“I'm not strong enough to stay away. Can't run from you, I just run back to you. Like a moth I'm drawn into your flame, Say my name, but it's not the same. You look in my eyes; I'm stripped of my pride. And my soul surrenders, and you bring my heart to it’s knees. And it's killin' me when you're away, I wanna leave and I wanna stay. I'm so confused, So hard to choose. Between the pleasure and the pain. And I know it's wrong, and I know it's right. Even if I try to win the fight, My heart would overrule my mind. And I'm not strong enough to stay away…”* Apocaliptica
25
- Что означает та надпись? – первым делом спрашивает Чарльз, когда приходит в себя. Он опять очнулся в своей постели – печальная традиция, крепко сидящая в печенках. Слабость собственного сознания каким-то образом завязана на путешествия по чужим. Точнее, одному конкретному. Каждый раз, словно воскрешение после проваленной миссии в компьютерной игре. Вечное ощущение, что все идет неправильно. Ксавье подтаскивает себя повыше и приваливается к изголовью кровати. На профессоре мягкая пижама, тщательно застегнутая на все пуговицы, его кожу холодит ощущение свежести после душа. Сквозь беспамятство он совсем не почувствовал манипуляций над своим телом, положенных перед отходом ко сну… Шторы задернуты, но телепат без труда угадывает, что за окном глубокая ночь. В стекло навязчиво накрапывает дождь. Трубы отопления сонно гудят, раскочегаренные впервые за сезон. Из-за приоткрытой двери спальни доносится мерное тиканье больших часов, стоящих в коридоре. Даже не звуки – оттенки тишины, близкие к определению уюта в общей картине мира Чарльза. Читающий в свете ночника Эрик, сидящий у его постели – из той же оперы. Поза друга расслаблена, лицо почти умиротворено. Непривычная, и даже несколько… интимная сцена. Мигнуть страшно, чтобы не спугнуть. Ксавье хочет спросить: «Как давно ты проводишь параллели между мной и чертовым садистом, переломавшим твою жизнь?», но снова ограничивает себя в самом важном. Возможно, жизненно необходимом. Он ценит хрупкость редкого момента спокойствия и не хочет разрушить его неосторожным словом. Умеренность, Чарльз. Твое больное эгоистичное любопытство – это излишество. - На башне, над самой дверью. – Ксавье уточняет, заметив, что друг не понял вопроса. - А что именно там написано? Я же не развешиваю указателей для туристов над своими воспоминаниями. По крайней мере, специально. – Леншерр тихо смеется. Чарльз, наоборот, мрачнеет. Он представляет себе прошлое Эрика, снабженное подписями. «Барак», «Крематорий», «Лаборатория», «Спальня доктора Шмидта», «Газовые камеры». Настоящая карта боли. Топография издевательств… Ксавье трясет головой, отгоняя отвратительные образы. Профессор до сих пор не привык, что при этом волосы больше не щекочут лицо и уши. Но бритоголового телепата Церебро слушается гораздо точнее, и это перевешивает любые неудобства. С самого возвращения Чарльз маниакально и настойчиво берется за поиски других мутантов. Новый учебный год в академии начинается с солидным пополнением, одно крыло уже полностью заселено, а во втором выделен целый блок для новых преподавателей. Они сплочаются. К настоящему Рождеству парадная гостиная будет забита под завязку. - Там написано «МАХ 2-1-4-7-8-2», – по цифрам диктует Чарльз и улыбка Эрика медленно тает. Он встает из кресла и присаживается на край постели профессора. Все, как в его фантазиях. Леншерр так близко, что Ксавье без труда может до него дотянуться, дотронуться до его плотно стиснутых губ, до сурово сведенных бровей и заострившихся скул. Согреть их теплыми ладонями, растопить лед в глазах… Если бы только хватило решимости! Эрик сам склоняется к нему и Чарльзу кажется – сейчас разделяющее их расстояние полностью сотрется, на сей раз не из-за объективной необходимости, а… - Это не название, – Леншерр говорит глухо, глядя куда-то поверх левого плеча профессора, – это мое имя. Он тянет вверх рукав водолазки, от запястья к локтю, и профессор замирает, узнавая последовательность странного кода. Одна за другой из-под ткани показываются чернильные 2, 1, 4, 7, 8, 2, навечно въевшиеся в кожу. Татуировка. Клеймо порядкового номера, заменившее имя. Сухая статистика, вроде той, которой в колонках газет указывают количество жертв. - А почему МАХ? – Умом Чарльз понимает, что пора остановиться. Но сердце, как никогда близкое к пониманию Эрика, нервным перестуком требует продолжать расспросы. Пусть даже от этого им обоим становится все больнее. - Макс Эйзенхардт. Так меня звали раньше. – Леншерр поправляет его одеяло и встает, возвращая Чарльзу способность дышать в своем присутствии. - Я пойду к себе, если пока тебе не нужен. Доброй ночи, Чарльз. Леншерр уходит. Профессор закрывает глаза и неразличимо шепчет вслед, больше мыслями, чем непослушными губами. Нужен. Ты нужен мне. Всегда.26
- Я должен извиниться перед Эриком. Момент для откровенного разговора с друзьями выбран не слишком удачно – они сидят за завтраком в общей столовой, открытой для чужих ушей. Но более подходящего случая может не представиться вовсе. В последнее время Леншерр постоянно рядом. И только сегодня он уехал еще до рассвета, прорабатывать новые наводки от Церебро. Поэтому Чарльз одет криво и на голове красуется свежая ссадина из-за того, что Зверь, относивший его в ванную, попросту не вписался в дверной проем. - За то, что хочешь его изнасиловать? – Маккой невозмутимо намазывает джемом тост для Рэйвен. Ксавье и его сестра давятся утренним кофе и таращатся на него ошарашенными глазами. - Да бросьте вы, это же очевидно! – Зверь грациозно дирижирует столовым ножом, выписывая в воздухе фигуру, подозрительно напоминающую сердечко. Как шкодливый школьник, чтоб его. - Чарли, каждый раз, когда Леншерр вносит тебя в мастерскую на руках, мне хочется выскочить на улицу… - Проблеваться? – Уныло осведомляется профессор. - Нет. Оставить вас наедине. Теперь лишь Ксавье нелепо пучит глаза. Рэйвен прикрывает лицо салфеткой и хихикает, представляя смущенного Зверя, сбегающего