Инверсия

Я считал, что неспособен на тёплые чувства по отношению к кому-либо, пока не встретил Рёука, а он не доказал мне, что я чертовски ошибался. А ещё показал, что не следует так отдаваться чувствам, совершенно не думая о том, к чему это приведёт. Прошло больше недели с того момента, как младший поставил точку в только начавшихся абсолютно странных отношениях. Больше недели с того, как я с каждым днём всё больше закрывался в себе. Мне пытались помочь другие мемберы, но и те не понимали, как я их ненавидел. Именно они внушили Рёуку, что наши отношения неправильны. Моё состояние, кажется, заметил каждый, кто лишь раз посмотрел на меня. Фанаты беспокоились. Забавно, а если бы открылось то, что я настолько сильно и уже безответно люблю своего одногруппника и соседа по комнате, как бы они стали относиться ко мне? Явно не мечтали о моём автографе. Дело моей жизни казалось для меня сейчас абсолютно ненужным. Мне не хотелось более петь, выступать, все эти улыбки казались мне наигранными и искусственными. А может быть, это лишь я разучился выражать свои чувства. А их и не осталось. Я переехал из общежития, потому что у меня не было сил находиться с Рёуком в одной комнате, свободных не было, меняться с кем-то мне не представлялось возможным, да и так мы пересекались совсем редко. И в каждом из этих случаев я пересиливал себя, чтобы не уйти со съёмочной площадки или концерта. Но на деле всё это было лишь отмазками. Несмотря на то, как я всеми силами старался выбросить из своего сердца этого упавшего в моих глазах человека, стоило мне только увидеть Рёука, как я снова хотел обнять его, крепко прижав к себе и раскачиваясь из стороны в сторону. Сейчас, как никогда, хотелось, чтобы пресловутое «и жили они долго и счастливо» коснулось и меня. Вот только жить счастливо, видя того, кого пытался возненавидеть и не мог забыть, не получалось. Впрочем, как и жить счастливо в принципе. Как можно быть счастливым, если каждый день твоё сердце каменело? Не орган, который перегоняет кровь, а нечто большее, скрытое в нас. У кого-то это сердце живёт и бьётся в унисон с тем, кому принадлежит. У других оно может быть разбито вдребезги, но они пытаюсь собрать эти крошечные осколки, пусть и теряя крохотные части, ведь без этого невозможно. А есть такие как я, те, что даже не пытаются собрать их. Потому что от них не осталось ничего, кроме песчинок, что давно разлетелись в стороны, зато на их месте осталась большая глыба, что даже не лёд, а камень, грубый и неотёсанный. Чужеродный. — Йесон-ши, скажите, когда начались ваши проблемы? — Проблемы? Когда они начались? Возможно, когда я попытался расколоть орех, что никак не поддавался. А приоткрыв его стенки, увидел слишком многое, а позже у меня всё отобрали, так и не дав вдоволь насладиться плодом. Я стал одержим им. А позже ненавидим самим собой. Меня силком притащили в психологический центр. Да что эти люди вообще понимают? Как незнакомый человек, со своей личной жизнью, может помочь мне? Надавать советы, которые он сообщает каждому? Разгребёт завалы в моей голове? Заменит камень на сердце? Это не в его власти. И больше ни в чьей. — Йесон-ши? — повторил психолог, что битый час пытался вынуть из меня хоть что-то. Бесполезно. Не собирался разговаривать с ним, тем более делиться сокровенным. Мне и наедине с самим собой было уютно и хорошо. Но это ложь. Мне не было хорошо, не было уютно. Мне было слишком одиноко, но я боялся сознаться в этом, признать, что проиграл, даже уже проигранную игру. Двойное поражение. — Йесон-ши, вы понимаете, насколько у вас серьёзные проблемы? — мне хотелось спародировать этого мужчину, да вот только желание это было скорее признаком того, что со мной действительно не всё в порядке. — Йесон-ши, вам нужно лечение. — Нужно лечение… Зачем нужно лечить то, что не болит? Оттуда не льётся неостановимым потоком кровь, оно не показывает никаких признаков своего существования, не призывает принять какие-то меры. Так зачем нужно лечить то, что не болит? Мне пытались помочь, и это льстило. Правда, совсем чуть-чуть. За меня беспокоились, как это мило… Вот только не стоило ломать всё, растоптав до ошмётков, а потом пытаться соединить это. Бесполезное занятие, пустая трата времени. Эти озабоченные моим состоянием лица так осточертели… Хотелось, чтобы все они исчезли. Лишь один человек не попадался мне на глаза, избегал, не смотрел, не разговаривал, не лез со своей помощью, словно понимая, что это не требуется, — Рёук. Спасибо ему за это, за то, что сделал правильный выбор. Почти месяц ежедневных походов к психологу, на каждом из которых я просто смотрел безжизненным взглядом на бумаги с моими данными, а позже меня за руку заводили в машину, где я продолжал испепелять взглядом свои коленки. Но через неделю и один месяц после того, как все заметили, что со мной