«I am not alone, Not beaten down just yet. I am not afraid, Of the voices in my head. Down the darkest road, Something follows me. I am not alone, Cause misery loves my company»* Three Days Grace
20
Выход из видения похож на пробуждение от очередного кошмара. Секунду назад все было предельно реальным: пуля, разворотившая спину, паркетный пол, внезапно впечатавшийся в щеку, бестелесный женский голос, скатившиеся до неразличимого шума в ушах… Он поверил, что умер там, в деревянной клетке, сплетенной из страхов и воспоминаний Эрика. Но багровая пелена перед глазами незаметно сменилась бархатной темнотой прикрытых век. Боль плавно растаяла, оставляя после себя липкую пленку испарины. Память о пережитом стремительно блекла, едва успевая остыть. Чарльз вернулся в реальность, в этом он не сомневался. Все вокруг было слишком медленным и скучным. Как ни банально, но очнулся он на кровати. Не раскрывая глаз, профессор понял, что лежит в мягкой постели. Укрывающая его простыня приятно холодит тело, одеревеневшее от долгой неподвижности. Ноздри щекочут знакомые запахи перестоявшего кофе, поджаренного хлеба и свежей газеты. За окном ветер путается в ветвях деревьев, шуршит липкими листочками, едва вылупившимися из почек. Поют птицы. Общее ощущение позднего утра, когда бессовестно проспал все на свете. Чересчур затянувшееся пробуждение. На одно жуткое мгновение Чарльзу кажется, что он так и не выбрался из головы Эрика. Как тогда с Рейвен, когда он влез в чужую шкуру. Но на этот раз крепкой занозой засел в теле друга, вытеснив осколки его личности. Лежит теперь на его месте, в спальне второго этажа. А покинутая оболочка непутевого профессора остывает в погасшем коконе Церебро. Торопливо разлепив веки, Ксавье вскидывает руки к глазам, убеждаясь, что они – его собственные. Со смехом облегчения урывается в ладони, энергично растирает лицо, стряхивая остатки сонного оцепенения. На всякий случай проводит пальцами по макушке, проверяя, не отрасли ли волосы. Нет, он все еще лыс, как баскетбольный мяч. Значит, времени прошло совсем немного. Приподнявшись на локтях, Чарльз осматривается вокруг, без труда опознавая свою спальню. Судя по свету, льющемуся сквозь незашторенное окно, день в самом разгаре. Видимо, после сеанса связи он отрубился примерно на сутки. Понятно, почему Хэнк с сестрой решили перенести его сюда и позаботиться о завтраке. Они тут же, рядом – Зверь сидит в кресле у постели, обнимая мощными лапами Рэйвен, умостившуюся у него на коленях. Спят без задних ног, эдакая сладкая парочка цвета печенюшного монстра с улицы Сезам. Похоже, побоялись оставить профессора одного, вот и дежурят у постели. Он заставил их поволноваться, в который раз… Ксавье затопляет горячая волна благодарности, которую не высказать словами. Он обещает себе, что постарается многое изменить в своих отношениях с Хэнком, Мистик, и, в первую очередь, с Эриком. Забавно, как переосмысливаешь все после смерти. Несмотря на показательную казнь, профессор остался жив и в своем уме. Он понятия не имеет, получилось ли вывести друга из лабиринта. Может, в этот раз и не вышло. Но ведь почти успех! Если бы не вмешательство Шоу… Чарльз преисполняется решимости вернуться в Церебро и продолжить хоть сейчас. После всего, что он видел, нельзя позволить Леншерру оставаться там ни единой лишней минуты. Они будут бороться до победного! Хотя что-то ему подсказывает, что Эрик тоже вернулся. С недавних пор телепат очень чутко прислушиваться к собственной интуиции. Однако, сейчас ему нужны ответы, а не догадки. Профессор пытается сесть, но усилие ни к чему не приводит. Они что, привязали его к кровати, чтобы не сбежал? Да что они себе позволяют?! Какая гнусность… Памятуя о своем решении измениться, профессор не ударяется сразу в крик. Ждет, пока разбуженные его возней тюремщики немного очухаются. Едва продрав глаза, Мистик грациозно соскальзывает с рук своего бойфренда и опускается на колени у изголовья постели. Вид у нее отчаявшийся и какой-то… потерянный. Это разом сбивает Чарльзу боевой настрой, речь на защиту своих прав и свобод застревает в горле. Он с трудом выдавливает из себя каркающее: - Эрик?.. - Он в порядке. Ты его вернул, братишка. У тебя все получилось. Только… он пока не может прийти. Столько месяцев пролежал без движения, ему нужно время на восстановление. - Да, конечно, я понимаю… - Чарльз отвечает рассеяно, недоумевая, почему их с Эриком растащили по разным концам дома. Куда проще присматривать за больными, когда они в соседних спальнях. В идеале – на соседних кроватях. - Развяжите меня, я хочу к нему. - Чарли… Ксавье озадачивается – она не называет его так уже очень давно, приберегая подобное обращение для самых радостных и горестных моментов. И счастливой сейчас она однозначно не выглядит. Проклиная себя за обещание не копаться больше в ее голове, профессор переводит взгляд на Хэнка, надеясь получить объяснения от него. Зверь неловко, через силу улыбается, от чего вся его физиономия приобретает какое-то жалкое, растерянное выражение. Потом, позже, таких улыбок будет еще очень много. А в эту минуту Чарльз пытается дотянуться до сестры, чтобы успокоить ее. Движение удается только наполовину, профессор криво заваливается на бок. Окончательно теряя терпение, Ксавье сдергивает с себя треклятую простыню и убеждается – его ничего не держит. Никаких ремней на лодыжках и прочих привидевшихся глупостей. И тут до него доходит. Профессор может видеть свои ноги, но совсем их не чувствует, начиная от бедер. Мистик отворачивается в сторону и мелко дрожит, силясь сдержать рвущиеся на свободу рыдания. Чарльз с большим трудом приподнимается и обнимает ее, чувствуя слезы, льющиеся горячим потоком. Рэйвен стискивает его так крепко, как никогда прежде. Под напряженными взглядами друзей Чарльз пробует согнуть колени. У него ничего не выходит. Выстрел. Боль в спине. Осознание. Мистик сжимает его и повторяет как заведенная: «Мне так жаль… О, Чарли, мне очень жаль!» Паника захватывает с головой и затапливает весь дом. Кажется, меры предосторожности по разделению все-таки не сработали.***
