"Oder läßt es sich vielleicht erklären, daß Menschen, die selbst nicht schwimmen können, von einer Brücke her einem Ertrinkenden nachspringen?" * Stefan Zweig Vierundzwanzig Stunden aus dem Leben einer Frau, 1936
1
- Хватит орать, ебаные пидарасы! – судя по грохоту за стеной, сосед перешел на новый уровень агрессии и начал швырять в стену тяжелые предметы. Вчера он ограничился ударами кулаком и «грязными гомиками». Прогресс, однако. Чарльз неприязненно морщится, понимая, что отключиться от сознания горластого гомофоба в разы легче, чем от его воплей. Но не встает за берушами – не хочет, чтобы комки ваты в ушах помешали ему поймать нужный момент. Другого такого может и не представиться. Тогда Ксавье упустит свой единственный шанс исполнить то, что давно задумал. И что в разговорах с самим собой называет сомнительным словечком «погружение».***
Вокруг жар и духота. Дымный горячий воздух отказывается вбиваться в легкие, горло судорожно перехватывает. Чарльзу кажется, что он пытается проглотить сгусток черной пыли. Откусывает его от грязного облака, отрывает зубами, мнет непослушными деснами, раздирая их в кровавую кашу… Растягивает губы, перепачканные багрянцем и копотью в невменяемой улыбке: вот он – настоящий комок в горле. А не та неловкая крошка в пищеводе, которая стопорит вдох от желания пригласить понравившуюся девчонку на танцы. Чарльзу кажется, что он разучился дышать. Чарльз размахивает руками, в надежде разогнать густую темную субстанцию, опутавшую его плотным коконом. Выбраться на поверхность. Чарльз отказывается верить, что никакой поверхности нет. Так ведь не может быть везде? Ксавье всегда был прилежным мальчиком, он помнит: если есть тень - где-то горит свет. Если в сказке все крушит дракон – найдется рыцарь, который его сразит. Если сегодня ты упал – завтра найдутся силы, чтобы подняться. Но это правила мира Чарльза. И, возможно, ему не стоило пересекать границу…***
- Что с тобой творится? – Эрик разворачивает его лицо к себе за подбородок. Хватка настолько сильная, что Ксавье уверен, - бриться больше никогда не придется. Леншерр, кажется, содрал ему всю кожу с лица своим резким движением. Лицо Чарльза – послушная глина под пальцами Эрика. Тот может вылепить из нее, что угодно: удивление, негодование, удовлетворение… Вместо этого он удерживает его двумя пальцами и долго всматривается в затуманенно-соловые глаза друга. Чарльз тупо моргает. Нарушен порядок вещей. Все наизнанку: Леншерр словно бы читает его мысли, заглядывая в самые потаенные уголки сознания, а Ксавье… Ксавье – глупенькая студенточка, не понимающая и половины обращённых к ней слов. Точнее, не понимающая совсем ничего. Последнее, что помнит Чарльз – бешеный стук в стену и побуревшую штукатурку, осыпающуюся с потолка на его ресницы. Они ночевали в грязном мотеле с агрессивным гомофобом по соседству. Дальше провал. Сейчас он дома, в своей собственной гостиной. И Эрик напротив него застыл немым знаком вопроса, взволнованным и озадаченным. Так, что я пропустил?***
Пепел. Колючие хлопья ржавчины. Темно. Нечем дышать. В груди колет от нехватки кислорода. Чарльз никогда не умел надолго задерживать дыхание... Он закрывает глаза. Но даже под зажмуренными веками продолжает кружиться пепельная метель…***