из собственной лаборатории. - Хэнк, перестань! Разве не видишь, моего братца вот-вот удар хватит?! – Она с напускным осуждением пинает ножищу Маккоя под столом и оба довольно хохочут. Чарльз практически забывает, с чего начал. - Нет, я сейчас не об этом, – ему неловко возвращать их с небес на землю, но разговор, действительно, важный. - Помните порт? По тому, как мрачнеют лица друзей, Чарльз понимает нелепость своего вопроса. Разумеется, они помнят. Они не обсуждают катастрофу даже между собой, придерживаясь негласного табу. Произошедшее слишком диссонирует с идеей гордости за мутантов. Заставляет стыдиться одного из них, обезумевшего от ненависти. Как же они все ошибались… - Я был неправ, посчитав Леншерра виновным. - Но мы ведь сами все видели, – сестра недоверчиво качает головой. Переубедить ее будет сложно. Зверя – тем более. - Общий характер разрушений, перевернутые корабли, плавящиеся подъемные краны… Взбесившийся металл. – Маккой беспристрастно перечисляет детали и делает вполне логичный вывод. – Это явно дело рук мутанта с мощным магнетическим даром. Второго такого нет, Чарльз. Мне жаль. - Не нужно, – Ксавье поднимает руку, останавливая поток сочувствия. Друзья уверены, что им движет желание выгородить любимого человека. Но заблуждениям и недомолвкам пора положить конец. – Эрик не несет ответственности за то, что произошло. Помните, нас вызывали в ЦРУ и расспрашивали про некоего Себастьяна Шоу? Зверь и Мистик кивают так же синхронно, как с недавних пор делают все. Смеются, хмурятся, отчитывают студентов… - Он – один из нас. Мутант с даром высасывать энергию и использовать ее для увеличения собственной силы. Он может продлевать себе жизнь. Вытягивать таланты других. Черт, да кто знает, что еще… – Чарльз осторожно подбирает слова, стараясь не сболтнуть лишнего. Избежать слишком откровенных подробностей из памяти Эрика. Однако полностью умолчать о прошлом тоже не получается. – Во вторую мировую Шоу под именем Клауса Шмидта работал на нацистов, занимался исследованием необычных способностей. Он нашел совсем юного Леншерра в одном из концентрационных лагерей и проводил над ним эксперименты. Этот… больной ублюдок тренировал и развивал его дар, собираясь использовать в своих целях. Чарльз трет ладонями глаза, пытаясь стереть отпечатки видений, которые до сих пор ранят. Обнаженное и избитое полудетское тело, едва прикрытое простыней… - Я не знаю, каким чудом Эрик сбежал. Много лет спустя он начал искать Шоу. Отчасти – ради мести, отчасти – потому, что понимал исходящую от него опасность. Гаду удавалось ускользнуть. Его способности… невероятны. И Леншерр приспособился защищаться. - Хочешь сказать, Шоу тоже читает мысли? – Рэйвен быстро понимает, к чему клонит брат. Если бы она не была такой синей, то наверняка бы заметно побледнела. - Все несколько сложнее. У Себастьяна Шоу есть группа приспешников. Он весьма харизматичный лидер. Умеет запугать или заманить слабых духом, но одаренных мутантов. Они преданы ему, как цепные псы. В его кругу всегда присутствует кто-то вроде штатного телепата. Весьма дальновидно, не правда ли? – Профессор невесело улыбается, проводя невольную аналогию, и продолжает. – Но ему не удалось заполучить в свою команду одного сильного менталиста, который и научил Эрика ставить психологические блоки. Думаю, телепатический талант его наставника больше, чем мой. Хэнк и Рэйвен недоверчиво переглядываются. - Это правда. Я ведь не смог пробить защиту Леншерра, пока не подключился к Церебро. - Глупо сейчас мериться способностями, – Маккой обрывает Ксавье, стукнув кулаком по столу. – Лучше сосредоточимся на том, что Шоу и его прихвостни – прямая угроза для людей и нашей академии. Чарльз в который раз убеждается, что решение поставить Зверя во главе школы – самое верное. Хэнк умеет акцентировать внимание на главном: защите учеников. Наверняка уже прикидывает, стоит ли строить баррикады и вооружать персонал от бродящего по округе садиста-психопата. - Не в ближайшее время, – успокаивает его профессор, не без гордости рассказывая дальше. После всего, что телепат узнал о Леншерре, он не может перестать восхищаться им. – Эрик подобрался к ним в порту, когда Шоу собирался выжрать ядерный энергоблок одного из судов. И успел изрядно их потрепать, пока мы с Церебро не вмешались. Он получил удар в спину от своих же. И потеря щитов едва не переломила исход битвы… Ксавье замолкает, горло сводит от дерущей горчи. Его вина совершенно очевидна. Даже если учитывать, что он понятия не имел о планах Эрика, несвоевременное вмешательство чуть не погубило друга. И в разы увеличило количество пострадавших. Забытый завтрак остывает на столе. Они сидят, не поднимая взгляда от скатерти. Не решаясь посмотреть в глаза друг другу, оглушенные жестокой правдой. - А что с Шоу? – Наконец, спрашивает Рэйвен, мужественно пытаясь сосредоточиться на общей угрозе. - Он мертв, – тихо доносится от входа. И только тогда все замечают Эрика, стоящего в дверях, небрежно опираясь плечом о косяк. Он прям и спокоен, как и всегда. Лишь Чарльз видит, как напряжены его руки, сложенные на груди. - Я убил его.27