что-то не то, со мной стал ездить тот, кто явился причиной моего состояния. Я не знал, зачем это нужно ему. Не понимал, зачем суётся не в своё дело. Кидал мимолётные взгляды, видя, насколько он выглядит живым и одухотворённым, в отличие от меня. Словно его эта история обошла стороной. Ему было абсолютно наплевать? Ни капли не больно? Всё было лишь игрой?.. Ирония? Рёук просто сидел рядом со мной. Но, видимо, это как-то повлияло на меня. Я начал отвечать на вопросы психолога. Совсем тихо, еле слышно, но уже хотевшему передать моё дело психиатру этого было достаточно. После каждого приёма младший выводил меня за руку и сопровождал до двери моего дома, отпуская и не говоря ни слова. Так продолжалось вплоть до того, пока мне не предложили уйти из группы на время, сделать перерыв. Мне было нечего терять. Некого терять. Поэтому я согласился, понимая, что могу попросту не вернуться никогда в эту индустрию, пойти работать по специальности, а может закончить свою жизнь, рассматривая однотонные стены больниц. Просто было совсем нечего терять. Но я ошибся. Рёук продолжал ездить со мной, но не пытался заговорить, извиниться за всё, стать ближе. Этого не было. И был безмерно благодарен за это. Но порой, засыпая один, я вспоминал светлое, то, что олицетворял для меня этот парень. Со временем мне стало не хватать его улыбки, объятий, и я снова стал нуждаться в нём. Раньше воспринимал его прикосновения совсем безразлично, теперь же каждый раз сжимал ладонь ещё сильнее. — Прости, Йесон-хён, — однажды прошептал Рёук, когда мы ехали из психологического центра, а я задремал. — Я не представлял, что всё будет так серьёзно. Пытался не усугублять, но ты сам загнал себя в ловушку. Я не знаю, что мне делать, хён. Мне кажется, что и я схожу с ума вместе с тобой. Я никак не отреагировал на эти слова, потому что уже не верилось. Не потому, что это было для меня настолько прекрасно, что поверить в существование подобной возможности было слишком трудно, а потому, что каждое слово Рёука для меня было пропитано ложью. Я стал параноиком. Мне казалось, что парень говорил то, что ему сказали, навязали мемберы и этот психолог, которого мне хотелось своими руками задушить, лишь бы он перестал копаться в моей голове и пытаться вытащить этот камень, что уже начал покрываться мхом. Зато делался от этого мягче. Наверное. Для меня смешались дни недели, я не различал, какой сейчас месяц. Потерялся и словно не жил. Никогда не думал, что смогу довести себя до такого состояния из-за любви. Но она и правда сломала меня, потому что не был готов к подобному. Потому что чересчур сильно полюбил и привязался. И если от тёплых чувств не должно было остаться ничего, то привязанность всё ещё следовала за мной по пятам. Как и сам Рёук, что не переставал своим присутствием напоминать о себе. Я осознавал, что он винит во всём себя. Так и должно было быть. Раз ему не так больно, как мне, то пусть его гложет это чувство. Мне не хотелось, чтобы он ломал себя, как я, но должен же он был почувствовать хотя бы каплю того, что перенёс я. Разве не так? Рёук отличался особым упорством. Каждый раз я засыпал в машине, когда мы возвращались домой. Каждый раз он шептал мне на ухо почти одни и те же слова, пытаясь достучаться до моего увядающего сознания. Чем больше он этот делал, тем сильнее мне хотелось верить, что он мог говорить это от чистого и сохранившегося сердца. Мог ли он сожалеть? Наверняка. Любил ли он меня? Возможно. Явно не так, как я, иначе не смог бы отказаться от меня, в угоду другим людям и карьере, но ведь мог же любить… Или же это всё — плод моего больного и расшатавшегося воображения?.. Меня посещали галлюцинации. Словно всё было хорошо, а мы с Рёуком по-прежнему жили в нашей комнате в общежитии. Там было тихо и уютно. Я читал мангу, а младший причитал о том, что в помещении очень темно, а я из-за этого посажу зрение. Кажется, было ещё что-то про идею заменить синие тюлевые занавески на кремовые, светлые. Почему меня всё никак не мог отпустить образ этого человека? Я мало настрадался? С какой целью он требовал ещё больше? — Йесон-хён, я скучаю. — Йесон-хён, мне тоже больно. Не так сильно, как тебе… но больно. — Йесон-хён, смогу ли я когда-нибудь стать тебе другом? — Йесон-хён, увижу ли я когда-нибудь вновь твою улыбку? — Йесон-хён, вернёшься ли ты к нам? Я действительно соскучился по тебе… Йесон-хён. С каждым месяцем мне становилось лучше. Я постепенно возвращался. Заново учился общаться с людьми, улыбаться, выражать свои эмоции и чувства, не скрывать и не подавлять их. Снова вернулся к работе, в общежитие. Переехал в комнату, где продолжал жить всё это время Рёук. Здесь совсем ничего не изменилось. Вот только комната пахла лишь им. Было довольно странно видеть, что мой сосед ничего не изменил, но это показалось мне символическим знаком. Что-то