Он возвращается в поместье лишь в середине августа. Сестра привозит его на своем кабриолете и всю дорогу Чарльз искренне наслаждается свободой и свежим воздухом, которых был лишен в плену больничной палаты. Легкий ветерок треплет рубашку, солнце греет короткий ежик волос и золотит бледные руки, лишенные привычного загара. Кажется, он пропустил пляжный сезон в этом году. Как и многое другое, на самом деле. Но особенно не расстраивается, держась с редким достоинством и самообладанием… Во время бесконечных обследований, врачебных консилиумов и безуспешных физио-, гидро-, игло- и психотерапий, Ксавье вел себя, как образцовый пациент. Послушно выполнял все рекомендации, с готовностью проходил процедуры, и мужественно улыбался на просьбы не терять надежды. Рентген не показывал никаких патологий, доктора разводили руками. Чарльз молчал об истинной природе своей травмы, в конце концов, никаких реальных физических повреждений он не получал. Профессор знал, что лечение ни к чему не приведет, но не хотел расстраивать близких. Особенно Мистик, практически поселившуюся у его постели. Хэнк не мог к ним присоединиться, по объективным причинам – персонал клиники не подозревал о… специфичности странного пациента. А увидев огромное синее чудовище, пусть даже имеющее ученую степень, они могли сделать какие-то ошибочные выводы. С Эриком Чарльз не встречался ни разу с тех пор, как очнулся. Профессор не винил друга. Ни в чем. Только ужасно по нему соскучился, поэтому, получив неутешительный вердикт врачей, едва не расхохотался от радости. Наконец-то можно поехать домой! Рэйвен говорила, что Леншерр еще не уехал, хоть и планировал. И даже если он по-прежнему будет избегать Чарльза, куда легче переносить разлуку, зная, что он рядом, под одной крышей. Сестра собиралась поискать других специалистов, она не спешила сдаваться и строила далеко идущие планы на лечение непутевого братца. А тот плевать хотел на потерю подвижности ног. Он твердо знал, что исцеление невозможно. Когда-то в университете Чарльз слушал лекцию об удивительных психологических парадоксах: люди, убежденные, что прикасаются к раскаленным предметам, получали настоящие ожоги. Эффект плацебо наоборот. Разница в том, что профессор не за подсунутый чайник схватился, а полностью и абсолютно уверовал в выстрел, перебивший позвоночник. Еще одно интересное свойство взаимодействия с Церебро, о котором его создателю лучше не знать. Чего доброго, сам себя загрызет. Ксавье считал это достойной расплатой за силу, до беспредельности расширившую границы сознания. Кошка сорвалась с карниза – поделом ей. В конце концов, либо здоровое тело, либо – здоровый дух. Свой выбор он уже сделал, оставалось только приспособиться к новым условиям жизни. Миновав ворота, машина въезжает на подъездную дорожку, обсаженную старыми вязами. Чарльз блаженствует под их кружевными тенями, дарящими прохладу после солнцепека. Вернувшись с того света, он заново открывает для себя красоту окружающего мира, который прежде считал таким обыденным. Восприятие профессора изменилось в лучшую сторону, чувства стали острее, и за это он тоже благодарен своей роковой неосторожности. Правда, сообщать Мистик о своем настроении он не спешит – с нее станется развернуть кабриолет и доставить брата в ближайшую лечебницу для душевнобольных. Он делится другой догадкой, замечая около дома несколько грузовиков со стройматериалами и снующих туда-сюда рабочих: - Вы затеяли ремонт? - Скорее, реконструкцию. Мы решили добавить несколько пандусов и лифт, чтобы тебе было удобнее передвигаться. Это временно, разумеется… – Тщательность, с которой сестра подбирает слова, выдает откровенную ложь. Они оба знают, что ничто так не постоянно, как пресловутое «временно». Ксавье улыбается в ответ беззаботно и благодарно – выражение лица часто практиковалось за потерянное лето и кажется очень правдоподобным. - Хэнк придумал? Надеюсь, под шумок он поставит джакузи, в котором вы оба поместитесь. Давно подумывал, кстати… Рэйв смеется сквозь слезы и шутливо ударяет его кулачком в плечо. Она припарковывает машину в некотором отдалении от главного входа – ближе не подобраться из-за строителей. - Пойду, поищу его, кстати. Нужно помочь тебе перебраться внутрь. Посидишь здесь? - Обещаю никуда не уходить, – со всей серьезностью клянется Чарльз, зарабатывая еще один смешок. Профессор провожает сестру взглядом, та идет, не разбирая дороги. Наверняка, опять плачет. В последние месяцы это случалось довольно часто. Она прятала от него свои слезы, чтобы лишний раз не тревожить. Но Ксавье без всякой телепатии понимал ее состояние, замечал подавленный вид и покрасневшие глаза. Он старательно не комментировал излишнюю эмоциональность Рэйвен, понимая, как остро она переживает произошедшее. По правде говоря, острее его самого. И сейчас она, наверняка, переведет дух в каком-нибудь уголке, прежде чем отыскать Маккоя. Значит, у него тоже будет время собраться с духом перед тем, как снова оказаться в родовом гнезде. Одно дело – быть калекой в больнице, совсем другое – в знакомых с детства стенах. До конца прочувствовать