- Почему ты не рассказал раньше? Чарльз возвращается к прерванному разговору, лишь когда они оказываются в безмолвии и безопасности библиотеки. Наедине. Эрик не стал бы ничего объяснять при посторонних, пусть даже самых близких к определению «друзья». А Ксавье с некоторых пор научился предугадывать его настроения без телепатических контактов, руководствуясь ими в выборе стратегии поведения. Получалось туго. Все равно, что вслепую шарить впотьмах, шарахаясь от пугающей незнакомости вполне тривиальных, обыденных вещей. Связные воспоминания Эрика о том дне обрывались на вмешательстве Чарльза. Дальше – только разрывающая голову боль и беспомощность, от которой хотелось забиться куда-нибудь в самый дальний угол. Но Шоу неотвратимо шел по пятам, как гончая по четкому кровавому следу… И с ним были еще двое – алмазная телепатка и краснолицый мутант, удивительно похожий на черта. При таком раскладе можно предполагать только самое худшее. Хотя каким-то чудом Леншерр остался жив, пусть и провалялся в беспамятстве несколько месяцев. Профессор не понимает, как другу удалось воплотить свое громкое заявление. Где и при каких обстоятельствах Эрик снова пересекся с заклятым врагом? Он что, опять начал охоту, никого не поставив в известность? - Потому, что не был уверен. А теперь знаю совершенно точно. Я нашел его, Чарльз… Он говорит это без улыбки, в его голосе нет ни радости, ни гордости. Лишь холодное безразличие человека, читающего в газете некролог незнакомца. Банальная и безличная заметка, вроде: «Умер во цвете лет, оставив скорбящих последователей и безутешных близких»… Впрочем, вряд ли у Шоу действительно были близкие. Туманная формулировка обычно предельно конкретного Эрика повергает телепата в смятение. Что значит «Я нашел его, Чарльз»? Отыскал среди неопознанных останков из порта его тело, расплющенное какой-нибудь рельсой? Выследил сегодня и покончил с ним как раз к завтраку? Заметив недоумение друга, Леншерр подходит ближе и ловко опускается на колени перед его креслом. Берет руки профессора в свои. Их глаза на одном уровне, пальцы соприкасаются, однако, как и часто с недавних пор, подаренная близость отходит на второй план. Эрик сухо рассказывает то, что осталось за кадром: - С помощью атомного реактора Шоу собирался увеличить свое могущество если не беспредельно, то близко к тому. Я сорвал операцию, но после твоего неожиданного вмешательства ситуация вышла из-под контроля. Ему удалось бы уйти снова… Если бы он не решил довести до конца одно старое дело, раз представился шанс. - Получить тебя, – Чарльз бесцветно озвучивает очевидную догадку. Он дрожит, даже не пытаясь спрятать волнение. Сколько кошмарных последствий оказалось у одного необдуманного поступка… - Именно, – Леншерр кивает. Он не выглядит рассерженным, хотя имеет на это полное право. – Шоу не учел, что его дар – палка о двух концах. Пытаясь забрать мою силу, он раскрылся. И мне удалось поглотить его. Эрик говорит так буднично, словно речь идет о приятельском матче по перетягиванию каната. Подумаешь, запер в себе сознание маньяка… Битва продолжалась, скрытая от глаз, пока Леншерр находился в коме. И только Чарльз испорченным приемником ловил отголоски этой борьбы, приняв их за эхо прошлого. Помнится, он опасался чего-то подобного, когда очнулся после повторной попытки достучаться до друга с помощью Церебро. Боялся оказаться в его теле. Но не ожидал, что может увидеть в знакомых глазах кого-то еще. Победившего врага с лицом друга. - В итоге, твое вмешательство оказалось даже на руку, – неожиданно резюмирует Эрик, скупо улыбаясь. – Я не смог бы пересилить его, если бы по-прежнему расходовался на ментальную защиту. Ловушка захлопнулась, оставив нас один на один. И ты снова пришел. На этот раз – вовремя… Правда, цена победы оказалась слишком высока. Значит, образ Себастьяна Шоу, измывающегося над мальчишкой в деревянной клетке – не просто проекция, собранная из обрывков страхов и воспоминаний. А бестелесная суть, пытавшаяся получить власть над Леншерром. Требующая жертвы, как доказательства верности. И ведь почти добившаяся своего… Чарльз отводит взгляд. Не трудно понять, что именно Эрик подразумевает под ценой победы. Его инвалидное кресло. Краеугольный камень, вокруг которого теперь выстроены их непростые отношения. Причина всех физических контактов. Занятно, как сравнивая результаты двух стычек, он забывает о собственном ущербе. Это слишком для эгоиста, которым он обычно пытается предстать. Еще одна прежде запретная тема получила неожиданное развитие. Ксавье и раньше не считал Леншерра ответственным за свое увечье. Он винил свою собственную неосторожность, неоткалиброванную мощь Церебро, но только не Эрика… Изначальные предпосылки оказались не верны, однако сам вывод был правильным. Очередное подтверждение того, что интуиция никогда не подводит. - Сегодня я нашел Шоу в клинике для душевнобольных. Его тело в порядке, но дряхлеет на глазах, лишившись разума и силы. Он превратился в овощ и больше не представляет угрозы. Сообщники оставили его. Конечно, они все еще опасны сами по себе. Но так, как сейчас, без идейного центра, разобщенные – уже гораздо меньше. Мы легко их одолеем. Возможно, даже перетянем на свою сторону, если ты посчитаешь нужным с ними возиться… Впервые Леншерр открыто говорит о будущем. О совместном будущем. Озвученное «мы» так сильно выделяется из контекста, что дальше телепат почти не слушает. Мысли кипят от гремучей смеси откровений и обстоятельств. Эрик стоит перед ним на коленях, пальцы друга бездумно кружат легкой лаской по его рукам, стискивающим подлокотники. Время томительно тянется тугими янтарными нитями, и профессор зависает в них безвольной мухой, запутавшись в сладком забвении. Тишина давит на барабанные перепонки, как свинцовая толща воды. Чарльз кашляет, проверяя, не потерял ли он способность говорить. Собственный голос, севший от волнения, слышится далеким и гулким. - Не понимаю, как у тебя получилось? Я видел тебя таким… - Беспомощным? – Безошибочно подсказывает Эрик, легко угадывая продолжение фразы. – Так и было, пока ты не появился. Ты дал мне оружие. И силы, чтобы им воспользоваться. Чарльз недоумевает, но не решается поднять глаза и встретиться с ищущим взглядом. Он вопросительно пожимает плечами. Рот Эрика кривится в фирменной насмешливой улыбке, от которой губы чуть изгибаются к уголкам, но вовсе не становятся мягче. Он терпеливо поясняет: - Монета. Леншерр отнимает у профессора тепло одной руки, и Ксавье готов поспорить, что термометр в комнате скакнул на десяток градусов вниз. А его собственный пульс опустился до вялого трепыхания сердца в коченеющем теле. Эрик достает из кармана тусклый кружок серебра и выкладывает его на беззащитно перевернутую кверху ладонь телепата. - Ты принес ее в мой кошмар. И напомнил о будущем, которого у меня еще не было. Эрик бережно прячет монету в кулаке Чарльза, сжимая своими руками поверх. Касается сухими горячими губами костяшек его пальцев. Голос его такой же, сухой и горячий: - А я тебя подвел. Не успел защитить. Чарльз уверен, все происходящее – только плод его больного одержимого воображения. Он не успевает зажмуриться, сталкиваясь, наконец, с Леншерром глазами. И снова ныряет в его сознание, страшась того, что еще может услышать, если останется в реальности…28