- Чарльз! – удар по лицу, приводящий его в чувство, заставляет затылок телепата стукнуться о стену с неприятным глухим «пом». По губам разливается солоноватое тепло. Стекает на подбородок, капает на грудь… Во рту отчетливый вкус металла. Его вкус… Леншерр? - Ты сдурел? – профессор смаргивает влагу, невольно выступившую в уголках глаз, и кое-как утирает губы манжетами. Из носа течет, рот стремительно наполняется кровью, которую хочется сплюнуть. Только хорошие мальчики никогда не плюют на пол, а заставить себя сглотнуть не получается. Горло жжет и колет, будто он нырял на глубину. Уши заложены. И в висках давящее ощущение, которое сводило Ксавье с ума еще на заре обретения телепатических способностей. Перед глазами – яркие радужные разводы и обеспокоенное лицо друга. К слову, на разводы смотреть не так страшно, как на эту маску из вощенной кожи, натянутой на острые скулы и тяжелый подбородок. Чарльза пугает угрюмое выражение глаз, пропитанных металлом. Он хочет отодвинуться, скрыться из их поля зрения, но сзади – стена. Остается только вжаться в нее, продолжая утирать разбитый нос. - Что ты творишь? Собственный голос звучит придушенно. Испуганно. Ксавье все-таки сплевывает сгусток крови в ладонь и пробует прочистить горло для возмущённого монолога. Но вместо слов вырывается только невнятное бульканье, и глаза Эрика моментально темнеют. Леншерр пружинисто разгибается и отходит, вместо того, чтобы нанести очередной удар пришипившемуся Чарльзу. И какая-то струна внутри черепа Ксавье вибрирует противоестественным сожалением. Профессор едва успевает осознать неадекватность этого порыва - мазохизм никогда не входил в широкий спектр его увлечений. Но Эрик не дает ему оценить весь масштаб проблемы (пропавшие воспоминания, незнакомые реакции, черт-знает-что-еще), он возвращается со стаканом воды и чистым белым платком в другой руке. «Это похоже на капитуляцию» - думает Чарльз, пока друг обтирает ему лицо мокрой тканью. Белый флаг. Так несвойственно Леншерру. Им обоим. Но профессор не решается выяснять, что происходит, боясь оборвать момент нечаянной близости.***
- Ты отключился и не дышал, – Эрик говорит отрешенно и ровно, но Чарльза все равно бросает в краску. Телепат чувствует себя виноватым и не знает, что отвечать. Но, кажется, Леншерру не нужны его объяснения. Обычно, Ксавье привык тянуть из него каждое слово, а теперь тот сам, без подсказок и понуканий, рассказывает, что произошло. - Я звал, но ты не реагировал. Пришлось тебя ударить. Прости. Не знал, что еще поможет. Разбитые губы отказываются складываться в улыбку, но Чарльзу удается их заставить. В конце концов, это, действительно, смешно. Образец логики Эрика Леншерра. Можно сказать, его фирменное запатентованное средство: если не знаешь, что поможет – вломи! Так, на всякий случай. Чарльз натужно смеется, но этого достаточно, чтобы разрядить обстановку. Все позади. Никто не пострадал. Можно перевести дух. А разобраться с исчезнувшими воспоминаниями профессор еще успеет. Он же чертов телепат.2
Чарльз просыпается в своей постели и не помнит, что его разбудило. Неясное беспокойство моментально сгоняет остатки неприятного сна, в котором он задыхался и плавился от невозможного жара. Простыни неприятно липнут к влажной коже, оставляя гадливое ощущение постороннего присутствия. А ведь это постельное белье Ксавье выбирал сам, не доверяя личный комфорт даже Рэйвен. Одна позиция из длинного списка его маленьких невинных пунктиков, привитых с пеленок, которые окружающие считают аристократической блажью. Только свежее сливочное масло, никакого маргарина. Новые вещи – никакой штопки. Гостиничные номера с отдельной ванной и ежедневной сменой белья. Свежесваренный кофе вместо растворимого… Никакой экзотики, на самом деле. Никаких татуированных девственниц на пальмовых листьях – элементарные условия человеческого удобства. И лишь с недавнего времени, начав работать с Эриком, он научился эпизодически обходиться без привычного уровня жизни. У Леншерра такого списка нет. Друг презирает любые проявления комфорта, сверх самых необходимых. В его лексиконе для этого есть даже особое гадкое определение – «излишества». Долгий сон – излишество. Расслабляющая ванна с ароматическим маслом – излишество. Хорошо