необратимость своего нового состояния. Здесь не хватит обычной бравады, а расклеиваться Чарльз не имел права. Но вместо того, чтобы собирать в кулак волю или успокаивать себя мысленными уговорами, Ксавье погружается в ощущения от одного из последних по-настоящему летних дней. Бездумно наблюдает за осой, пытающейся протаранить лобовое стекло автомобиля. Дышит наполняющими воздух запахами олифы и древесной стружки. Слушает суету рабочих и шорох чужих шагов по гравию – уверенных, целеустремленных, направляющихся прямо… к нему? Чарльз выплывает из задумчивости, лишь когда Леншерр останавливается у самого борта машины, глядя на него сверху вниз. Разница в росте и раньше удручала, но теперь навсегда подавляюще увеличилась. Пожалуй, стоило что-то сказать, но профессор тупо пялится на друга, впитывает его глазами, как неотрывную часть августовского пейзажа. Эрик тоже совсем не загорел. И похудел еще больше – водолазка, прежде плотно облегавшая тело, теперь заметно болталась. Но во всем остальном он был прежним… Настоящим. Живым! Радость обретения захлестывает с головой, Чарльз с готовностью простирает объятия навстречу протянутым рукам друга… И замирает, чувствуя, как деловито тот вытаскивает его из машины, не утруждая себя открытием дверцы. Подхватывает профессора, будто счастливую новобрачную и спокойно сообщает: - Я отнесу тебя в дом. Без всяких приветствий и комментариев. Чарльз неловко обхватывает Леншерра за шею, понимая, что никогда раньше не был настолько близко. Телом к телу, глаза в глаза, так, что видно каждое микроскопическое стальное лезвие, обрамляющее зрачок вместо радужки. Вплотную, до стука пульса под подушечками пальцев и разделенного на двоих дыхания. Но все остальное в их взаимоотношениях от этого не изменилось. Эрик Леншерр снова стал металлическим истуканом без единого шва.21
Посреди парадной гостиной возвышается огромная рождественская елка, словно сошедшая со старинных открыток. Все, как полагается – пушистые зеленые лапы, увешанные антикварными стеклянными фигурками и завернутыми в золоченую фольгу сладостями, переливающиеся гирлянды, сияющая звезда на самой верхушке... А у подножия – подарки, целая гора свертков и коробок в пестрой бумаге, перевязанных атласными лентами. Одна из них солидно выделяется на общем фоне, размером превышая все, которые Чарльзу доводилось видеть прежде, даже учитывая муляжи из супермаркетов. При желании, в ней можно спрятать скутер или пару-тройку экзотических танцовщиц. Но Ксавье знает, что именно там находится. Он сам выбирал по каталогам новое средство передвижения. И даже настаивал на том, что хочет получить инвалидную коляску, перевязанную бантиком. Но не подозревал, что близкие решат воплотить его безобидную блажь таким феерическим образом. В широко открытых французских окнах стоит лето на пике жары, красок и запахов. Стрекочут цикады, переругиваются купающиеся в пыли воробьи. А в доме царит настоящий дух Рождества, напоенный ароматами цукатов, хвои и марципана. Потрескивают полешки в камине, убранном ветками остролиста и увешанном носками, набитыми сладостями. Под иглой граммофона пластинка хрипловато наигрывает рождественские псалмы. Не хватает только где-нибудь коварно притаившейся омелы. Профессор испытывает жгучее желание протереть глаза, но не может пошевелиться, боясь сверзиться с рук Эрика. Леншерр дает ему налюбоваться открыточной картинкой и усаживает в мягкое плюшевое кресло у самой елки. Ксавье тихонько скрипит зубами, с усилием разрывая затянувшееся прикосновение. Пристраивает сырые от волнения ладони на подлокотники и крепко сжимает их пальцами, все норовящими вцепиться и больше не отпускать… - А, вы уже здесь? – в гостиную входит Хэнк, обнимая Рэйвен, чем взывает у Чарльза приступ лютой зависти. – Чарльз, мы тут немного похозяйничали, пока ты был в… отъезде. - Я заметил. Похоже, без меня вы немного потеряли счет времени. По крайней мере, с Рождеством промахнулись месяцев на пять-шесть. - Это за тот год, – поясняет Рэйвен, невозмутимо выбирая апельсин из горки фруктов в большой хрустальной вазе, – мы ведь пропустили несколько праздников. Решили наверстать. Профессор вспоминает, в какой гнетущей атмосфере прошла последняя зима, когда он неприкаянным призраком бродил по опустевшему дому. И преувеличенно-бодро улыбается: - Хорошая идея. Но, к сожалению, я не догадался захватить для вас подарки. Так бы спер тебе из клиники еще один белый халатик. - Фу, какая пошлость. – Сестра сует дольку очищенного апельсина в рот пытающемуся протестовать Хэнку. – И потом, лучший подарок – то, что ты снова с нами. От профессора не укрывается то, как держащийся в стороне Эрик едва заметно кивает, соглашаясь с Мистик. И невольно расплывается в улыбке, впервые за целый день – искренне. - Ладно, ребятки, все подарки только после ужина. – Зверь предвкушающе потирает лапы. – А сейчас давайте как следует попразднуем. И они с головой окунаются в это странное августовское Рождество.***