Реконструкция башни почти завершена. Идущие бешеным темпом восстановительные работы вытравили из разваленной громадины пресловутое «эхо войны» – исчезли воронки от пуль и следы гари. Металлические бока блестят от свежей краски, местами посверкивает современный хром. Сейчас конструкция, в иллюминатор которой Ксавье заглядывал не так давно, стала похожа на колоссальных размеров научную станцию или безумный каприз архитектора, одержимого футуризмом. Ее механизмы так же сложны и запутаны, но общая форма теперь подчинена более строгой логике. Все детали выглядят как продуманные элементы системы, а не сваленные в кучу разрозненные обломки. Эрик приходит в норму. Хоть его понимание нормальности явно расходится с представлениями обычного человека. Но то, что он делает со своим разумом, вызывает у профессора бесконечное уважение. «Это мое имя», – вспоминает Чарльз, и с замиранием сердца начинает всматриваться в вышку. Пришедшая на ум догадка повергает его в шок. Башня – не просто центр лабиринта. Башня – сам лабиринт. Создатель, строитель, тюремщик, палач, узник – все в нем. Башня – это Эрик. То, как он воспринимает себя внутри своего разума. Ксавье уже сталкивался с подобным: люди необъективны в самооценке. Кто-то видит себя красивее, чем отражается в зеркале. Кто-то, напротив, мысленно рисует портрет жалкого неудачника, игнорируя все свои достижения и победы. Чье-то подсознание говорит мужским голосом и бреет по утрам щетину, хотя его обладательница виртуозно подводит глаза и сервирует обеды из пяти блюд для мужа и его деловых партнеров. Разница существует у каждого, этакий зазор между внешней и внутренней жизнью. Ничего необычного. Удивительно совсем другое. То, как элегантно Эрик избежал диссонанса. В своем собственном восприятии он просто не человек. А огромная, напичканная механизмами структура без души и права на эмоции. Ни намека на антропоморфность. Чарльз уверен – если проберется внутрь, вместо сердца обнаружит гигантский магнит. Чарльз боится. Но не Леншерра, а за него. Ксавье бежит к башне со всех ног, вновь послушных воле. Он должен успеть что-то сделать, пока она не закрыта до конца. Пока Эрик заново не облачится в непробиваемый саркофаг, как над радиоактивным реактором, способным уничтожить всех, кто окажется в зоне поражения. Ксавье понимает – щиты, нынешние и прежние, – не только для защиты от телепатии. Эрик запирает под многослойной броней свои кошмары, страхи и боль, чтобы не выплеснуть их наружу. Иначе неподконтрольные эмоции, помноженные на силу мутанта, могут смести раздражающих его людей. Ранить беспечных учеников академии, иногда совершенно не чувствующих границ разумного. Уничтожить самого Чарльза, легкомысленно лезущего к Леншерру со своими непрошенными ментальными контактами… Эрик защищает его от себя.***
От наружных лестниц не осталось и следа. Когда Чарльз добирается до подножия башни, он обнаруживает, что ее нижний уровень уже полностью облицован плотно подогнанными металлическими пластинами. Добротная работа, которая послужит десятки, если не сотни лет. Швы ровные и надежные. Клепки, укрепляющие стыки – слишком мелкие, чтобы уцепиться. Но профессор все равно лезет наверх. Туда, где еще проглядывают зазоры. Он ломает ногти на третьей попытке. К десятой его пальцы изодраны в кровь, тело болит от неудачных приземлений. Он поднимается раз за разом, но безуспешно – холодная отвесная стена не предназначена для его первых упражнений в альпинизме. В отчаянье телепат со всей силы колотит кулаками по массивным листам, прячущим от него Эрика. Прижимается вспотевшим лбом к основанию башни, как к своей персональной интерпретации Стены Плача. Долго вслушивается в гулкое эхо, резонирующее внутри корпуса, возвращающееся скрипом и скрежетами. Чарльз сползает на землю и безуспешно борется с частыми, прерывающими дыхание всхлипами. Он так близко. Так близко! Если бы он только мог просочиться сквозь или каким-то чудом подняться вверх… Тогда профессору удастся, наконец, понять происходящее в голове друга. Что или кто заставляет его так поступать. И он сможет ему помочь. Спасет его! Но вместо этого он лежит в тени башни и жалеет себя, размазывая по лицу грязь и слезы израненными пальцами.29
«Alles ist gut…» Ксавье вскидывается, как от удара. Он резко садится и дико озирается по сторонам, пытаясь отыскать источник знакомого голоса. И впервые видит ее. Женщина стоит чуть поодаль, сухая, ссутулившаяся, бесконечно усталая… Она кутает зябкие плечи в полинявшую, траченную молью шаль. Несмотря на большое расстояние, Чарльз видит темное пятно номера на ее руке. Профессор уже понимает, кто это, но все равно ищет внешнее сходство, чтобы развеять последние сомнения. У нее настолько мягкая и кроткая улыбка, что провести параллели или найти что-то общее в лицах почти невозможно. И вместе с тем перед ним – мать Эрика. Такая, какой она запомнилась ему перед смертью. «Alles ist gut» – «все хорошо». Она раз за разом повторяла сыну эту фразу, пока грохот выстрела не оборвал последний шепот. Ее голос маяком направлял Чарльза в помертвевшем и враждебном сознании Леншерра. Пожалуй, единственная его часть, желающая телепату добра. - Все хорошо, – медленно повторяет Чарльз, и женщина кивает. Она манит его за собой, жестом показывая не отставать. И Ксавье снова торопится: вскакивает, бежит следом, догоняя призрак из воспоминаний друга… Они обходят башню по долгой дуге и останавливаются у неприметной двери, выделяющейся на обшивке лишь едва различимым контуром. Дверь. Чарльз никогда бы не догадался ее искать, привыкнув к вечной неприступности Леншерра. А она есть. Совсем маленькая – так, чтобы протиснуться лишь согнувшись. Чарльз прикладывает к ней ладонь и ему чудится идущее от металла живое тепло. Мать Эрика предупреждающе прикладывает палец к губам, давая знак не шуметь, и без труда отворяет ее. Они по очереди входят.***