вроде «Йесон-хён, мне дорога каждая вещь, связанная с тобой, поставленная твоими руками, поэтому пусть всё сохранится таким, как и было до твоего ухода. Ведь ты вернёшься. Я верю в это». Он шептал мне это в одной из поездок. По крайней мере, хотелось надеяться, что это не было очередным видением или галлюцинацией. Слишком натурально. Слишком лично. Слишком… слишком. Я снова полюбил прогулки и часто заходил в тот парк, где моя жизнь свернула в ненужную сторону. Сейчас время моего отсутствия было для меня забыто, как страшный сон. Я всё ещё наблюдался у того психолога, но и моё отношение к нему изменилось. Он не казался мне таким мерзким типом, искренне радовался, когда видел, что я открыто с ним делюсь впечатлениями о мире, точно мальчишка. Возможно, я стал им. Та скамейка всегда была свободна, как будто ждала лишь нас двоих. Вот только сидел я всегда там один, пока в один из осенних и промозглых вечеров, когда после нашего с Рёуком расставания прошёл почти год, я заметил, как ко мне медленно подходил человек. Нужно было постараться не узнать его, потому что он занял слишком большое место в моём камне, заросшем «от» и «до». — Йесон-хён, ты будешь кофе? Кажется, ты любишь американо… — смущённо произнёс Рёук, явно понимая, что я могу относиться к нему либо нейтрально, либо агрессивно. Третьего не было дано. Пожалуй, он остался единственным мембером, с которым мои отношения не вернулись в прежнее русло. — Да, спасибо, — принял я переданный мне стаканчик с обжигающим и тёплым напитком. Горячий. Отсюда до ближайшего кафе минимум метров пятьсот, а на улице очень холодно. Он бежал? Удивительный и глупый, всё такой же. — Как твоё самочувствие? — Рёуку было неуютно. Ещё бы… Спрашивать такое, зная, что именно ты причина всего этого… наверное, тяжело. Мне это не узнать. — По сравнению с тем, что было несколько месяцев назад, уже лучше. Спасибо, что спросил. — В моём голосе не было ни капли иронии, сарказма и прочего. Я был и правда благодарен ему, а ещё не злился. Переборол в себе негативные чувства по отношению к Рёуку, понимая, что по-прежнему не избавился от удушающей привязанности к нему. — Йесон-хён, — сбивчив обратился он ко мне, присев на край скамейки рядом со мной. Он был полностью закутан в шарф, поэтому виднелись лишь его глаза, что светились в свете фонаря, да чуть открытый нос. — Ты помнишь что-нибудь из того, что я говорил тебе во время наших поездок? — «Йесон-хён, я скучаю. Мне тоже больно. Вернись к нам». Ты имеешь в виду это? — И снова я был спокоен. Мне не приносили эти слова жгучей боли. Наоборот я испытывал какое-то облегчение. А может, попросту сделался мазохистом. Рёук смотрел на меня, не продолжая, поэтому мне пришлось подтолкнуть его: — Что, хочешь забрать свои слова назад? Или признаться в том, что они тоже оказались ложью? — Я догадывался, что младший не лгал мне о том, что любил меня, испытывал чувства, вот только прогадал, когда пообещал, что не будет зацикливаться на неправильности. А это стоило слишком дорого. — Нет. — А что? — Они всё ещё в силе… Йесон-хён, я правда виноват и… — Я знаю, — прервал его. Мне не хотелось слушать, как он обвиняет себя, пусть и заслуживает этого. Была уверенность, что он и без меня во всём разобрался сам, прокручивая наши разговоры по нескольку раз за день. — Йесон-хён, мы сможем общаться так же, как и раньше? — смущённо, тихо, еле слышно, интимно. — Что ты имеешь в виду?.. — Шанс… он есть? — Я понял, что он имел в виду, но смущение, проступившее на его щеках, что выглядывали из-под шарфа, показалось мне забавным. Вот только он опоздал на целый год со своим осознанием. — А какова вероятность того, что эти отношения к чему-то приведут, Рёнгу? — Впервые назвал его так, отчего парень заметно дёрнулся. Непонятно: из-за моих слов, которые я перенял у него, или же от этого обращения. Наверное, от всего вкупе. — Я постараюсь больше не делать ошибок. — Постарайся, — кивнул я головой и отпил уже порядком остывший кофе, развалившись на скамейке и почувствовав, как тепло обволакивает меня. Тепло и снова эта лёгкость. Она прекрасна. Прохладный воздух. Полное осознание происходившего сейчас со мной. Рёук, что находился под боком, рядом. Горячий кофе и стойкое ощущение дежавю. Но только нет той крышесносящей любви, что свела меня с ума. Есть что-то, что я не мог описать. Но вот достаточно ли этого для того, чтобы понять и разобраться во всём? Я не уверен. И никто подавно не был в этом уверен. Зато мне вернули мой орех в руки, позволив раскрывать его дальше миллиметр за миллиметром. И когда-нибудь я обязательно раскрою этот плод. Возможно, тогда хотя бы смогу точно сказать, что нам делать дальше, и станет ли ошибкой то, что мы сделаем. Жить в страхе потерять или наслаждаться размеренностью?.. Я всегда любил обыденность. Но главное заключается в том, что я это любил.