Короткие метры '30

В раковине, треща, дотлевает газета. Леви смотрит на следы гари, на скопившийся у стока пепел и невольно кривится, потирая ладони друг о дружку. Кажется, эта газета была в его квартире последней. И, судя по тому, какими одубелыми остаются его пальцы, догорает она бессмысленно; или почти бессмысленно — кончик носа все-таки оттаял. «Нужно было ехать во Флориду», — думает он, расхаживая по комнате, чтобы окончательно не замерзнуть. Достает сигарету из помятой пачки в кармане, кое-как закуривает, давая зажатой двумя пальцами спичке догореть до конца, так что невозможно ее больше держать. Окидывает комнату беглым взглядом. «Жечь книги — не вариант», — думает он. Варварство. В животе мерзко урчит в тот момент, когда он выпускает изо рта дым — долгой струйкой, вверх, чуть раздувая, чтобы горький горячий воздух коснулся щек. Только вот он слишком быстро стынет. Леви хлопает себя по карманам. Двадцать пять центов*. Можно разориться на выпивку и перекусить. Перебьется сегодня, а там, гляди, и замерзнет во сне. «В гребаной, мать вашу, Калифорнии». На улице сухо, бело и пусто. Ветер пробирает до костей, и Леви напрягается всем телом, чтобы не дрожать и не ежиться. Ни одного из мальчишек, которые отчаянно пытаются сунуть каждому прохожему свои газетки. Видимо, дожидаются, пока этих самых прохожих прибавится, и только тогда высыпаются разом на улицу, как снег — из ниоткуда. «Следующим на костер пойдет кресло, — думает он. — А потом меня вытурят нахрен из квартиры — или назавтра, за кресло, или в конце недели — за неуплату». Он хрипло матерится под нос, хмурясь, натягивает шарф повыше и сворачивает к бару за углом. Завидев его у входа, бармен знающе улыбается, и ко времени, когда он подходит к стойке, перед ним уже стоит стакан со шнапсом. Леви неохотно вытаскивать руки из карманов. Кажется, стоит разжать кулаки, сразу по пальцам, как по льдине, пройдет трещина, и они рассыплются мерзлыми осколками прямо в стакан — отменное дополнение любому напитку. Но в баре относительно тепло, так что уже не приходится сдерживать зубы стиснутыми, чтоб не стучали, и можно попытаться расслабиться. — Хреново выглядишь, — комментирует бармен, облокотившись на столешницу. — Да ну? — он закатывает глаза и запрокидывает в себя залпом алкоголь. Едва морщится, с облегчением отмечая, что снова чувствует мышцы лица. В голову несильно ударяет, и по телу с мурашками расползается тепло. — Да, — тот кивает и, не дожидаясь заказа, наливает еще. Стоит у стойки в одной рубашке с расстегнутыми верхними пуговицами, но его руки даже не трясутся, и выглядит он вполне комфортно и уверенно. Как будто у него под этой рубашкой грелка или еще чего. Леви цокает языком, но к стакану не притрагивается. — Лучше дай перекусить, — бурчит он и усаживается на высокий стул у стойки. Он никогда не садится за столики. Без собеседника тут можно подохнуть от скуки. Горячий сэндвич с ветчиной оказывается перед ним как раз кстати — живот сжимается и гремит, явно намереваясь перебить низкий гул, хотя особого голода Леви не ощущал. Он жует неторопливо, растягивает трапезу, чтобы как можно дольше здесь проторчать, и второй стакан шнапса испивает глотками. — Эй, Эрвин, — окликает он бармена, который отвлеченно протирает стойку в стороне. Вернее, водит сухой тряпкой туда-сюда для вида, а сам время от времени косит глаза к Леви, думая, что делает это незаметно. «Хотя черт его знает, что он думает». — У тебя тут макулатуры нет? Тот отбрасывает тряпку в нижний шкафчик и подходит к нему, на автомате вытирая ладони о штаны. Леви едва морщит нос, замечая это, но молчит и просто сверлит его взглядом в ожидании ответа. Эрвин тоже молчит, задумавшись — то ли над неожиданным вопросом обычно немногословного посетителя, но ли пытаясь вспомнить. — Тут нет, — заключает он наконец. — Зачем тебе макулатура? — Жрать бумагу, — язвит Леви, но вместо того, чтоб послать его, бармен только коротко смеется. Тепло. Леви допивает