Помещение кажется крошечным. Точные размеры профессор не может определить из-за людей, стоящих вплотную друг к другу. Но он уверен – они в маленькой комнатке, похожей на часовню. Сходство дополняет то, что у каждого в руке зажата свеча, а над покрытыми головами разносится распев молитвы на непонятном языке. Он тоже хочет взять свечу, но собравшиеся отрицательно качают головами. Сонм лиц, молодых и старых, печальных и улыбающихся, не позволяет Ксавье прикоснуться к их свету. И Чарльз понимает – еще рано. Его время еще не пришло. Это свечи для тех, кто уже по другую сторону… Чарльза пробирает холодом, но мертвецы Эрика добрее его кошмаров и никому не причиняют вреда. Только расступаются, освобождая телепату путь сквозь часовню памяти. К тому, что спрятано одновременно и глубже и выше.30
Уютные огоньки свечей остаются позади, дальше Ксавье идет один. Он учится ориентироваться в полной темноте. Нашаривает дорогу одной рукой, а в другой цепко держит монету, вложенную Леншерром в его ладонь. Оберег и талисман Чарльза. Его пропуск на те уровни сознания, к которым он поднимается внутри бесконечной башни. Когда глаза немного осваиваются, профессор различает окружающую пустоту и чистоту – никакого строительного мусора или прорех в стенах. Изнутри конструкция обустроена куда лучше, чем снаружи. В этом весь Эрик – ему безразлична внешняя оболочка, если под ней скрывается нечто, достойное внимания. Ему плевать даже на твое кресло, – подбадривает себя телепат, взбираясь по крутым ступеням.***
Каждый по-своему скрывает сокровенное в глубинах разума. Некоторые запирают в сейф. Некоторые – прячут в бескрайнем море незначительной чепухи, среди книг, фотографий и прочего хлама. Кто-то ставит на стражу разъяренного дракона, кто-то – зубодробительный компьютерный шифр. Сфинкса, задающего каверзные вопросы или опутанную проводами бомбу… Человеческая изобретательность безгранична. Учитывая предыдущие визиты, Ксавье готовится к серьезному испытанию. Но Эрик, как всегда, удивляет. Вершина башни встречает его всей пронзительностью ночного небосвода. Вместо стен и ряда запечатанных дверей – открытая ветрам площадка выше уровня облаков. Внизу, кажется, идет дождь. Среди клубящихся под ногами туч тут и там посверкивают молнии. Но здесь воздух спокоен и свеж. После долгих скитаний по коридорам и переходам профессор невольно задерживается, чтобы как следует им надышаться. Кромешная тьма вокруг – совершенно другого характера. Ничего общего с агрессивными потемками души друга или отсутствием освещения в сугубо технических, не предназначенных для посторонних закоулках башни. Телепата окружает прозрачная чернота антрацитовой ночи, сухой и прохладной, вроде тех, что бывают на излете лета. Небо усыпано звездами, складывающимися в незнакомые созвездия. Краем глаза Чарльз замечает полоснувшую по горизонту искорку метеора, но не успевает загадать желание. Зрелище завораживает. Так и тянет улечься на спину, положив сцепленные руки под голову и наблюдать медленный танец ночных светил. Эрику это нравится, – неожиданно осознает Ксавье. Сложно подозревать предельно практичного друга в любви к подобному праздному времяпрепровождению. Почти так же абсурдно, как предположить, что питается он исключительно попкорном и сладкой ватой. Однако телепат не сомневается в истинности своей догадки. Особенно, когда обнаруживает телескоп. Собственно, на площадке ничего больше нет. Ни препятствий, ни ловушек, ни прочего ожидаемого смертельно-опасного декора. Впрочем, поставленную задачу это не облегчает. Подгоняемый любопытством, Чарльз приникает глазом к окуляру, но безрезультатно. Прибор то ли сломан, то ли слушается лишь хозяина. Профессор добрался до самого центра сознания Леншерра и остановился перед последней, неразрешимой загадкой. Бессилие причиняет почти физическую боль. Ксавье обходит верхушку башни по кругу в поисках распределительного щитка или источника питания, хоть чего-нибудь, способного оживить упрямое оборудование. Наученный горьким опытом с дверью, он ощупывает каждый выступ, но все бесполезно. Был бы здесь Хэнк, он бы наверняка разобрался… Но тащить сюда Зверя так же неправильно, как позволять чужаку прикасаться к святыне. В сердце души нет места посторонним. Небесные тела над головой словно смеются над жалкими метаниями отчаявшегося профессора. Одна из звезд горит так ярко… Кажется, протяни руку, и она скользнет в ладонь лучистой сферой. Ксавье садится на пол рядом с телескопом и смотрит на нее, запрокинув голову. Спустя достаточно долгий отрезок безвременья он понимает – это то, что он искал. Ключ ко всему. Прочие светила неспешно движутся по своему пути, подчиняясь законам странного мира Леншерра. Но альфа-звезда, приковывающая к себе взгляд, затмевающая остальные, остается неподвижной. Между ней и башней будто натянута строго вертикальная струна, удерживая обе константы на месте. Нетрудно догадаться, куда именно направлена наблюдательная труба. Профессор хмуро разглядывает неприступный аппарат, прикидывая, не включится ли он от хорошего пинка… И замечает на пересечении тонких металлических ног небольшую панель управления. Все не может быть так просто, – уговаривает себя Чарльз. Наверняка нужно ввести секретный код, переключить два десятка тумблеров, замкнуть какие-нибудь хитрые цепи… Вместо этого перед ним банальнейший монетоприемник из тех, что стоят на туристических биноклях. Хочешь увидеть Эйфелеву башню вблизи – сунь монетку и наслаждайся. Ксавье колеблется. Пять марок времен третьего рейха кажутся слишком высокой ценой за попытку, которая может и не увенчаться успехом. Но телепат уже знает, какое решение примет. Он пришел сюда ради этого. И сейчас ничто его не остановит…31