выдержанный (разумеется, баснословно дорогой) бренди – излишество. Банальная забота об удобстве ближнего – излишество, само собой! Еще и постыдное. Никаких поблажек, никаких компромиссов. После нескольких неудачных попыток отвоевать свое право на привычный уровень жизни в их поездках, Чарльзу пришлось отступить. Он уверен, это делает честь его выдержке. Ведь он отказывает себе буквально во всем, путешествуя с Эриком. А тот даже не дает себе труда ободрить друга, мужественно обходящегося без свежей сдобы на завтрак. Жизнь с Леншерром требует от Чарльза полного самопожертвования. Ксавье смеется над собственным нытьем и торопливо выбирается из постели. Прилипшие простыни тянутся за ним, соскальзывают с плеч, прижимаются к спине и противно оглаживают бедра, будто живые. Пятна неровного лунного света, воровато проникающего сквозь неплотно задернутые шторы, только усиливают это ощущение. Когда уголок постельного белья задевает его пах, Чарльз нервно дергается и резко срывает с себя мерзкую мокрую тряпку. Она оседает на полу светлой лужей и профессору неудержимо хочется пнуть ее несколько раз, чтобы выместить на ком-то внезапную панику. Вот только топтать ногами посреди ночи шелковые простыни – верх идиотизма даже по версии Чарльза. Он оставляет все как есть, уходит в ванную и долго стоит под душем. Смывает мерзкое ощущение чужих липких пальцев со своей кожи. Ксавье не понимает, откуда оно пришло. Из какого сна вылезло. Никогда прежде прикосновение шелка не казалось ему настолько… враждебным?***
В коридорах темно, но Чарльз не зажигает лампу. Его не пугает отсутствие света в доме, где он вырос и знает каждый угол. Его беспокоит что-то иное. Зябко передергивая плечами, профессор старается сбросить ощущение липкой пелены, которое преследует его с самого пробуждения. О том, чтобы вернуться в постель не идет и речи. На какой-то момент душ освежил Чарльза, но стоило ему опять войти в спальню, как страх напал с новой силой. И теперь он в темноте крадется по собственному поместью в поисках места, где бы скоротать время до рассвета. Библиотека кажется идеальным решением. Но, стоит приблизиться к нужным дверям, как выясняется, что облюбованную Чарльзом территорию уже кто-то оккупировал. «Территорию», «оккупировал» - Ксавье прокручивает в мыслях привязавшиеся слова и удивляется их присутствию. Никогда прежде в его голове не было такого засилья милитаризированных терминов. Чертов Леншерр… Чертов Леншерр выглядит чудовищно измотанным, когда потерянно скользит взглядом по странице книги, которую держит в руках. Именно – держит. Не читает. Ксавье готов спорить, что за все время, пока Эрик торчит в библиотеке, он не прочитал ни строчки, кроме той, которую раз за разом пробегают его глаза, безуспешно пытаясь зацепиться за текст. Он словно завис и не знает, как сменить заевшую программу. Чарльз мстительно готов попробовать «перезагрузку по методу Леншерра», потирая ноющую со вчерашнего дня скулу. Но это не требуется. Эрик отмечает его присутствие вялым кивком. Хотя даже не оборачивается посмотреть, кто нарушил его уединение. Он то ли не может оторвать взгляда от загипнотизировавшей строки, то ли просто не хочет смотреть Чарльзу в глаза. Ксавье осторожно ступает в личное пространство Леншерра, которое этой ночью разрослось до размеров библиотеки, и зажигает еще одну лампу. Добавляет света, чтобы его хватило на двоих. - Доброй ночи, друг мой, – слова, обычно звучащие как прощание, сейчас кажутся уместными для начала нового разговора.***
