Слишком человеческое

      Когда Румпельштильцхен выходит из ворот обители, его останавливает тоненькая румяная девушка, почти ребёнок, которая говорит, что случайно — только вот в такие случайности Румпельштильцхен не верит — услышала их с матушкой разговор в саду.       — Вы хотели её чем-то отблагодарить? — уточняет она, и когда Румпельштильцхен согласно кивает, сообщает по секрету: — Рул Горм в жизни не признается в том, что нуждается в чьей-то помощи… Но на самом деле окна, рамы подтекают, во всех кельях на подоконниках лужи!        Румпельштильцхен имеет весьма приблизительное представление о рамах и подоконниках, но тем не менее обещает подумать, чем он может помочь.       — Может быть, просмолить? — предполагает он.       — Какое там! — его собеседница тут же машет рукой, — Они настолько рассохшиеся, что их только менять. Хорошо бы на стеклопакеты.       Уж в этом он точно не разбирается. Но девушка настойчиво дёргает его за рукав и говорит удивлённо и даже возмущённо:       -Да разве нужно вам разбираться самому?! Можно нанять работников. Вы так богаты…        Румпельштильцхен действительно богат, хотя сам ещё не понял насколько, и какие возможности это ему даёт.       — Богат? — переспрашивает он и соглашается. — Ну, конечно! Ты только никому не говори о нашем разговоре.        Девушка снова совершенно по-девчоночьи дёргает рукав его пальто и изрекает:        — А вы — совсем не такой страшный, как я себе представляла. Ну, я побежала, а то дождь, и матушка хватится.       С неба действительно начинает капать, это определенно указывает: Румпельштильцхен в очередной раз выставил себя полным дураком. Только это его почему-то нисколько не огорчает. Вроде бы Рул Горм не ответила толком на его вопрос, и даже не приняла его извинения, но — Румпельштильцхен, чуть ли не впервые за последние полтора месяца, почувствовал себя живым. Он, кажется, наболтал лишнего, опьянённый почти забытым ощущением, что его слушают и слышат. В этом странном мире слушать приходилось ему самому, он и слушал, и веря и не веря, и делал то, что велят — может быть, потому что собственных желаний у него больше не было. Разве что — вернуть всё назад, но это невозможно. Ему бы радоваться — он жил теперь в таком большом доме, что в нём впору заблудиться, спал в одной постели с молодой женой, годящейся ему скорее в дочери даже без учёта позабытых столетий, владел лавкой, полной диковинных товаров. Только дом был холодным и неуютным, в присутствии Белль Румпельштильцхен испытывал страшную неловкость, но в лавке — в лавке он как-то осваивался, раз уж его прежнее ремесло тут не годилось.       Усиливающийся дождь заставляет Румпельштильцхена остановиться и застегнуть пальто. От обители фей до его нового дома всего-то полтора-два часа пути, но ветер дует в спину и липнут к щекам вмиг намокшие пряди. Где-то над морем грохочет гром. Далеко. Едва слышно. Румпельштильцхен потирает лицо, отбрасывает волосы назад, поднимает воротник, чтобы дождевые струи не попадали за шиворот, оглядывается на монастырскую усадьбу, удивлённо повторяет про себя — феи. Варенье у них засахарилось, и окна протекают. Дверные петли скрипят. И краска на потолке трапезной вздулась пузырём. Он представлял себе фей как-то иначе, но, может быть, именно таящееся внутри волшебство и делает Рул Горм такой неуловимо прекрасной? Когда Румпельштильцхен доходит до особняка, небо становится уже совсем тёмным, то ли оттого, что время позднее, то ли из-за надвигающейся бури. Он думает о лужах, которые натекли в келье с подоконника, но сейчас точно такая же образуется вокруг него, стоило ему вступить в прихожую. Брюки промокли насквозь, а рубашку и пиджак защитила от влаги плотная ткань пальто. Он снимает его и аккуратно вешает на распорку. Белль, услышавшая, как хлопнула дверь, спешит навстречу.       — Румпель! — кричит она ему откуда-то с верхних ступенек лестницы, — разуйся! Натопчешь снова!       Ему и самому не терпится избавиться от полных воды башмаков, но это не так-то просто на мокром скользком полу. Он тщетно ищет глазами стул или табурет, и когда не находит ничего подходящего, идёт в гостиную, оставляя за собой мокрые следы. Садится на краешек кресла и склоняется, чтобы развязать шнуровку. Он не хочет огорчать Белль, но если он упадёт у входа, она тоже огорчится?       — Румпель! — на этот раз голос Белль звучит возмущённо. — Я же тебе говорила!       