- Зачем ты это сделал?! – Леншерр выглядит растерянным и всерьез обеспокоенным. Он нависает над Чарльзом, уложенным на библиотечную кушетку, и неверяще смотрит на него, цепко ухватив за плечи. Удобная поза, чтобы вытрясти душу, добиваясь ответа. Хотя на самом деле объяснения не нужны. Он ведь и так все видел… Он. Все. Видел. Расширенные зрачки еще не пришедшего в себя телепата за долю секунды сжимаются до размера маковых зерен. Сердце гудит комком растревоженных пчел, выбивая совершенно безумный, нестройный ритм зарождающейся истерики. Багровый румянец накрывает его, начиная с кончиков запламеневших ушей, расползается по лицу, сходит на шею… Солнечное сплетение скручивает спазм отчаянного стыда пополам с паникой. Никогда ему не было так страшно неловко перед Эриком. Ксавье сглупил. Он не знал, как еще остановить цикл изменений, запущенный другом. Ведь Леншерр всерьез собирался переработать себя: стереть остатки человечности, заблокировать эмоции, оставить только сухую рациональную программу – заботу о Чарльзе. «Эрик – отнеси», «Эрик – подай»… Шоу приучал своего подопытного к повиновению, но никакая дрессировка не помогла психопату добиться от Леншерра настолько всепоглощающей преданности и послушания. Телепата едва не выворачивает от уже знакомого созвучия с озверевшим нацистским чудовищем. Он зажмуривается, чтобы избавиться от головокружения. Руки друга отпускают его и бережно устраивают на подушках. Ксавье кривится от звона в ушах, рвано дышит через рот. Когда он открывает глаза, бледный и весь в испарине, Эрик по-прежнему рядом. Сидит на крае кушетки, пытливо разглядывая профессора. Будто решая, не проще ли его добить. - Я потерял твою монету, – невпопад сообщает Чарльз. - Знаю. Плевать на нее. Леншерр то ли морщится, то ли нервно усмехается. Ему, действительно, не жаль прошлого, которое он запечатал в серебряной марке. Ксавье воодушевляет его реакция, но суровое напоминание заставляет испуганно вжать голову в плечи: - Ты не ответил на вопрос. - Я должен был что-то сделать, – профессор начинает оправдываться, но не опускает глаз. – И мне показалось разумным… - Обжиматься с телескопом?***
Монета, опущенная в приемник, запускает череду скрипов, щелчков и душераздирающего скрежета по всей башне. Пол под ногами вибрирует отголоском работы каких-то глубинных механизмов. Ветер усиливается. Чарльз торопливо смотрит в окуляр, не зная, сколько времени ему отпущено. В первый момент он не может понять, что именно «не так». В оправе линз – привычные стены академии, его, Чарльза, комната, ванная, библиотека… То же, что и каждый день. Лишь чуточку иначе. Другой угол зрения. Эрик всегда был выше, даже когда профессор мог ходить. А теперь и вовсе смотрит на мир с недосягаемой высоты. Сейчас Ксавье видит все его глазами. Он видит себя. Чарльз повсюду в мыслях Леншерра. Чарльз – то самое сокровенное. Телепат мечется во сне, закусив уголок подушки. Эрик встает со своего кресла, чтобы мимолетной лаской ладони погладить его по затылку, прогоняя кошмары. Он тоскует по ощущению мягких каштановых волос под пальцами, но гладко выбритая макушка нравится ему не меньше. Так же интимно, как напрямую касаться мозга. Леншерр не позволяет себе ничего подобного, сбривая проступившую щетину и полируя профессорскую лысину. Он делает это, не дотрагиваясь до него, с благоразумного расстояния. Слишком велика вероятность сорваться. Допустить слабину. Эрик украдкой желает провести пальцами по лицу Чарльза. Обвести контур его скул, проследить лукавый изгиб бровей, пробежаться невесомыми прикосновениями по шее. И повторить этот путь губами… Картинка сменяется. Чарльз устраивается в саду, подложив под голову его куртку, Леншерр думает о том, что на жесткой ткани останется запах телепата. Ничего специфического – он десятки раз держал в руках это нелепое земляничное мыло, которое так любит профессор. Но, в отрыве от него, ягодная отдушка не будоражит Эрика так сильно. Видимо, дело в коже. Она служит своеобразным катализатором, превращая невинный и даже детский аромат в мощный афродизиак, сносящий напрочь голову. Леншерр кипит от ярости. Ему хочется наказать Чарльза за неведенье и наивную беспечность. Распластать на земле, припечатать собой поверх и заставить бесконечно долго умолять о пощаде. Рот в рот… Еще один образ. Чарльз сидит в ванной, взбитая пена обнимает его худые веснушчатые плечи, укрывая поверхность воды белым облаком. Эрик изнывает от желания складывать созвездия из перепелиных крапинок неожиданно конопатого профессора. Кончиком языка. Отнюдь нецеломудренные мечты ведут его глубже, туда, куда хочется дотянуться вовсе не мочалкой. Растирая Ксавье перед сном, Леншерр балансирует на грани тончайшего лезвия. Он доводит себя до фанатизма, отмеряя касания, как крупицы лекарства, готового обернуться смертельным ядом при малейшей ошибке. Выступающие позвонки соблазняют Эрика прикусить их зубами. Сжать животной хваткой беззащитный загривок и после зацеловывать боль. Губами вдоль позвоночника – к аккуратной ложбинке поясницы и упругим ягодицам. Накрыть их ладонями и немного раздвинуть, позволяя языку продолжить свой путь… Эрик на пределе. Он измучил себя постоянными запретами. Ежедневная пытка сводит его с ума. Он не может навязываться Чарльзу. Только не ему. Телепат единственный, кто достоверно знает, что сделали с Леншерром война и жизнь в лагере. Профессор видел клеймо собственности Себастьяна Шоу на его испоганенном теле. Такие шрамы не заживают, даже если внешне от них не остается и следа. Это чудовищно подло – позволять подобные мысли в адрес единственного важного человека в жизни. И Леншерр составляет программу. Он не просто восстановит разбитую защиту. Эрик позаботится о том, чтобы перестроить свой разум. И тогда сможет заботиться, охранять и оберегать Чарльза без плотских подтекстов. Вытравит все чувства, станет прекрасной машиной. Самым многофункциональным инвалидным креслом со встроенными шахматами…***