Чарльза не радует их полуночная манера беседовать – проговаривать обрывочные слова в темноту прокуренной комнаты и не ждать ответа. Порой ему кажется, что он посылает сигналы в пустоту космического пространства. Поэтому каждый раз вздрагивает, когда неожиданный ответ приходит какое-то время спустя. Это походит на разговор с другой планетой, растянутый во времени на сотню световых лет. Чарльз успевает забыть свой вопрос, и то, что в библиотеке он не один. Ксавье давно привык, что в его ушах постоянным фоном звучат отголоски чужих мыслей. Как назойливо-пришептывающее радио, которое необходимо каждый раз выключать, если хочется покоя. Но сейчас тишина вокруг царит против его воли. Лэншерр позволяет ему услышать только то, что было сказано вслух – ни больше, ни меньше. Без возможности узнать, что Эрик думает по поводу своих и чужих слов, как к нему подступиться и какие аргументы подобрать, чтобы победить в споре. Примитивно. Одномерно. Тире-точка-точка-тире… Эрик для Чарльза – марсианин. Существо из другого измерения. Он – единственный, кто умеет полностью блокировать способности телепата. Потуги Чарльза подсмотреть, чем заняты мысли его друга или прикоснуться к его воспоминаниям, всегда столь же безуспешны, как попытки отвоевать себе немного «излишеств». Леншерр, невозмутимо-неподвластный влиянию телепатии Чарльза, низводит его до уровня простых Homo sapiens. А профессор, хоть и не испытывающий удовольствия от превосходства над людьми, привык стоять намного выше по ступеням эволюционной лестницы. Это… мотивирует. Он хочет отвоевать себе привычную высоту. Он хочет понять, что творится в голове Леншерра. Он просто должен это знать. Возможно, ген мутации достался ему при сдаче небесных карт именно для этого случая. Навязчивые идеи телепатов – страшная сила… Ничто в библиотеке не манит так, как содержимое черепной коробки Эрика Леншерра. Чарльз берет одну книгу за другой, гладит корешки, перелистывает на пробу несколько страниц и ставит отвергнутые тома обратно на полку. Он не может ни сосредоточиться, ни отвлечься. Когда его пальцы вместо очередного книжного переплета ложатся на футляр с шахматами, он не сразу замечает разницу. - Сыграем? – как сигнал S-O-S c погибающей планеты, у порога которой уже застыл флот бюрократов-вогонов**. Чарльз настолько не ждет согласия на свое предложение, что успевает переключиться на содержимое следующего стеллажа, когда слышит в спину сухое: «Кхм». На языке Леншерра это скорее «да», чем «нет». Отказ почти всегда обозначается молчанием. И только в редких случаях – хуком справа. А «кхм» - это настолько очевидное «давай попробуем», что Чарльз всерьез задумывается о том, что Эрик дал ему прямую подсказку из жалости к его необучаемости марсианскому языку.***
Ровные ряды фигур давно разбиты, на поле видны первые прорехи от потерь с обеих сторон, но разговор по-прежнему не клеится. Хотя, возможно, так кажется только Ксавье. Он «не чувствует» Леншерра и готов поверить, будто время для него идет иначе, чем для остальных. Медленные размеренные движения друга только усиливают это ощущение. Эрик днем – сплошное действие. Эрик ночью – медлительное перекатывание монетки между пальцами, сопоставимое по скорости с вращением звезды вокруг центра галактики. И редкие-редкие реплики, призванные убедить Чарльза, что они действительно беседуют. - Почему ты не спишь? Чарльз сбился со счета, сколько часов он сидит напротив цельнометаллического истукана с пропорциями и осанкой Эрика Леншерра, когда задает свой простой вопрос. Кажется, это происходит где-то на третьем обороте Плутона вокруг Солнца или на «капкане», поймавшем его ферзя. Эрик переводит глаза с доски на собеседника, и все вопросы Чарльза застывают на кончике его языка терпким сгустком смолы. Леншерру больно. Не нужно пробиваться в его разум, быть одаренным телепатом, не нужно вообще ничего, кроме прямого взгляда, чтобы осознать это. Его веки – свинцово-серая кайма крайней усталости. Ресницы – ржавые железные иглы, вбитые по краям