Снисхождения

Михаил в курсе, что люди обожают самовыражаться. Группа не была исключением. Они пели. Продолжали культурное дело целых наций, всех людских поколений. Громко говоря, развивали свои души, украшали, как могли, насколько позволяли им пальцы на струнах гитары, язык и голосовые связки. Они пели у костра, они пели, шагая пешком, пели в поездке на автомобиле. Архангел не смог бы выразить впечатления об их занятии, оно было мутным, совсем неполным и неопределенным. Но то, что людское пение, нет, не молитвы, а именно пение завораживали его до странных ощущений – это точно. На его глазах поющие люди преображались в сгустки эмоций, переливающиеся, играющие в человеческих глазах, такие яркие, сочные, одновременно мягкие на ощупь, теплые, да почти горячие. Их нельзя потрогать даже нематериально – такие они обжигающие силой и добротой. Обжигать добротой – Михаил не доверял этому, потому испытывал смешанные ощущения от таких человеческих образов. Он даже не пытался коснуться их. Будто боялся и даже не понимал, чего: повредить свои нематериальные руки или потревожить такой красивый, уверенный покой? В материальном, людском облике Михаил никаких сгустков и воплощенных чувств не видел и был, можно робко сказать, рад. Но радоваться почти нечему – пение в любом случае его завораживает. Он сидит рядом с лагерем, неподвижно, незыблемо вникая. Гитара в чьих-то умелых руках выдает струнами резкие плевки, ритмичные, до предела живые. Михаилу снова непривычно – он не видит звуков, а только слышит их. Новое ощущение вроде бы нестабильности, отсталости от чего-то, в то же время оно вправду новое, интересное. Михаилу неприятно, но любопытно. Джил не плачет, он тоже заворожен, двухмесячный малыш. Вникает в новые звуки, закутанный в пеленки на руках своей матери, молчит, раскрыв рот. Джил сам по себе спокойное дитя, группа обожает его. Но он мало улыбался, улыбались другие, глядя на него. «Милый», говорит группа, «просто чудо». Чарли улыбается, подпевает, поглядывает на Михаила, Михаил чуть заметно улыбается в ответ, смотрит на Джила, закрывает глаза. Видеть лишь темноту тоже непривычно. Дома, закрывая глаза, он видел все, кроме тьмы. В такие моменты он мог минимум смотреть вниз, на людей, которых он видел, которых почти контролировал всю свою огромную жизнь, но теперь впервые сидит с ними бок о бок. Они видят его, они могут его коснуться, улыбнуться ему, сделать что угодно в его адрес. Джип вылезает из низкой палатки с кружкой термоса в руках. Наверное, внутри чай, может, кофе. Из кружки идет приятный пар, Джип перебирает пальцами по горячей емкости. Он вглядывается в поющую группу, потом оглядывает весь небольшой лагерь, натыкается на взгляд Михаила, как всегда стоящего вдалеке. Молча ковыляет босыми ногами по мокрому песку. Лагерь остановился на песчаных холмах, чуть выше мелкой, быстрой речушки, поющей журчанием в такт гитаре. У песка холодно, костер согревал, но не жарил, тепла было достаточно, но свитеров или курток никто не снимал. - Это Depeche Mode. Михаил прислушался, различая слова. «Words like violence - break the silence…» - Метафора. - Что? - Разрушать тишину. Метафора. - Ну и найдешь же ты. Джипу кажется, что такое вечернее спокойствие в компании незамысловатых, простых людей Архангелу идет на душевную пользу, каким бы сложным не было его сердце. Людское совращение бывает разным. То выпить заставят, то разговориться. - Аристотель был одним из немногих в человеческом роду, кто начал думать. Подумал и придумал метафору. - Мне жутковато становится от твоих историй про историю. - Ты вспоминаешь, сколько мне лет? - Точно. И начинаю тебя бояться. Джип освобождает руку и дотрагивается до опущенной ладони Михаила. Он чуть не ежится от, как ему кажется, почти заледеневшей кожи. А Михаил чуть не ежится от, как ему кажется, почти кипящего жара человеческого касания. Это было сродни поцелую.