Это ошибка, ужасная ошибка. Чарльз отшатывается от трубы и орет на Эрика сквозь злые слезы. Ксавье пытается докричаться до Леншерра, объяснить, как сильно тот ему нужен. Целиком, полностью, абсолютно, со всеми своими заебами. Но слова уносит шквальный ветер, вымарывая то, что разум друга не готов услышать. Профессор смотрит на звезду, вокруг которой вращается все небо Эрика. На проклятый аппарат, закончивший передавать изображение и теперь застывший замертво. Сравнение больше не кажется ему поэтичным. Наоборот, телепат видит в разделяющем их придуманном расстоянии что-то издевательское. Чарльз не понимает, что делать. И Чарльз глупит… Он решительно шагает к телескопу и обнимает его, визуализируя Леншерра на месте прибора. Стискивает металл, до боли вжимая в себя несуществующее тело друга. Жадно гладит по плечам, встречая ладонями детали креплений. Осыпает поспешными поцелуями холодный окуляр, представляя прикосновения к чеканному профилю Эрика. Нет никакой недосягаемой высоты, профессор здесь, рядом. Он всегда рядом – есть и будет. Он отчаянно хочет, чтобы Леншерр ответил. Телепат уверен, что сможет до него дозваться, если хорошо постарается. Но телескоп остается телескопом. Ноги слабеют, обессилевшие пальцы срываются с гладкой поверхности трубы. Чарльз преисполняется решимости. Раз не получилось дозваться, он останется в сознании Леншерра. Так же, как Шоу, только добровольно. Превратится в призрак, вроде образа матери. Дождется, пока башня заслонится щитами до самой вершины. И тогда, возможно, лишенный своего неба Эрик обратит на него внимание… Ксавье падает на колени, упрямо цепляясь за соединения опоры. Тычется лбом в ноги друга, не давая себя оторвать – ветру или отрезвляющим от видения рукам. Если понадобится, он готов держаться за разум друга зубами и ногтями, выворачивая их с мясом. Но не сдастся. И тут живой, настоящий Леншерр встряхивает его, заставляя распахнуть глаза. - Зачем ты это сделал?!32
Чарльз срывается первым. Запускает руки в волосы Эрика, тянет его лицо к себе, торопливо прижимается губами. Леншерр пытается что-то еще говорить, спорить, спрашивать, но Ксавье затыкает его своим ртом. Все чувства профессора обострены до предела и подчинены одному – впитывать Эрика. Чувствовать его. Поцелуй получается сумбурным и неловким, они сталкиваются лбами и носами, в кровь терзают губы друг друга. В этих прикосновениях жадности и страха все потерять гораздо больше, чем нежности и ласки. Каждый уверен, что другой вот-вот спохватится и отстранится, поэтому торопится урвать еще немного до тех пор, пока связные мысли их не разделят. Когда один прерывается, чтобы глотнуть воздуха, второй тут же бросается следом, снова целуя и отнимая остатки дыхания. Им кажется, что стоит сделать паузу, как продолжения уже не будет. Когда Эрик опрокидывает Чарльза на кушетку, профессор до слез боится, что сейчас Леншерр оставит его. Уложит спать, принесет успокоительного, и заботливо укроет пледом прежде, чем погасить свет. Он цепляется за его плечи так сильно, что невольно оставляет синяки. В раскаленном пекле смешанных сознаний он видит, как багровые отметины проступают на коже даже под одеждой. Эрик вздрагивает и стонет. Чарльз почти забыл, как восхитительно звучит его желание. Звериная гортанность пополам с изысканной чувственностью. От этого нервы Чарльза начинают вибрировать переливами, словно струны арфы, а руки сыреют от позорного пота, будто у первокурсника на первом свидании. Эрик уверен – его реакции испугают и оттолкнут Чарльза. Он не готов к тому, что Ксавье ужом обовьется вокруг, рванет вниз горло водолазки и вцепится зубами в обнажившуюся шею. Не отпущу… Их руки все время сталкиваются, путаются в срываемой без оглядки одежде, больше мешая, чем помогая. По коже – мороз и мурашки от такой близости. Словно током по нервам, замыкая контактные провода. Кушетка не приспособлена для двоих, и очень быстро они оказываются на полу. Катаются, по очереди подминая друг друга, лаская каждый открывающийся участок кожи. Эрик раздевал профессора и раньше, но теперь, когда Леншерр густо пересыпает процесс полу-поцелуями, полу-укусами, происходящее кажется фантастически нереальным. У Чарльза дела идут лучше. Водолазка Эрика давно заброшена в дальний угол, его грудь и шея щедро расцвечены наливающимися пятнами свежих засосов. Стремительное развитие событий не вызывает у Ксавье отторжения. Ему плевать, что прежде он не занимался сексом с мужчиной – происходящее органично вписывается в потребности, не оставляя места для сомнений. И никогда прежде Чарльз не был так ненасытно-откровенен. Он всегда боялся поранить или причинить дискомфорт. Сейчас же он думает только об одном: «Мой!». Отмечая свое право собственности царапинами скребущих пальцев и поцелуями везде, куда только может дотянуться, учитывая ограниченную подвижность тела. Им не мешает паралич Ксавье. Эрик контролирует общие движения. Легко стаскивает с Чарльза брюки и белье, укладывает его на спину, раздвигая в стороны бесполезные ноги, и с комфортом устраивается между ними. Губы жгут кожу напалмом, заставляя стонать с той же животной жаждой, подставляя под прикосновения беззащитный живот. Когда Леншерр языком спускается к паху Чарльза, тот готов криком умолять о любом, пусть самом легком прикосновении к своей бесстыжей эрекции. Но Эрик не знает о том, что прикасаться можно легко. Он уверенно обхватывает напряженный член губами, вбирает в рот до предела, а потом сглатывает, почти проталкивая в горло. Чарльз орет в голос и конвульсивно дергается от ощущения обнимающего его бархатного языка. Следующее движение оказывается фатальным – Ксавье кончает, выгибаясь дугой. Затылком он упирается в пол, тело сотрясается от дрожи, задница инстинктивно покачивается, углубляя проникновение, продлевая короткую вспышку удовольствия. Очередные три минуты позора… Очевидно, Леншерр с ним не согласен. Он снова сглатывает и подстраивается под заданный ритм, продолжая ласку, разгоняя сладкие судороги от макушки до мизинцев ног. Выглаживает член губами, осторожно прихватывает зубами головку и мягко сжимает, возвращая опавшее возбуждение. Заводя еще сильнее… Едва оклемавшись от первой