глаз, испещренных медно-красными прожилками сухого болезненного воспаления. Зрачок – чугунно-черное пятно, закрывающее собой радужку, отчего ее цвет кажется совершенно неопределимым. А может, человечество еще не открыло металл, способный передать нужный оттенок… Чарльз жалеет, что не уделял в школе достаточного внимании химии. Погруженный в эти размышления, он пропускает ответную реплику и глупо переспрашивает, разрушая неловкость внезапного открытия. - Прости, что ты сказал? Эрик зажмуривается и смеется, болезненный морок исчезает. Напротив снова обычный Леншерр. Усталый, сонный, но самый привычный - с которым можно спорить, шутить и разыскивать новых учеников для академии. Как и всегда… - Говорю, что прячусь от Рэйвен. Совсем измотала меня бешеным сексом. Надо набраться сил перед новым раундом. Чарльз непонимающе пялится на друга, потом вскакивает. Сносит порывистым жестом половину фигур с доски, бросается вперед... И только на середине движения понимает, что Эрик над ним издевается, подло глумясь над его братскими чувствами. А теперь ржаво каркает низким смехом, как плохо смазанный железный дровосек. - Успокойся! – он примирительно поднимает руки, обороняясь от взбешенного Чарльза. В пальцах левой зажата сигарета – Чарльз не помнит, когда и при каких обстоятельствах он разрешил Эрику курить в библиотеке. Но ведь разрешил же (наверное?). Он позволил ему даже это. А неблагодарный мерзавец над ним потешается! - Остынь! Ты опять куда-то поплыл. А вчерашний синяк еще не сошел, чтобы бить тебя снова. Леншерр затягивается и снова смеется, откидывая назад голову… И до Чарльза внезапно доходит – Эрик испуган, также как сам Ксавье. Они оба этой ночью прячутся в этой библиотеке, каждый от своих демонов. Вот только удастся ли им скрыться?3
Уходит три дня на то, чтобы Чарльз решился снова спуститься в библиотеку. Большинство учеников разъехались по домам на выходные. Поместье пустынно и тихо. Чарльзу не спится, ему опять чудятся жадные, липкие прикосновения из каждой тени. В эту ночь, сбегая из собственной спальни, он не мечется по пустынным коридорам в поисках спокойствия. Он знает, где его искать. Ксавье идет за светом, который в прошлый раз так хорошо оберегал его от кошмаров. И зачем-то всю дорогу врет себе, что просто хочет взять интересную книгу. Устроиться в глубоком кресле, зажечь лампу, позабыть о густых чернильных кляксах, протягивающих к нему потные ладони… Но запудрить себе мозги гораздо сложнее, чем окружающим. Даже телепату. Чарльз спускается в надежде, что свет уже будет гореть. Он – тупой мотылек, летящий на призывное мерцание огня. Он нуждается в том, кто разожжет для него пламя. Он нуждается в Эрике. Даже не так. Он нуждается в боли Эрика. Чужие страдания, проблемы и раны для Ксавье как наркотик. Чарльз любит помогать. Собирать воедино ущербные детали и разрозненные фрагменты, когда-то бывшие человеком, и лепить из них новую личность. Более целостную, сильную, уверенную в себе. Ксавье доволен, когда его ученики обретают контроль над своими способностями. Когда они побеждают – выигрывает он сам. Когда они перестают бояться – его страхи отступают. Когда они радуются – он счастлив. И чем сильнее изначальный надлом его ученика, тем острее Чарльз чувствует удовлетворение от его восстановления. Особый экстатический импульс собственной значимости и нужности - свою «хорошесть». В детстве, спасая Рэйвен, он близок к обмороку от осознания собственного могущества. В его слабых руках – жизнь и судьба другого человека. И он распоряжается этой жизнью так мудро и правильно, что готов забиться в судорогах первого оргазма от своей исключительной доброты. Именно тогда для него все меняется. И чужие страдания становятся его манией… Мутанты – золотая кладовая Чарльза. Они