Так и получается, что во втором часу ночи Чарльз рассекает по коридорам поместья в новехонькой инвалидной коляске. Ему не хочется включать освещение, поэтому в зубах он держит фонарик, бросающий ослепительные снопы света на пол и стены, повинуясь повороту головы. Не слишком удобно, но вполне сносно, если учитывать его положение. Дом кажется чужим – отчасти, из-за почти законченной «реконструкции», отчасти, потому что Ксавье со времен своего детства не смотрел на него с такой высоты. Паркет поскрипывает под крутящимися колесами, установленные транспортировочные механизмы мягко шуршат… Преодолевать пороги оказалось не сложнее, чем на велосипеде. От спуска по дополнившему главную лестницу пандусу сердце екает, как от захватывающего аттракциона. Возможно, потом профессора начнет это бесить. Его наверняка будет раздражать необходимость просить о помощи каждый раз, когда понадобится снять книгу с верхней полки или как-нибудь управиться в тесной ванной. Но пока процесс интеграции проходит весьма успешно. Чарльз выруливает на середину огромного гулкого холла и ерзает в кресле, поправляя сползающий плед. Еще один подарок, персонально от Рэйвен. Ксавье оценил, полвечера изображая Дона Корлеоне под улыбки сестры и Зверя. Маккой преподнес ему какую-то навороченную машинку для стрижки волос, с ярлычком «в надежде на продолжение сотрудничества». Едва замаскированное нетерпение ученого – Церебро пришлось опять простаивать, дожидаясь возвращения телепата из больницы. Профессор не забыл своих намерений. Он вслух повторяет обещание обязательно заняться поисками других мутантов с помощью изобретения Хэнка. Разве что отныне Леншерру придется одному бегать за ними по улицам. Разумеется, если он захочет остаться в школе… Самый главный дар за ужином смотрит на Ксавье через стол. Эрик не делится своими планами, но и не осаждает других, когда те говорят о будущем. Это дает надежду, что все останется по-старому. Чарльз не может перестать улыбаться и сияет, как лампочка, к которой наконец-то подключили электричество… Определенно, между магнетизмом и электричеством есть что-то общее. Ксавье лишь догадываается – в процессе учебы он уделял не слишком много внимания физике. Его в принципе не интересует, как работают воображаемые цепочки, катушки и импульсы. Чарльзу хватает результата. Эрик был рядом. Пусть за весь вечер он произнес едва ли десяток фраз, из которых к профессору относилось одно короткое «доброй ночи». Пусть держался отстраненно – некоторые вещи не менялись со временем. Но теперь Леншерр безупречно-точно оказывался поблизости, когда Ксавье требовалось пересесть с места на место или отрегулировать коляску. Он невозмутимо брал телепата на руки и соприкасался с ним пальцами, подавая тарелку... Чарльза колотило. Его трясло от тотальной растерянности. Ревностно хранимая Эриком дистанция бесследно исчезла. Нарушение личного пространства стало в порядке вещей. Пожалуй, если бы из камина вылез настоящий Санта-Клаус в венке одуванчиков, профессор и то изумился бы меньше. Леншерр дотрагивался до Чарльза, и внутри все нагревалось до состояния, близкого к кипению. Леншерр отдалялся, и профессор ловил себя на том, что тянется следом. Эрик нужен был ему куда больше, чем инвалидное кресло. Жаль, никто еще не догадался выпускать каталогов, по которым Ксавье смог бы заказать на дом понравившуюся модель. Эрик Леншерр, пол: мужской, рост: метр – восемьдесят три, форма упаковки: темные брюки и черная водолазка. Нет, фрак по бонусной программе можно не добавлять. Спасибо. Чарльз стал бы самым постоянным и преданным покупателем. Пока же ему приходилось довольствоваться щедро даримой физической близостью и тем, что Эрик не избегал его. Только старался не оставаться с профессором наедине. И по-прежнему был наглухо закрытым от понимания. Даже сильнее, чем прежде. Поэтому обескураженный профессор дожидается, пока все уснут, и отправляется «побродить». Обкатать подарок. Подумать. Его так и тянет сползти с коляски на мраморный пол, разлечься на нем с раскинутыми руками и охладить горящие мысли. Возвращаясь домой, Ксавье надеялся поговорить с Леншерром. Убедить друга не уезжать, позволить одержимому им безумцу хоть изредка видеть себя. На такую убийственную заботу и внимание Чарльз не рассчитывал. Более того, он не желал стать обузой для Эрика, которого, видимо, гнело чувство вины, или долга, или что он там себе напридумывал… Профессору хочется, чтобы для их сближения нашлась другая причина. Ксавье отчаянно мечтает стать для друга настолько же нужным, насколько тот необходим ему самому. Но даже самый завзятый любитель самообманов понимает, что это невозможно. Эрик всегда видел в телепатах врагов и шпионов. И Чарльз своей неуемной жаждой расколупать голову друга только подтвердил его худшие опасения. После такого не прощают. Тем мучительней воспринимается самоотверженность Леншерра и его стремление сделать жизнь новоиспеченного инвалида комфортнее. Стыдно. Гадко. Сам виноват. Чарльз закрывает глаза. После того, как он кувалдой обрушил на Эрика едва сдерживаемую мощь Церебро, сознание друга различается отчетливее. Огненно-рыжая точка в ровно-сером пространстве. Ксавье не дотрагивается до похожей на сверхновую вспышки, хотя не сомневается, что вместе с ледяным самообладанием Леншерр восстановил и все свои ментальные щиты. Только определяет его местоположение – совсем рядом, в библиотеке, на своем обычном месте. Шахматные фигурки наверняка расставлены в полной боевой готовности. И ставшее ненужным второе кресло задвинуто в угол, освободив место для инвалидной коляски… Но Чарльз разворачивается и едет прочь, в тишину и темноту своей спальни, выбирая для себя меру наказания. Эрик явно дал понять, что ему тягостно находиться с психованным телепатом один на один. И даже если, превознемогая отвращение, он готов снова стать спасением в бессонную ночь, профессор не хочет ему досаждать. Они оба этого не заслужили, каждый – по-своему. Леншерр давно начал отучать Чарльза от излишеств. И теперь Ксавье признает, что отлично усвоил урок.22