волны, Чарльз смотрит на него из-под полупрозрачных век. Ксавье никогда еще не хотели с такой страстью и бескомпромиссной звериной силой. Никогда еще он не чувствовал себя таким необходимым. - Эрик… - Не говори. Думай. Во мне. В сложившейся ситуации это «во мне» звучит совершенно порнографически. Без труда добившись полноценного стояка, Леншерр оставляет телепата изнывать от потерянного тепла и влажности своего рта. Эрик поднимается выше и занимается пристальным изучением шеи профессора, мстительно расплачиваясь за каждый полученный засос. Ксавье запрокидывает голову, открывая лучший доступ, и кусает губы, гася хнычущие просьбы о снисхождении. Он покорно погружается в мысли, как руками в горячий песок, и рисует все то, что собирается вытворять с Леншерром. Фантазии и реальность перемешиваются – не понятно, где чьи. Становятся общими, полностью стирая стыдливость. Эрик знает все, знает как, он знает Чарльза от и до. Но не спешит помочь ему. Вместо того чтобы сжать там, где это так необходимо, руки Леншерра свободно гуляют по телу профессора. Пощипывают, щекочут, изводят сладкими пытками. Эрик покусывает кожу в сочленении плеча и шеи телепата. Потирается своим членом о его бок, провоцируя бессвязные кошачьи вопли и новые развратные образы. Когда Ксавье кажется, что еще немного – и он спятит от перевозбуждения, Эрик расчетливо смягчается. Он подносит к распухшим от поцелуев губам Чарльза свои пальцы и заставляет как следует их вылизать, копируя возвратно-поступательные манипуляции собственного рта. Подавляя зарождающееся беспокойство, Леншерр отнимает руку и снова зацеловывает телепата до полной невменяемости. А потом прикасается к Чарльзу меж ягодиц, мягко массируя сжатое колечко ануса. Ксавье почти не замечает первого толчка внутрь. То ли проблемы с чувствительностью, то ли он слишком занят тем, как Эрик вылизывает его сосок, подразнивая кончиком языка. Ощутимый дискомфорт возникает лишь когда первый палец проникает в Чарльза на всю длину. Эрик чутко реагирует на малейшее изменение настроений партнера, действует аккуратно и плавно. Но при этом дышит так громко и часто, как хотел бы двигаться внутри. «Потерпи немного…» Чарльз покорно терпит. Когда Леншерр добавляет второй палец, он вспоминает все изученные уроки по выдержке и самоконтролю. Он и не думал, что они пригодятся в такой ситуации. Вместе они добиваются правильного ритма и угла проникновения. Ничего не приходится объяснять, Леншерр читает его реакции прямо с подкорки, до того, как оформится мысль. На третьем пальце Ксавье все-таки кричит, но уже не от боли… Ему становится хорошо, по-настоящему хорошо. Дождавшись этой реакции, Эрик убирает пальцы и заменяет их собой. Он втискивается членом в растянутое отверстие и не останавливается, пока не прижимается мошонкой к ягодицам Чарльза. Ограниченная подвижность не позволяет им устроиться с максимальным комфортом, пол в принципе не слишком удобен для занятий сексом. Профессор мимолетно жалеет, что на этот раз очнулся не в спальне и зарабатывает смешок друга, отдающийся внутри. Леншерр дает ему привыкнуть к новому ощущению. Ксавье глубоко неровно дышит, не сводя с него глаз. Угадывая грядущее движение бедрами, он старается расслабиться, не потерять накал от боли и жжения… И всхлипывает, когда Эрик чуть отстраняется, чтобы опять насадить его на себя. Член раздвигает стенки раз за разом, сводя сопротивление на нет, проезжается по простате, острым наслаждением выжигая остатки разума. Пот катится с них градом, оставляя на паркете влажный контур, как иллюстрацию. Они ускоряются, стараясь не разорвать зрительного и мысленного контакта. Полностью поглощенные друг другом. Погруженные друг в друга. Леншерр, рвущий на части его тело и сознание, доводит Чарльза до исступления. Поэтому, когда пульсирующая вспышка оргазма расцвечивает сознание Эрика огненными всполохами, Чарльз раскрывается ему навстречу. Ловит ощущение толчков спермы внутри себя и потоки экстатического, кристально чистого удовольствия внутри своего разума. А потом срывается следом, продлевая общее безумие. Это больше чем секс. Это – тотальное погружение.33
Они чинно завтракают в общей столовой, когда Хэнк вскользь упоминает вчерашнее… происшествие в библиотеке. - Похоже, в академии пора объявить внеплановые каникулы, – Зверь старается напустить на себя суровый вид, но его глаза смеются. - Или поставить изоляционные барьеры, – в тон ему рассуждает Рэйвен, размешивая ложечкой сахар в своей чашке. - Лучше объяснить студентам, что у преподавателей тоже бывает личная жизнь. – Ксавье не намерен поддаваться на провокацию это сладкой парочки, но невольные угрызения совести заставляют его покраснеть. Похоже, случившееся успело прославиться на всю округу в радиусе пары миль. И ладно бы только звуками… Телепатия иногда бывает преступно непредсказуема. - Хмм… Изоляционные барьеры – это хорошая мысль. Но вряд ли ими удастся перегородить всю школу. Может, нам и правда стоит поискать съемное жилье? – Эрик задумчиво пьет кофе, не представляя, насколько сильно его слова встряхнули основы мироздания. - Ты серьезно? – Чарльзу кажется, что он ослышался. Но нет, Леншерр и не думал шутить. - Абсолютно, – он кивает. – Чарльз, ты же обещал мне стать лучшим в мире соседом. Я помню все по пунктам: палочки для еды, растворимый кофе… – он невозмутимо салютует чашкой и коварно улыбается. – Только учти, ты сам будешь крахмалить свои чертовы простыни. * “Я не настолько силен, чтобы держаться в стороне. Не могу убежать от тебя, Всегда возвращаюсь обратно. Как мотылек лечу в твое пламя, Назови меня по имени, только оно не то же, что прежде. Ты смотришь в мои глаза; я лишаюсь гордости, Моя душа подчиняется, мое сердце падает к твоим ногам. Меня убивает, когда ты не со мной, Я хочу уйти и хочу остаться. Я так растерян, Так трудно выбрать, Между наслаждением и болью. Я знаю, это и правильно и нет, И даже если я попытаюсь выиграть схватку, Мое сердце возобладает над разумом, И мне не хватит сил удержаться в стороне…” – (англ.)