уходят от родных, не заводят друзей, избегают близких контактов. Их боятся и ненавидят, преследуют и уничтожают. Отвергнутые, гонимые и презираемые, они затравлены и одиноки… Ксавье дает им дом, заботу и новую семью. Помогает им принять себя, овладеть способностями и найти новый путь. Чарльз – все для них. Он – их спаситель. Он - гребаная фея-крестная каждого из мутантов. Практически каждого… Демоны Эрика манят профессора как магнит манит металл. Временами Чарльз думает, не сдать ли ему кровь на определение процента железа – настолько его тянет к Леншерру. Может, все дело в биохимии, а не в том, что он бессмысленно привязан к самому независимому из своих друзей? Это многое объясняло бы для Чарльза, но в случае с Эриком он не верит в простые решения. Леншерр не принимает помощи. Больше того, он не признает даже вероятности, что эта помощь ему вообще нужна. Весь его вид словно кричит: «Смотрите – у меня нет проблем!» Ведь проблемы – свойство людей. Эрик – не человек. Марсианин, мутант – кто угодно, только не пресловутый Homo sapiens, превосходством над которыми они оба в равной мере гордятся. Только Леншерр делает это открыто. День за днем он изживает в себе всякую гуманность, и Чарльз не понимает, откуда в друге такая ненависть к людям. В дыму этого отторжения Ксавье видит силуэт гигантского внутреннего противоречия, но Эрик не позволяет ему рассмотреть детали, не подпускает его. Опаляет его ресницы жарким дыханием плавящегося металла, стоит Чарльзу приблизиться. С недавнего времени Ксавье начал бояться высоких температур…***
Профессор спускается в библиотеку на третью ночь. Он надеется, что полученный в прошлый раз пропуск на причастие к боли Эрика может быть продлен. Он долго тянет время, боясь превысить дозу и впасть в жесткую зависимость. Раз за разом Чарльз повторяет себе, что еще не подсел… Все его самоуверенные доводы рушатся об острый болевой шквал настоящей ломки, когда телепат понимает, что в библиотеке не горит свет. Эрика нет в комнате. Он может быть где угодно: на прогулке, в своей спальне, или даже в комнате Рэйвен. Только не здесь. Леншерр не ждет его, медитируя над очередной непослушной строчкой и дымя сигарету за сигаретой. Эрик. Его. Не. Ждет. Чарльза скручивает прямо на пороге, едва он открывает дверь. Ладони холодеют, покрываясь тонкой пленкой мерзкого маслянистого пота. Глаза жжет, горло сжимает спазмом такой силы, что он не может вдохнуть. Тени, укрывающие пол и все предметы вокруг, кажутся жуткими черными саванами. Дом мертв. Он в трауре. Он поглощает Чарльза, который перестал помогать, решать, спасать… Чарльза, который больше не нужен. Никому. Совсем. Дымное темное марево застилает глаза, и Ксавье тяжело оседает на паркет, проваливаясь в жаркое горячечное забытье. Больно. Беспроглядно. Страшно. Он даже не успевает заметить заботливо расставленные шахматные фигурки на столике между двумя креслами и неподвижный силуэт у окна…4
- Твой ход, – Эрик касается руки Чарльза, замершей на подлокотнике кресла, и Ксавье пробивает крупная нервная дрожь. Четвертый раз за вечер Леншерр дотрагивается до него. Коронный разряд. Вспышка. Лимит прикосновений превышен на годы вперед, но Эрика это, похоже, не останавливает. Профессор начинает склоняться к мысли, что предпочел бы еще один удар в челюсь. Жаль только другу такого не скажешь. Он может принять все за шутку. - Да, благодарю. Извини… просто задумался. Чарльз видит, как от его слов несимметрично дергаются углы тонких звериных губ Леншерра. Эта картина доставляет ему извращенное чувство радости. Эрик взволнован. Испуган. И, хотя сложно поверить, возможно Эрик боится за него… Оказаться самому болевой зоной Эрика Леншерра куда приятнее, чем наблюдать ее со стороны. С любого, даже предельно близкого