- Что ты собираешься делать? Сосредоточившись на длиннющей инструкции машинки для стрижки, Чарльз упускает момент, когда оранжевая точка на мысленной карте приближается вплотную. Эрик стоит на пороге его ванной комнаты, с прохладным любопытством разглядывая друга. - Надо привести себя в порядок… – Ксавье касается своей головы, и рот Эрика кривовато дергается в ожидании очередного телепатического вторжения. Ксавье перестает улыбаться. Он поглаживает отросший ежик на затылке, волосы щекочут пальцы. - Хочешь попробовать? Она забавная, – профессор бесхитростно рекламирует свою новую стрижку. Неловкость удается немного разрядить. Впрочем, Эрику явно не по себе. Он видит, что задевает друга своим недоверием, но физически не может перестать его подозревать. Выражение вины на скуластом лице усугубляется с очередным витком этой психологической спирали. Чарльз отчаянно ищет выход из замкнутого цикла взаимных недомолвок и обоюдной неловкости, но ему слишком страшно нарушить шаткое равновесие их отношений. - Тебе идет. – Леншерр не торопится уходить и Чарльз готов визжать от радости, как восторженная школьница. Кто бы мог подумать, что для счастья достаточно нейтрального разговора с глазу на глаз? - Тебе тоже. – Ксавье кивает на подбородок Эрика, покрытый такой же отросшей щетиной, как та, что красуется на голове профессора. Они оба одновременно проводят по ним ладонями и синхронно смеются. - Я как раз планировал побриться, – Леншерр продолжает подбрасывать угли в топку их разговора. Ксавье это согревает. - Я тоже, – замечая недоумение на лице Эрика, Чарльз поясняет, – Помнишь, вчера в разговоре Хэнк упоминал разработанный им аппарат для усиления телепатических способностей? Для лучшей работы Церебро нужно… кхм… брить голову. Чарльз ждет, что при открытом упоминании его мутации Леншерр торопливо извинится и покинет пределы поместья. Или быстро вырубит профессора, засунет в адскую машину и спалит их вместе, сэкономив на горючем. Или придумает что-нибудь еще, столь же деструктивное… Именно так на его месте поступил бы сам Чарльз. Вместо этого Эрик берется за ручки его кресла и разворачивает профессора спиной к себе. Наклоняется к самому его уху, и Чарльза прошибает судорогой с макушки до бесчувственных пяток от тихого шепота друга: - Тогда нам следует разобраться с твоей шевелюрой.***
Это похоже на пытку. Чарльз не помнит, когда последний раз он так паниковал, кусая губы и царапая влажные ладони. К концу сеанса его рот похож на пульсирующий пурпурный сгусток обнаженных нервных окончаний, а под ногтями можно обнаружить содранные линии жизни, судьбы, сердца и всего остального, что обычно читают гадалки. Эрик «помогает» Ксавье сбрить волосы. Правда, если Чарльз искренне надеялся спрятать лязганье зубов за жужжанием подарка Зверя, то сильно прогадал. Леншерр предпочитает опасные бритвы. Кто бы сомневался? В Эрике все опасно. Прищур, вызывающий ощущение прицела между глаз. Руки, способные свернуть кочергу в причудливое произведение искусства. Голос, от которого хочется зажать уши, лишь бы не слышать, как на его языке рычащее пружинит «Чарльз», и мягким шипением тянется «Ксавье»… С чего телепат решил, что Леншерр вообще в курсе существования машинок для стрижки? И ладно бы еще он брил по старинке. Вертел в руках профессорскую голову, наклоняя ее то вправо, то влево, растирал по макушке ароматную пену, похлопывал и обмахивал полотенцем… Нет же! Эрик курит. Сидит на краешке ванной, подвернув под себя одну ногу, как журавль. Стряхивает пепел в его, Чарльза, раковину и отрывисто командует: «Не вертись!» Профессор покорно не вертится. Он и дышать боится, загипнотизировано глядя в зеркало. Смотрит на лезвие опасной бритвы, порхающее вокруг его затылка, подчиняющееся мысленному приказу Леншерра. Можно обойтись и без пены, думает профессор. Он до такой степени испуган, что даже макушка и уши потеют. Но Чарльз не дрожит – дрожать ему тоже страшно. Ксавье кажется, что экзекуция закончена. На его голове не остается ни единого волоска, кроме бровей и ресниц. И тут лезвие неожиданно меняет траекторию движения. Бритва, послушная желаниям своего хозяина, застывает перед глазами опешившего Чарльза на несколько жутких секунд. А затем резко устремляется вниз, прямо к горлу… Он не успевает даже вскрикнуть, не то, чтобы увернуться. Просто зажмуривается и выдыхает сквозь стиснутые зубы, чувствуя холод стали на тонкой преграде кожи. Если надавить чуть сильнее – вытекающую жизнь будет уже не остановить. Ожидание тянется, веки сводит от напряженного усилия. Но ничего не происходит, и профессор решается посмотреть в сторону Леншерра. Эрик предельно прям и собран. В его глазах ни капли хищности, только абсолютная честность. Редкая секунда откровения, когда ты держишь чью-то жизнь на микроскопическом волоске острейшего лезвия. - Что-то подобное я испытываю каждый раз, когда ты касаешься виска. Бритва закрывается, чудом не задев дернувшийся кадык. Безжизненно падает на колени Чарльза и соскальзывает с них на пол с глухим металлическим лязгом. Когда Ксавье с трудом удается поднять ее, дверь за Эриком давно закрыта.23
