Цена свободы твоей

— Что же ты молчишь, Дедал? — спрашивает Тиндар, высокий, крепкий мужчина, со смуглой, оливкового цвета кожей, коротко стриженными, иссиня-черными кудрями и вьющейся черной бородой, что достает ему до кадыка, еще молодой (едва отсчитал тридцать лет), но очень самоуверенный. Дедал повидал многих, но подобного Тиндару ему еще не приходилось встречать. Тиндар — стражник. Утром и вечером он приносит Дедалу и его сыну скудную пищу — хлеб, сыр, миску овощей, иногда — рыбу, кувшин молока и ключевую воду. Он должен также следить, чтоб пленники не сбежали, ибо Дедал пока еще нужен царю Миносу. Однако есть у Тиндара недостаток, весьма существенный и особенно неприятный Дедалу — он любит поболтать. Вот и сейчас, явившись с подносом, где остывает скромный ужин, он не спешит уйти, а явно готов завести продолжительную, но совершенно бесполезную беседу. — О чем мне говорить с тобой? — в голосе Дедала утомление смешивается с раздражением. — Уходи, Тиндар. Мне еще надо подумать над чертежом. — Что-то ты слишком желчен сегодня, Мастер, — говорит Тиндар. — Смотри, обижусь я и кормить вас не стану. — Что ж, мы с сыном умрем голодной смертью, да и тебя Минос по головке не погладит, коли узнает об этом, — спокойно отвечает Дедал. — Не думаю, что ты желаешь себе такой участи. — Вредный ты старик, — лицо стражника недовольно кривится. — Ладно, будь по-твоему. — Занимайся своим чертежом, видать, он тебе куда интереснее, чем разговор со мной. Поставив поднос на маленький столик, Тиндар уходит, и Мастер слышит, как поворачивается в замке ключ. Наконец-то он может побыть в тишине. Дедал подзывает сына, и вместе, в полной тишине, они совершают свою вечернюю трапезу. Икар знает — в такие минуты отца нельзя отвлекать ни жалобами, ни беседами. Даже если поговорить очень хочется. Икар с охотой поболтал бы и с Тиндаром, но отец запрещает ему общаться со стражником — он не доверяет нагловатому воину, который, как уверен Дедал, поставлен не только охранять их, но и доносить Миносу. А давать царю лишнюю возможность ухудшить жизнь пленникам Мастер не желает. Солнце уже зашло. Сквозь узкие оконные прорези видно закатное небо. Острый взор Икара различает на фоне темнеющих туч черные точки — то летят дикие гуси. Паренек завидует им — они свободны, в любой из концов света свой путь держать вольны. Их же с отцом царь Минос, который уже год держит взаперти. Икар смотрит на отца. Сгорбившись, при свете свечи склонился он над чертежом, что занимает его мысли все последние дни. Отец стар. Тонкие седые волосы окаймляют его худое лицо, изборожденное морщинами, бела и борода. Подпоясанный хитон висит мешком — за последние месяцы он, как и Икар, очень исхудал. Пища, которой их потчуют с позволения Миноса, не дает умереть с голода, но и не насыщает. Неровный свет свечи падает на сжимающую стилос руку, и тонкая сеть синих, вздувшихся вен проступает явственнее на иссушенной критским зноем коже. Однако глаза Мастера не выдают его почтенного возраста — яркие, живые, они сморят строго, и собеседнику часто становится не по себе, коли устремляет на него Дедал свой пронзительный взгляд. Отец говорит, что он, Икар, похож на него. У мальчика каштановые волосы, ровными прядями спускающиеся чуть ниже плеч. Черты лица их тоже схожи, только глаза у Икара не черные, как у отца, а зеленые — материнские. Дедал сказал ему однажды, что прежде его волосы тоже имели такой оттенок, только было это давно – еще, когда они жили в Афинах. Икар уже не помнит Афин — он был слишком мал, когда они в спешке покидали родной город. Детство и часть отрочества мальчик провел на Крите. Четырнадцать лет ныне сравнялось ему, и третий год живут они под неумолчным оком стражи в одном из покоев Лабиринта — царского дворца, что построил Мастер Дедал … и чьим узником стал, несправедливо обвиненный в измене царем Миносом. — Уже поздно, — говорит ему отец, поднимая голову от глиняной таблички, где он делал расчеты. — Ложись спать, Икар. Мальчик не приучен