Румпельштильцхен поднимает на неё взгляд и тут же опускает его обратно: всё никак не может привыкнуть к манере Белль ходить полуголой. Сейчас на ней короткий полупрозрачный халатик, едва доходящий до середины бедра. Это должно выглядеть соблазнительно, но Румпельштильцхен отчего-то не испытывает желания, только неловкость.       — Да ты промок, — его юная жена подходит к нему вплотную и касается его волос, отжимает пряди. — Ох, — выдыхает она озабоченно и выходит, цокая каблуками домашних туфель, чтобы вернуться через минуту уже с полотенцем. Белль подходит к нему, ероша, вытирает волосы, собирает влагу с шеи. Румпельштильцхен покорно ждёт, когда она закончит, удивляясь деловитому равнодушию прикосновений. Точно так же Белль могла бы вытирать пыль с мебели или смахивать капли дождя с одной из своих блестящих кожаных сумок… Рул Горм касалась его иначе, даже сегодня, когда она сжимала его ладонь своими озябшими пальцами, он чувствовал тепло, которым эта женщина так щедро с ним делилась. Тепло, согревавшее его сердце… Белль бросает полотенце ему на колени.       — Спасибо, — произносит Румпельштильцхен тихо.       — Пожалуйста, — Белль смотрит на него, качая головой. — В это время года на улицу без зонтика выходить… неосмотрительно.       Румпельштильцхен молчит. Подумаешь, немного воды на полу, её и вытирать не надо, сама скоро высохнет, и он тоже не растает — не сахарный. Нет, ничего этого он не говорит, просто ждёт, когда Белль выйдет, и уже тогда стаскивает мокрые носки и протирает полотенцем ступни. Поздно, и есть ему не очень хочется, но он идёт на кухню, включает газ, ставит чайник — в тайной надежде, что когда он поднимется, Белль будет уже спать. Почему они полюбили друг друга? В книге Генри говорится: его и Белль связывала истинная любовь, он забрал Белль в рабство в качестве уплаты за то, что он остановил войну. Всё это кажется ему невероятным. Но он думает об этом какое-то время, почти отстранёно, пьет ромашковый чай и грызёт тостовый хлеб, не чувствуя его вкуса. Наконец, решив, что прошло достаточно времени, он поднимается в спальню, цепляясь в темноте за перила.       Белль уже в кровати. Румпельштильцхен выдыхает с облегчением, стараясь не шуметь, идёт к своей половине. Пижама лежит под одеялом, он переодевается и, зевая и потягиваясь, ложится. Белль поднимает голову от подушки:       — Румпель?       — Это я, Белль.       — Ру-умпель, — морщится она недовольно, — сходи-ка сначала в душ.       Румпельштильцхен поворачивается к жене спиной и садится на край постели: она не видит, как упрямо кривится его лицо, когда он залезает под одеяло, в мягкое тёплое место, которое он не собирается покидать до утра.       Белль толкает его в спину.       — Румпель, я сказала тебе пойти в душ.       — Я там уже был, — неразборчиво бормочет он.       — Правда? — Белль недоверчиво хмыкает.       — Вчера, — уточняет Румпельштильцхен, хотя не очень уверен в сказанном. Может быть, и не вчера, а несколько дней назад — во всяком случае, он не заметил, чтобы с этого времени успел испачкаться. Как бы то ни было, мыться тёплой водой слишком часто — вредно, это вытягивает жизненные силы. Румпельштильцхена и так сложно назвать здоровяком, и, может быть, в его жизни не так уж много смысла — но болеть из-за прихотей своей юной жены ему совсем не хочется.       Белль толкает его ещё раз, но Румпельштильцхен только подтягивает колени к животу, устраиваясь поудобнее.       — Завтра, ладно? — бормочет он примирительно. — Сегодня с меня достаточно воды.       Его будит раскат грома, что грохочет совсем близко. Румпельштильцхен, пробуждаясь, резко садится на кровати. Он не боится грозы — в жизни слишком много вещей, которых действительно следовало опасаться, чтобы пугаться какого-то громыхания. Только Бей боится. Боялся всегда. Он, конечно, не залезал больше к нему в постель, как делал, когда был совсем маленьким мальчиком. Сын скрючивался на своём тюфяке и смотрел в темноту широко раскрытыми от страха глазами. Румпельштильцхен знал об этом, и с первыми ударами грома привычно поднимался, чтобы зажечь свечу, сказать Бею какие-нибудь ничего не значащие слова, чтобы не оставлять его в темноте и одиночестве. Но сейчас… Бея нет рядом. Румпельштильцхен с глухим рыданием падает обратно на подушку и, повернувшись, утыкается в неё лицом, надеясь заглушить рвущиеся из груди звуки. Если Белль услышит, она непременно спросит, что с ним, а Румпельштильцхену меньше всего хочется говорить об этом. Он натягивает одеяло — осторожно, чтобы не потревожить жену — и обнаруживает, что её нет в постели.