После внезапной демонстрации их странные взаимоотношения несколько выравниваются. Они не становятся снова закадычными друзьями, не устраивают пьянок и посиделок в библиотеке до утра, но темный лед недоверия и недомолвок понемногу крошится у берегов. Чарльз смелеет и уже не замирает встревоженной ланью при каждом движении Эрика, обращенном к нему. Леншерр, в свою очередь, не бросается размахивать перед носом профессора колюще-режущими предметами. Хотя бритье профессорской макушки теперь значится в его расписании три раза в неделю. В действительности волосы Чарльза не отрастают с такой бешеной скоростью. Но ему элементарно нравится присутствие Эрика в своей ванной по утрам. Это создает приятную иллюзию близости и доверия. Пусть даже они оба понимают, что она может рассыпаться в любой момент. Чарльз хочет большего. Он представляет, что Леншерр не просто приходит к нему по необходимости, а просыпается с Ксавье в одной постели. Что они делят на двоих одеяло и покой без кошмаров. Что пробуждаются вместе, и профессор может сколько угодно тормошить сонного друга, дурея от головокружительной смелости собственных прикосновений. Что встают с разных сторон кровати, сладко потягиваясь… Воображаемый Эрик не носит его на руках. Если уж мечтать, то на полную катушку. И в своих несбыточных грезах Чарльз, конечно же, здоров. И может добраться до уборной без посторонней помощи. Еще одна неловкая обязанность, выпавшая на долю Леншерра.***
Ксавье предпочел бы кого угодно другого. Хэнка, постороннюю сиделку, гомофоба-консьержа с ружьем наперевес… Но выбора Чарльзу не предложили. «Присутствие Хэнка постоянно требуется в лаборатории. Никого постороннего в академию пускать нельзя. Но, если так приспичило, за мужиком из отеля можно смотаться. Хотя вряд ли он захочет оставить свое уютное дельце ради подтирания твоего зада…» Справедливости ради стоит отметить, что с последним пунктом профессор справляется сам. Куда хуже дело обстоит с мытьем и переодеванием. Однако вдвоем с Эриком им удается выработать алгоритм, устраивающий обоих. И, несмотря на патологическое смущение, Ксавье приходится признать, что Леншерру идеально подходит амплуа заботливой нянюшки. Во-первых, его невозможно смутить. Тело Чарльза и все его бытовые потребности не вызывают у Эрика неловкости. Он ни разу не упоминает о том, что Чарльз видел в своих погружениях, но оба понимают – после такого опыта стесняться больше нечего. И день за днем Ксавье учится не краснеть, когда его раздевают, укладывают в ванну или растирают перед сном. Во-вторых, Эрик чертовски силен. Организованная Хэнком реконструкция обеспечила большую часть поместья пандусами и подъемниками для коляски. Но в доме осталось достаточно мест, не доступных инвалидам. И Леншерр по первому требованию таскает Чарльза в подвал, чердак или лабораторию Маккоя, занимающую пару хозяйственных построек на заднем дворе. Телепат особенно любит прогулки до мастерской Зверя. Давно уже стоит привести в порядок сад и проложить нормальную дорожку, но руки все не доходят. Грунтовая тропа, скачущая по перепадам рельефа то вверх, то вниз, совсем не подходит для самостоятельных поездок Чарльза. Так что, чаще всего, коляска остается в доме, и Эрик относит его на руках. Если день достаточно теплый, Леншерра удается уговорить задержаться в каком-нибудь живописном уголке парка и почитать на свежем воздухе. Чарльз засиделся в четырех стенах, поэтому старается использовать любую возможность оказаться за их пределами. И немного побыть в обществе Эрика просто так, без разделения по ролям подопечного и сиделки. А… на равных.***
Чарльз валяется на теплом клетчатом пледе и жует жухлую травинку. Лето догорело красиво, его жара хватило на весь сентябрь. Они с Эриком выбираются в сад почти каждый день, словно парочка школяров, смывшихся с занятий. Леншерр берет с собой шахматную доску, воскресив их старую привычку, и как раз расставляет фигуры. Готовит плацдарм для очередной партии, устроившись рядом на своей куртке. Ксавье разглядывает его сквозь сощуренные ресницы. В жизни профессора две константы. Невозможность встать и невозможность понять Эрика. Ему малодушно кажется, что это весомые доводы время от времени чувствовать себя несчастным. Но вряд ли Леншерр об этом догадывается. Хотя никогда не улыбается новым, «инвалидским» шуточками Чарльза… И никогда не делится своими мыслями. - Интересно, о чем ты думаешь? Вопрос вырывается сам собой, как непрошенная икота, которую не сдержать. Телепат озвучивает свою давнюю жажду, кажется – впервые вслух. Он готов проглотить собственный язык, если это поможет вернуть слова обратно, стереть их из памяти друга. Но тот реагирует на чужую бестактность с присущей ему сдержанностью, не отвлекаясь от клетчатого поля. - А зачем ты спрашиваешь? - Просто я совсем ничего о тебе не знаю… Полуправда. Ксавье, действительно, не понимает сути и смыслов, управляющих поступками Эрика. С другой стороны, на свете нет человека, который знает о Леншерре больше. По-крайней мере – в числе живых. Эрик замирает, не донеся фигурку до отведенного ей места на доске, и невесело хмыкает. - Не смешно, Чарльз. - Нет, погоди! – Профессор не готов так быстро отступиться. Леншерр перевел стрелки, задав провокационный вопрос, и теперь волей-неволей получит ответ. - Я ведь серьезно! Ты никогда не рассказываешь о том, что испытываешь и что для тебя важно. Мы вообще не говорим о тебе, не обсуждаем происшедшее, обходим стороной скользкие места… И ты всерьез считаешь, что меня это не беспокоит? Улыбка Эрика напоминает злой оскал больного зверя. Сам угодил в капкан, рычать и щериться бесполезно. - Я благодарен тебе за участие. Сделай одолжение, найди в моей голове ответы на свои вопросы и отъебись! – Он закрывает глаза и усаживается демонстративно-ровно, будто перед казнью на электрическом стуле. Его лицо кажется неподвижным, но то, как раздуваются тонкие ноздри, выдает степень его взвинченности…***