перечить отцу. Забираясь на ложе, он лишь кротко спрашивает Мастера: — Скоро ли и ты ляжешь, отец? — Мне еще надо работать, — кратко отвечает Дедал, и вновь углубляется в расчеты. Но и нырнув под тонкое покрывало, Икар все еще не спит. С деревянными птицами играет он, когда-то Дедал сделал их для еще маленького Икара, и с тех пор они остаются любимыми игрушками мальчика. Краем глаза Дедал следит за сыном. Мастер помнит, как однажды спросил мальчика: отчего он этим игрушкам отдает предпочтение пред другими? Икар тогда ответил ему, что нет созданий счастливей птиц — они могут летать где угодно, и никто не удержит их. Болью резанули тогда Дедала эти слова сына — хоть и молчал тот всегда, не жаловался на заточение в Лабиринте, все ж тоску носил в себе, тоску по свободе … ибо рожден был вольной птицей, гражданином Афин, как и сам Дедал, и лишь по вине отца своего лишился этой свободы, вырос на чужбине, в городе, который так и не стал ему родным. Вольным птицам не место в клетке — Дедал понимал это. Но как теперь отыскать тот ключ, что отопрет ее? Раннее утро не освежает редких путников, шагающих по улицам Кносса. Всего шесть часов показывают солнечные часы на городской площади, а воздух уже душен и полон пыли, что поднимает горячий ветер. Стены домов и мостовые дышат жаром, приветствующие друг друга люди жалуются, что Зевс послал еще один жаркий день. «Засуха … грядет засуха», — слышно со всех сторон. В порту дышится чуть легче. Здесь ветер напоен морской влагой, запах соли, водорослей, гниющей рыбы ощущается на всем побережье. Трепещут на ветру красные паруса прибывших этим утром финикийских торговых кораблей, поодаль качаются на волнах пентеконтеры критского флота. Финикийцы издревле ведут торговлю с Критом, в Кносс привозят они замечательные пурпурные ткани, оливковое масло, вино и, конечно же, рабов, так нужных здесь, ибо город растет и возводятся новые здания — одно краше другого. Невольники уныло ступают по трапу, подгоняемые окриками надсмотрщиков, тут же суетятся матросы, выгружая на берег тяжелые пифосы. Кносс, возведенный на месте старых поселений, не раз разрушался от буйства стихии, но всегда отстраивался вновь. Весь остров покрыт сетью дорог, сходящихся ко дворцу Миноса. Самая широкая из них, связавшая разобщенные прежде поселения, протянулась с севера на юг до самого города Комо. Фест, Малия, Гурния, Палекастро и прочие города Крита подчинились владычеству Кносса. Минос укрепляет свою власть, распространяя ее не только на Крит, но и на другие земли, куда устремляется его жадный взгляд. Дедал в сопровождении Тиндара и других стражников направляется к одному из ныне строящихся дворцов. Степенно шагает он, укутанный в искусно расшитый гиматий, надменный взгляд Мастера скользит поверх голов редких пешеходов — ремесленников, торговцев, рабов, что торопятся с поручениями на городской рынок. Словно критский вельможа в сопровождении своей охраны, ступает он по мостовой, и ни за что не догадаешься, что это царский пленник, которого в любой миг может лишить жизни прихоть Миноса. Тиндар, идущий на шаг позади Дедала, несет его сумку, тяжелую от обилия чертежных инструментов и аккуратно свернутых папирусных свитков — то новые чертежи. Прежде Дедал ежедневно присутствовал на строительных площадках — как архитектор, скульптур, Главный Мастер Кносса. Теперь же иначе, как в сопровождении охраны, он не может попасть туда. Да и приглашают его не всегда — лишь когда и впрямь возникает необходимость в присутствии Великого Мастера. Ибо Минос опасается, что пожелает сбежать Дедал, и потому не позволяет ему брать с собою Икара — заложником в царском дворце остается мальчик. А стало быть, и любая попытка побега для Дедала становится невозможной — ведь никуда не уйдет он без сына. Так и томится Икар в тесных покоях, пока отец его, Дедал, находится на строительстве нового здания. За все время пребывания на Крите немало дворцов, и храмов, и дивных статуй богов было создано Дедалом. Любовались ими и сами