило. Но это ничего, — продолжает он скороговоркой, — так всегда подряд бывает, солнце подсушит, самое время… — каждое последующее слово звучит всё тише, и «время» бывший Тёмный произносит уже почти шёпотом. Но глаз не опускает, лишь безостановочно — и явно машинально — оглаживает большим пальцем ручку собственной трости, стилизованную под голову какой-то хищной кошки.       — Вы пришли поговорить о погоде? — холодно интересуется фея, откидываясь на скамье.       — Да, — отвечает мужчина и тут же поправляется, — Нет, нет. Я только увидел, что вы на небо смотрите, и подумал. Я пришёл спасибо сказать, за всё, что вы для меня сделали, — он говорит торопливо, забывая о паузах между словами, точно опасается, что его перебьют в любой момент. — И если бы я мог чем-нибудь помочь вам, я, правда, не знаю, что я могу, ещё толком не разобрался, но если бы вы мне подсказали… Я бы хотел, хочу… — он прикрывает глаза, точно выдохся от такого количества слов или набирается духу перед каким-то важным решением, и, спустя несколько секунд продолжает неожиданно медленно и спокойно: — Я должен извиниться перед вами. За то, что я сделал.       — Вы… — Рул Горм едва заметно морщится, досадуя, что по въевшейся за двадцать восемь лет привычке именует Румпельштильцхена так уважительно. Осталось только добавить «мистер Голд». — Ты вспомнил?       — Нет, — качает он головой. — Мне рассказали.       — Тогда, — фея грустно улыбается, — в твоих извинениях нет никакого смысла. Как ты меня нашёл?       — Мне ваши девушки сказали, где искать.       Мужчина выставляет трость перед собой, опирается двумя руками и замирает, рассеянно оглядывая сад, точно не собирается ни уходить, ни прерывать молчания.       — Как ты осваиваешься? — спрашивает Рул Горм мягко.       Румпельштильцхен переводит на неё взгляд:       — Осваиваюсь, — произносит он с горькой иронией. — Ну, к этому, — он жестом указывает на собственную облачённую в чёрный костюм фигуру, — привыкнуть не сложно.       Жест выходит почти голдовский — только, пожалуй, слишком уж резкий — в нём нет ни характерной манерности Тёмного, ни ленивой небрежности сторибрукского ростовщика.       — А к чему сложно?       — Ко всему остальному, — с мрачной неопределённостью отвечает Румпельштильцхен. — У меня всё это, — он легонько бьёт себя по лбу, — просто в голове не хочет укладываться. Я просто не верю.       — Не веришь во что? — Рул Горм ловит мечущуюся в воздухе руку.       — В то, что я оказался такой дрянью… Нет, я думал иногда, чтобы я предпринял, если бы у меня была власть… Как думал, — он кривит лицо в попытке улыбнуться, — мечтал. Но плана вырезать половину деревни и уничтожить Зачарованный Лес у меня никогда не было. А выходит, стоило силе…       — Это была злая сила, — перебивает Рул Горм излишне пылко. — Это не значит, что в случившемся нет твоей вины, но в любом случае магия Тёмного такова, что искажает любые намерения.       — Хорошо, — угрюмо соглашается Румпельштильцхен, — в это я верю, хоть мне и трудно. Но читать-то я умею! И если на том камне написано «Нил Кэссади», как под ним может лежать Бей?..       Фея ничего не отвечает, лишь крепче стискивает руку бывшего мага.       — Я не говорю, — упавшим голосом продолжает он, — что Белль меня обманывает. Но она же может ошибиться…       — Холодно, — Рул Горм уже жалеет, что затеяла эти расспросы. Она не ожидала такой обезоруживающей откровенности и не знает, как реагировать. Как фея она должна бы посоветовать Румпельштильцхену искупить свою вину перед городом, честной и чистой жизнью загладить прошлые ошибки. Но вместо этого она спешит переменить тему. — Я замёрзла, да и у тебя руки холодные. Может быть, зайдём в дом и выпьем чего-нибудь горячего — чая или киселя?       Мужчина смотрит на их сцепленные ладони так, словно только осознал прикосновение, аккуратно освобождается от рукопожатия.       — Это неловко, — говорит он глухо.       — Глупости, — поднимается со скамьи Рул Горм. — Сестра Оливия как раз думала, кому скормить засахаренное варенье. Мои фейки отказываются. А ты как гость из вежливости съешь. — Фея улыбается: — Ты же не хочешь быть невежливым?