расстояния. Ксавье купается в этом блаженстве уже неделю, с тех пор, как на глазах у друга позорно вырубился на пороге библиотеки. Они не обсуждали причин. Да Чарльз бы и не смог объяснить, что потерял сознание из-за того, что Леншерр вовремя не зажег свет. Теперь каждую ночь они проводят здесь. Вместе. Не сговариваясь, спускаются в библиотеку ближе к полуночи и просиживают за шахматами до рассвета. После этого Чарльз поднимается к себе и послушно забирается в кровать – ему предписан постельный режим. И целыми днями Ксавье его соблюдает. Как тратит это время Эрик, остается загадкой. Он покидает поместье утром и возвращается, когда уже темнеет, чтобы переодеться и продолжить партию. Сесть напротив, закурить, и в нужный момент коснуться Чарльза, погрузившегося в свои мысли. Словно проверяет биение жизни. Дотрагивается, чтобы убедиться – Чарльз на месте. Его мозги на месте. Нет, он не посинеет и не завалится на бок, выблевывая хлопья бело-розовой пены на дорогой паркет. С Чарльзом все хорошо. Никто не знает, что Чарльзу хорошо, оттого, что Эрику плохо…***
Ночи за шахматами надолго становятся постоянной практикой. Фильмом-нуар, поставленным на реверс, в котором у них даже не главные роли. Есть темнота, есть фигурки, расставленные по доске. Табак и пепельница. Пара людей, окруживших этот законченный натюрморт с обеих сторон. Каждый чувствует себя не в своей тарелке, но приходит к началу съемок. Эрик много курит и мало говорит. Самая частая его фраза «Шах и мат». Он пахнет своими отвратительно-дешевыми сигаретами, сосновой хвоей, золой и дымом. Когда он дотрагивается до тыльной стороны ладони Чарльза, тот чувствует жгучее тепло. Чарльзу кажется, что, задержи Эрик руку, – золой станет его собственная кожа. Все чаще сны Чарльза наполняет запах горелого мяса и жженых волос… Он боится задохнуться от этой вони и уже не открыть глаза. Поэтому сам Ксавье чаще пьет, закусывая неодобрительными взглядами молчаливого собеседника. Пахнет лекарствами, мылом и отвратительно-дорогим бренди. Он много болтает, пытаясь заполнить своим звучанием пространство между повисающими в воздухе словами Эрика. Пытается даже шутить. Эрик смеется, хотя временами видно, что через силу. Чарльзу самому не весело, но внезапно оказывается, что улыбки Леншерра – трещины в его свинцовой броне. Когда он обнажает зубы, идеальная маскировка сбоит, и в образовавшихся щелях Чарльз находит отголоски его уязвимости и смакует их, как деликатес. Излишество, которое никто не может ему запретить – видеть истинную суть Леншерра по каплям просачивающуюся через слои показной невозмутимости. Эрик притворяется спокойным. Притворяется сильным. Притворяется непробиваемым. Иногда Чарльзу кажется, что он видит, как Эрик притворяется живым…***
- Как думаешь, почему тот псих все время стучал нам в стену? – иногда вопросы друга будоражат Ксавье сильнее, чем его прикосновения. Например, что можно ответить на такую идиотскую фразу? Особенно, если правду отвечать нельзя? - Ты о чем? – самый выгодный расклад для Чарльза сейчас – сделать вид, что не помнит. Чтобы Эрик отмахнулся своим привычным «ни о чем». Это задавит неприятный разговор на корню, и даст Чарльзу лучше подготовиться к такой подлой атаке в следующий раз… «Ни о чем», «ни о чем», «ни о чем» - повторяет Чарльз про себя с упорством метронома, мысленно сложив пальцы на удачу. - Помнишь, в мотеле? Который еще решил, что мы будто бы вместе. Вроде пары… То, с каким презрением Леншерр сплевывает простое слово «вместе» неожиданно сильно цепляет Чарльза. Также, как и то, что внушения в адрес Эрика срабатывают не лучше всей остальной телепатии Ксавье. - Не знаю. Мало ли… - он пожимает плечами, повторно пытаясь замять неприятную беседу, и понимает, что допустил серьезный