Чарльз снова жалеет, что не сдержался. Однако на этот раз телепатом двигает не праздное любопытство. Им давно следует объясниться, расставить все точки, но оба старательно замалчивают произошедшее, игнорируя последствия. Иногда глаз урагана хуже самой тесной клетки… И профессор донельзя вымотан неопределенностью. Он перекатывается на бок и по-военному быстро подползает к Эрику. Леншерр сам научил его новому приему. Теперь, когда Ксавье стремительно оказывается рядом, он вряд ли этому рад. - Я не собираюсь ломиться в твой разум, друг мой. Чарльз кладет свою ладонь поверх плотно сжатых пальцев Эрика и осторожно укладывает лысую макушку на его колено. Поза максимального доверия в противовес жесткости и зажатости. - С тех пор, как мы вернулись, я ни разу не притронулся к тебе. И не планирую впредь, – звучит ужасно двусмысленно. Особенно учитывая то, что профессорская голова сейчас покоится в непосредственной близости от паха Эрика. Я не должен был напоминать. Он только начал отходить от вторжения, заново опрокинувшего в тот ужас… Но Ксавье уже перешел определенные им самим границы поверхностного дружеского общения, на сей раз – словесно. Гнойник нужно вскрыть, даже если вырвавшаяся на свободу правда уничтожит их хрупкое равновесие… Лучше так, чем копить дальше догадки и переживания. - Почему нет? – Эрик кажется по-настоящему изумленным. Похоже, последние несколько недель он считал нормальным то, что Чарльз станет шариться в его голове. - В прошлый раз, когда я сунулся в твое сознание, погибли люди. Ты сам чуть не умер. Неужели думаешь, после такого я способен?.. До конца дней Чарльз не простит себя за случившееся в порту. Зверь может сколько угодно стучаться кулаками в грудь, как Кинг-Конг, сокрушаясь о создании Церебро. Убивает не оружие, а человек, в руках которого оно оказалось. С помощью изобретения Хэнка телепат сорвал ментальную блокаду Эрика и выпустил наружу внутренних демонов. Нажал на красную кнопку. И Леншерр рванул бомбой, его ненависть к людям раздулась до размеров локального Апокалипсиса… И после такого Эрик еще спрашивает: «Почему нет?»***
- Не понимаю. Если кто и пострадал – то это ты, Чарльз. О каких еще жертвах я не знаю? – Голос Эрика клокочет от ярости. До Ксавье доходит, что друг, действительно, не в курсе. Убить столько народу и не запомнить? Или шок от снятия барьера оказался слишком сильным? Профессор приподнимается на локте и вглядывается в лицо Эрика, пытаясь считать его эмоции без телепатии. Но терпит ожидаемое поражение и сдается, давая развернутое объяснение: - Я использовал изобретение Хэнка, чтобы отыскать тебя. Приложенная сила оказалась слишком велика и уничтожила твою защиту. В порту, где ты находился, произошла… катастрофа. - Знаю. Разрушения были колоссальные… Но при чем здесь ты? Умоляю, только не начинай читать мне лекции о вреде эгоцентризма! Чарльз молится про себя и в кои-то веки его просьбы услышаны. Эрик успокаивающе касается плеча телепата и мягко, даже виновато говорит: - Мне жаль пострадавших, но тогда я ничем не мог им помочь. - Помочь? – на автомате повторяет профессор, удивленно хмурясь. Кажется, они окончательно запутались. - А что, по-твоему, я хотел их убить? – Эрик невесело улыбается и тут же весь подбирается, пристально всматриваясь в глаза Чарльза. Похоже, увиденное причиняет ему боль. – Стоп. Именно так ты и думал, да? Эрик Леншерр слетел с катушек и начал крушить все вокруг, вымещая злость на подвернувшихся под руку жалких смертных? Так ты все представляешь, Чарльз?! Таким меня видишь?! Ярость достигает точки кипения и хлещет обжигающим потоком. Профессор не успевает откатиться в сторону, Эрик хватает его за воротник и резко дергает на себя. Их лица почти соприкасаются, но в этом нет ничего романтичного, как хотелось бы Чарльзу. Лишь горькая обида за… несправедливость? - Смотри мне в глаза, Чарльз! Смотри же! Леншерр прижимается лбом ко лбу профессора, обнимает его лицо ладонями. Глаза Эрика притягивают Ксавье, как сильный магнит – металлическую стружку. Они заставляют Чарльза переступить возведенный им моральный барьер неприкосновенности сознания друга. Но сейчас тот сам зовет Чарльза заглянуть за горизонт, буквально тащит его за шкирку. И телепат не может отказать. Он хочет узнать, что там – за краем…24
Дышится легче. Это первое, что замечает Чарльз. Низкое небо обложено грязно-серыми облаками, похожими на куски старой ваты. Но дым почти рассеялся. Пламя продолжает гореть тут и там, вытягивается цепочками, уходящими к самому горизонту. Красиво. Похоже на сигнальные костры Великой китайской стены или взлетные огни аэродрома. Если присмотреться внимательней, становится понятно, что ленты пламени расходятся из одного центра. Вот оно – сердце лабиринта. Сейчас обнаженное и доступное, ибо Минотавр-хозяин сам позвал свою жертву пройтись по тайным ходам. Чарльзу одновременно и лестно и страшно. Он ступает осторожно, уже привычно опасаясь изощренных ловушек, скрывающихся за обманчивой доступностью. Но продвигается вперед, чем дальше – тем уверенней. Внутри разума друга профессор снова может ходить, и это многое говорит об отношении к нему Леншерра. Он не воспринимает Чарльза калекой, иначе здесь Ксавье остался бы парализованным. Хотя кто-кто, а уж Эрик точно знает, насколько жалок бывает Чарльз, пытающийся самостоятельно вылезти из ванной или забраться в кресло. Сознание Леншерра то ли считает его затруднение временным, то ли попросту не концентрируется на том, что Чарльзу приходится помогать во всем в промежутке от пробуждения и до отхода ко сну… Снова чувствовать ноги также приятно, как познавать мир через призму Церебро. Профессор всерьез размышляет, не выпросить ли у Эрика безлимитный абонемент на прогулки по его разуму, когда на горизонте вырастает знакомая устрашающая громадина. Та самая, по которой Ксавье ориентировался в своих последних блужданиях по лабиринту. Именно от нее