критяне, и те, кто посещал сей остров. Почитали Мастера Дедала, несколько счастливых лет провел он с сыном при дворе царя. Все закончилось в один миг. Прибыла на остров очередная партия пленников — семь юношей и семь девушек — лютая дань, что платили Криту Афины за вероломное убийство Андрогея, сына Миноса. Предназначались они Минотавру. Последнего Дедал видел всего один раз — когда того, скованного железными цепями и опутанного сыромятными ремнями, загоняли в отстроенную специально для него часть дворца, наиболее извитую и запутанную. Именно в ней и предстояло блуждать несчастным, пока не попадутся они Минотавру. Разное шептали о нем в переходах дворца. Говорили, что был Минотавр незаконным сыном царицы Пасифаи, жены Миноса. Странные причуды имела царица, не на мужчин — на быков заглядывалась. От одного из них, подаренного Миносу самим повелителем морей Посейдоном, и зачала царица Минотавра — странное и страшное создание с телом человека, состоявшим, казалось, из одних только мышц, и крупной головой, напоминающей бычью. Был Минотавр от рождения безумен, но при этом обладал нечеловеческой силой. Когда приходил он в неистовство, никто не мог его удержать. Едва подрос бычеголовый, Минос, опасавшийся его силы, приказал держать урода в каменных клетках старого дворца. Другие же называли его не пасынком Миноса, а его родным сыном, но, произнося это, боязливо оглядывались — не услышали бы сии ужасные речи чужие уши и грозному царю не донесли. Ох, и несладко пришлось бы тогда говорившему! Правда то или выдумка, Дедал не знал. Да и никто во всем дворце не ведал точно тайны происхождения Минотавра. Но Дедал прожил на свете немало лет, чтобы понимать — не стоит доверять всему, что слышишь. Приходилось видеть ему младенцев с пугающей, немыслимой внешностью, рожденных от обычных, казалось бы, родителей. Большинство таких детей долго не жили. Еще больше рождались уже мертвыми. Но те, кто выживали, и впрямь лишены были разума, зато наделены немалой физической силой — почти, как Минотавр. Шептались также, что кормили его только сырым мясом — сначала звериным, а с тех пор как разгневанный Минос наложил на Афины дань — и человечьим. Для того и присылались на Крит афинские пленники — в пищу чудищу предназначал их Минос. Дважды приходил на Крит корабль с несчастными афинянами. Дважды загоняли их в логово безумного — сначала в старом дворце, а после и в Лабиринте, и запирали на засовы тяжелые двери, чтоб не могли они ненароком выбраться из него. Дважды находили окровавленные останки — следы страшной трапезы Минотавра. Сердце Миноса все больше ожесточалось, не желал он прощать Афины, слишком малой платой считал наложенную дань за гибель любимого сына. Но в третий раз все пошло не так, как было угодно Миносу. Ибо на пришедшем из Афин корабле прибыл сын афинского царя Эгея, юный Тесей. Ему удалось то, чего еще не мог сделать никто — он не только убил Минотавра, но и смог найти обратный путь из запутанных коридоров Лабиринта. Как позже выяснилось, помогала ему критская царевна, дочь Миноса и Пасифаи, Ариадна. Испугавшись гнева отца, девушка бежала с Тесеем, а взбесившийся Минос обвинил Дедала в том, что именно он помог соотечественнику, подсказав правильный путь из Лабиринта. Вот тогда и потянулись дни заточения в царском дворце … Глоссарий: Гиматий — у древних греков верхняя одежда в виде прямоугольного куска ткани, надевался обычно поверх хитона. Пентеконтеры — это 30-метровые одноярусные гребные суда, приводимые в движение 25-ю весельными с каждой стороны. Ширина — около 4 м, максимальная скорость хода — 9, 5 узлов. Пифос — большой древнегреческий кувшин (мог быть размером с человека и более), сосуд для хранения продуктов — зерна, вина, оливкового масла, соленой рыбы. Стилос — инструмент для письма в виде остроконечного цилиндрического стержня (длиной — 8 — 15 см и диаметром около 1 см) из кости, металла или другого твердого материала. Хитон — мужская и женская нижняя одежда, которую шили из льняной ткани.