промах. Первое правило общения с Эриком Леншерром – никогда не лги Эрику Леншерру. Второе правило общения – ни при каких обстоятельствах не лги Эрику Леншерру. С самого начала этот нехитрый порядок помог Чарльзу завоевать доверие и что-то вроде дружбы гребаного параноика. Человека, который нутром чует недомолвки, а на откровенное вранье реагирует фирменным ударом в челюсть. И сейчас Чарльз одной фразой отшвырнул себя из позиции «условно свой» в лагерь противника, подписанный емко и четко – «все остальные». Глаза Эрика недобро сужаются, оскал обнажает ровный ряд нижних зубов. Без всякой телепатии ясно, что так не улыбаются партнеры по шахматам, вялой улыбкой отделывающиеся от очередной твоей подколки. Так рычат хищники. - Чааарльз? – в голосе раскатисто вибрирует скрытая угроза. Но вопросительная интонация оставляет Ксавье призрачную возможность оправдаться. Посыпать голову пеплом, все объяснить и покаяться. Профессору страшно не успеть воспользоваться этой подаренной ему проволочкой, секундной заминкой, после которой Леншерр осудит его окончательно. Он торопливо подается вперед, накрывает своей мокрой лягушачьей ладонью чужие пальцы и быстро сжимает. Чарльз опрометчиво думает, что сможет задержать этим Эрика, если тот захочет встать и уйти. Или еще раз хорошенько врезать ему на прощанье. Чарльз делает удивительно много ошибочных заключений за вечер.***
Леншерр не отнимает руки, но очевидно, что физический контакт ему неприятен. Отрешенно, на периферии сознания, профессор успевает удивиться тому, что ради проверки его состояния Эрик несколько раз доставил себе дискомфорт от прикосновения, но сейчас эта мысль уже не так важна. Чарльза парализуют страх и беспомощность. Он должен что-то сказать, пока глаза его друга окончательно не потемнели, вынося финальный вердикт: «лжец» … - Ты стонешь во сне! – Ксавье выпаливает фразу прежде чем успевает додумать ее до конца. Никаких складных логических цепочек, домашних заготовок и репетиций. Он швыряет правду вперед, как ослепительно белый флаг, признавая свое полное и окончательное поражение. - Что? – Эрик ошарашен и, кажется, даже его ментальные щиты вздрагивают вместе с ладонью, зажатой в руке Чарльза. В любой другой момент профессор не упустил бы случая воспользоваться такой удачей, но не сейчас. Только не сейчас. Леншерр каменеет: столбик пепла на конце позабытой сигареты с одной стороны, полуобморочный от страха Чарльз – с другой. Оба балансируют на грани, и не ясно, кто первым обрушится на паркет…***
- Ты не контролируешь себя, когда спишь, – голос Ксавье отчаянно тихий. Он чертовски испуган, но тараторит, как сорвавшийся наркоман. Стоит сказать что-то не то - Эрик взорвется. Стоит промедлить – он исчезнет из жизни Чарльза также внезапно, как появился в ней. Стоит солгать, и… - возможно, этой жизни останется не так уж много. - Ты кричишь каждую ночь. Тебе снятся кошмары. Они повторяются раз за разом, как в заевшей кинопленке. Ты помнишь их, когда просыпаешься? Помнишь, что там происходит? – Чарльз отчаянно торопится, поэтому частит, глотая звуки и заставляя слова наползать друг на друга в давке. - Они всегда одинаковые, да? – их пальцы по-прежнему соединены, поэтому, когда ладонь Леншерра начинает мелко дрожать, вибрация моментально передается Чарльзу. Эрик не помнит – понимает профессор за мгновение до того, как прочитать это в его остекленевших глазах. А в следующую секунду его сознание сметает, корежит и выворачивает потоком испепеляющего жара сорванных ментальных барьеров. И вой сирен, взрывает голову изнутри… * "Разве объяснишь, почему люди, не умеющие плавать, бросаются с моста за утопающим?" (нем.) ** Вогоны - (англ. Vogons) - инопланетная раса в романах «Автостопом по галактике», уничтожившая Землю.