расходятся лучами все полосы костров. Или, напротив, сходятся у ее подножия. Площадка вокруг башни – самое оживленное место этого сумрачного послевоенного мира. Безликие тени обгоревших, покалеченных людей собираются у огня, жмутся друг к другу, разбирают завалы… Кипит мрачная, кропотливая и обстоятельная работа. Эрик по крупицам восстанавливает свое сознание. И за те недели, что Ксавье здесь не был, он проделал грандиозную работу. На Чарльза не обращают внимания и не пытаются помешать. Его никто не окликает и не останавливает, когда он вплотную подходит к металлической махине, вблизи закрывающей половину неба. То, что издалека представлялось трубой завода или наблюдательным постом, на самом деле не похоже ни на то, ни на другое. Скорее, напоминает один из неудачных агрегатов Маккоя. Списанных в утиль и обросших мусором на старом кладбище домашних приборов. Местами из этой сомнительной конструкции торчат куски арматуры, остовы лестниц, двери с вентилями, вроде шлюзов подводных лодок, обрывки проводов и покореженные трубы. На одном из покрытых ржавчиной боков непонятного сооружения-механизма, по трафарету выведено его название – МАХ 214782. Огромная оранжевая надпись смотрится предупреждающим сигналом: «Не влезай – убьет». Чарльз долго пытается вспомнить, откуда знает эту последовательность цифр, но в голову так ничего и не приходит.***
В стене под названием он видит еще одну неприметную дверь. Как и большинство элементов башни, она похожа на переборку корабля или ворота бункера – Эрик верен своей милитаристской эстетике. Ксавье не может объяснить, чем именно этот фрагмент спрессованного механистического фарша привлекает внимание. Но, собрав всю свою решимость, он начинает карабкаться к нему по вертикальной, изъеденной коррозией железной лестнице. Подъем оказывается не таким трудным, как казалось снизу. Но, взобравшись на узкую площадку перед входом, Чарльз инстинктивно хватается за облезлые поручни – от высоты ощутимо кружится голова. Он оказался на уровне, примерно, десятого этажа над землей. Самое обидное – дверь заперта. И ни ключа, ни вентиля, ни рукоятки нет, чтобы оправдать его головокружительное усилие. Впрочем, Чарльз все равно верит, что не зря сюда лез – из всего нагромождения деталей именно эта высветилась перед его глазами, словно на нее указали мысленным лазером. Неизведанное ранее ощущение. Леншерр пытается направлять его внутри собственного разума. Новый, запредельный уровень близости. Что ты хочешь показать мне, Эрик? На уровне глаз в толстый металл двери врезано грязное круглое окошко. Чарльз протирает его рукавом свитера, долго счищает копоть и присохшие потеки грязи, пока не добирается до толстого пуленепробиваемого стекла. К чему такие предосторожности? Приходится привстать на носки, чтобы заглянуть внутрь – разум Леншерра явно вымерял размеры под рост хозяина. Ксавье вжимается лбом в стекло, отгораживается ладонями, и всматривается в меняющиеся картинки по ту сторону двери. Воспоминания. Рассортированная хроника событий, запаянная в колбы-клетушки… Определенно, Эрик всерьез взялся за борьбу с собственными тараканами. Чарльз тихо смеется, восхищаясь тем, как методично и основательно его друг подходит к дезинсекции своего разума. Немецкая педантичность в комплексе с еврейской скрупулезностью – Эрик взял все лучшее из обеих генетических линий. Но, когда профессору удается в деталях рассмотреть движущиеся кадры прошлого Леншерра, он перестает улыбаться. За этой дверью – порт. И даже отгороженный от него солидной защитой, Чарльз ощущает жар горящих складов и слышит крики людей, погребенных под завалами. Сейчас он видит все с другого ракурса – глазами непосредственного участника. И в объемном воображении Ксавье закрываются прорехи, оставленные сумбурными воспоминаниями жертв того дня. События встают на свои места. Картины наполняются смыслом…***
«Сопутствующий ущерб» – скрежещет металлический голос в сознании Чарльза и тот готов согласиться с очередной военной формулировкой друга. Потому, что в порту происходило отчаянное сражение между Эриком и Себастьяном Шоу, отыскавшим любимого питомца. Оказывается, этот нацистский фанатик тоже мутант. В воспоминаниях того дня Чарльз видит его ничуть не изменившимся со времен войны. Открытие сжимает в кулак легкие профессора и несколько мучительных мгновений у него не получается вздохнуть. Как же так?! Телепат отказывается верить в то, что подобный им с Леншерром может быть причастен к издевательствам над Эриком и сотням других… А ведь у нас с Шоу много общего. Ксавье леденеет от этой мысли, пальцы ног начинают неприятно неметь. Оба сильные мутанты, чей дар не исказил внешность. Оба окружают себя плотным кольцом учеников и сподвижников. И пусть дрессировка Шоу смахивает на измывательства и унижения, а методы Чарльза вполне гуманны – в сущности, разница невелика… Кнут и пряник. Пряник и кнут. Болезненное оцепенение поднимается выше, ноги подкашиваются. Чарльз опускается на колени и больше не может смотреть в заветное окошко воспоминаний. Две стороны одной медали. Аверс и Реверс монеты, зажатой в пальцах Эрика. Два психопата, помешанных на нем. Двое мужчин, желающих его. «У обоих синие глаза…» Успевает уловить Чарльз не-свою догадку, когда его ноги вовсе отказывают. Он валится на площадку перед дверью, соскальзывает и беспомощной кучей костей падает вниз. К подножью огромного саркофага воспоминаний МАХ 214782. *«Я не одинок, Все еще не сломлен. Я не боюсь, Голосов в моей голове. По самой темной дороге, Что-то следует за мной. Я не одинок, Потому, что страдание любит мою компанию» – (англ).