последний глоток и вздыхает. — Я ее палю. Ладно, нет так нет, — и неслышно добавляет «блять». Брови Эрвина слегка поднимаются, но потом по лицу проходит тень понимания, которая своим давлением сводит их к переносице. Забирая стакан, он невзначай задевает пальцами ладонь Леви и чувствует, как от его кожи отдает холодком. Тот уже выбирается со стула и кладет на столешницу потертый чертвертак. Скрещивает руки на груди, пока Эрвин вылавливает со дна кассы две монеты, десять и пять центов, и старается сдерживать свое лицо безэмоциональным. Мысли о том, что нужно возвращаться в прозябшую, как иглу, квартиру, наводят тоску. «Зато когда на улице окажусь, не замечу разницы», — он усмехается одним уголком рта. Охота курить, но он сдерживается — не переводить же сигареты и спички по пустякам. — Знаешь, — говорит Эрвин, когда он отступает к выходу. Леви останавливается и вскидывает к нему вопросительный взгляд. — У меня дома есть куча исписанной бумаги, которая мне ни к черту. — И добавляет сразу: — Я заканчиваю в восемь. Леви кивает. Семь сорок пять. Эрвин наливает ему стакан «за счет заведения». От подачки Леви отказывается, но подождать совсем не против. Квартира Эрвина находится в старом доме недалеко от бара, но Леви успевает за время прогулки до нее вернуть своему виду оттаявший голубоватый оттенок — настолько привычный, что он уже, пожалуй, не узнал бы себя без него. Он рассчитывает постоять на пороге, пока Эрвин притащит ему «кипы черновиков с каракулями, которые мне оставила после переезда подруга», но тот настойчиво приглашает его войти. Внутри, на удивление, оказывается не холодно — комната прогрета стоящей в углу печкой и вся пропитана уютным запахом, не сравнимым с запахом въевшейся в керамическую раковину гари и остывшего пепла. Леви разматывает шарф и, сам того не замечая, вдыхает полной грудью, но быстро приходит в себя. — Где бумажки? — спрашивает как можно более ровно. — Вот тут, — Эрвин проходит вглубь миниатюрной гостиной и из-за дивана вытаскивает картонную коробку, набитую исписанными листами. — О, — выдавливает Леви вместо благодарности и протягивает руки, чтобы забрать ее, но тот усмехается, кивая на диван, и отставляет ее на пол, к журнальному столику. — Садись. Тебе ведь все равно спешить некуда? И правда — некуда. Леви безразлично пожимает плечами и опускается на диван. — Вообще-то я собирался домой, — возражает он, когда возражать уже поздно. Эрвин уходит в соседнюю комнату, откуда спустя пару мгновений начинает доноситься шуршание, глухой звон посуды и журчание воды из крана. Леви откладывает на подлокотник шарф и спускает куртку с плеч. Пятнадцать центов звякают в кармане, и он невольно задумывается о стоимости автобусных билетов. Ходят ли этот чертов мороз автобусы из Калифорнии во Флориду? Или вообще хоть когда-нибудь? На самом деле Леви никогда не задумывался об автобусах, их расписаниях, маршрутах или прочей подобной ерунде. Впрочем, идею добираться в такую даль автостопом он отбрасывает почти сразу же. «Интересно, сколько продлится этот ад-наизнанку. Может, освоюсь и на улице, — он насупился, тряхнув головой. — Схвати себя за яйца, в конце концов». Леви не замечает появления в комнате Эрвина, пока носа не касается едва различимый травяной запах, отдающий сладостью. Такой же теплый, как бар, Эрвин и его квартира. — Чай? — переспрашивает Леви, когда тот протягивает ему большую чашку. Он утыкается носом в каемку и вдыхает запах глубже, не противясь наползающей на губы короткой улыбке. Как же ему не хватало чая. Эрвин кивает и усаживается рядом, так близко к нему, что их плечи и колени соприкасаются. — Надеюсь, ты не против. Кофе у меня нет, — он тоже улыбается, прочитывая ответ в реакции Леви — по почти незаметно сменяющемуся выражению его лица. — Не против, — выдавливает Леви неохотно и, помедлив, добавляет: - Угу. — «спасибо». Может, и не придется переться в эту чертову Флориду, думает он. Все равно там всю зиму льют дожди.