***
«Иваки, я уезжаю. Прошу, не тревожься больше обо мне. Ты сделал самое главное — подарил мне счастье! Остальное не важно. Наверное, мы уже не увидимся, но я хочу, чтобы ты помнил — я люблю, и буду любить тебя. До самого конца». Като в сотый раз перечитывал SMS от Ешизуми, словно пытаясь найти другой, менее зловещий смысл, который позволит хоть на йоту усомниться в первом, единственно правдоподобном толковании, пришедшем в голову. Надежда ещё цеплялась за возможность ошибки, но подсознание неумолимо выталкивало на поверхность убийственную истину – то, чего он так страшился, произошло! Сердце и тело Иваки больше не принадлежали ему одному. И сейчас Като держал в руках неоспоримое доказательство неверности возлюбленного. Первым побуждением было швырнуть об пол неповинный кусок пластмассы, топтать ногами ненавистные слова, стирая в пыль даже воспоминание о них. А затем ворваться туда, за матовое стекло двери, где мирно плескался вероломный изменник, ещё не подозревающий, что его предательство раскрыто. И кричать, кричать, кричать… Требовать подтверждения, объяснений, покаяния… Но внезапно ярость, скрутившая всё внутри в тугой, до рези узел угасла, сменившись странной, пугающей опустошённостью. Всё уже случилось. . И ничто не в силах отменить этого факта. Никакие слова не смогут исправить сотворённое зло. Никакие слёзы не воскресят осквернённую веру. Тогда к чему это всё? В груди разрастался ледяной ком, не давая вздохнуть, распирая горло замёрзшими осколками слёз. Каждый удар сердца причинял боль и словно отсчитывал последние секунды навсегда исчезающего мира. Мира, который принадлежал им двоим. Мира, наполненного их любовью и доверием. Мира, в котором они хотели дожить до глубокой старости. Вместе…***
Открыв дверь ванной, Иваки вздрогнул от неожиданности. — Като? И тут же замер, парализованный обжигающей ненавистью в золотистых глазах. — Почему… ты здесь? — запинаясь, выдавил он, уже понимая, что сейчас услышит нечто ужасное. Если у Като и оставалась призрачная тень сомнения в виновности любовника, то сейчас она рассеялась, как дым при виде моментальной, неконтролируемой паники, мелькнувшей во взгляде Иваки, и сменившей её испуганной насторожённости. Это был взгляд человека, совершившего проступок и ожидающего грядущее возмездие. Глаза, всегда умевшие сыграть, отразить, передать сотни нюансов различных эмоций, сейчас с головой выдавали своего обладателя, не в силах скрыть его внутренний страх и чувство вины, таившееся за этим страхом. Ёдзи почувствовал, как в нём вновь разгорается ярость. — Так ты всё-таки осчастливил его! — Голос Като сочился презрением. — Ты о чём? — в замешательстве пробормотал Иваки, ещё надеясь, что речь идёт о чём угодно, только не о его измене. Но возлюбленный на корню убил эту надежду. — О твоём новом любовнике, о Ешизуми! — глаза Като полыхнули огнём. – Ну, и как он, хорош в постели? Кстати, тебе надо поспешить — твой воздыхатель собирается покинуть тебя в ближайшее время! Он протянул телефон Иваки, давая возможность ознакомиться с посланием. Тот застонал, хватаясь за голову. Ничего худшего он и представить себе не мог. — Като, я… — Молчать! — окрик любовника хлестнул, как удар. — Не смей оскорблять меня своими оправданиями! — Но всё не так… — взмолился Иваки, с отчаянием понимая, что Като не способен сейчас услышать его. — Меня не интересует, как это было! Достаточно, что это произошло, и по обоюдному согласию. — Голос Като вибрировал от едва сдерживаемого гнева. — Или ты скажешь, что тебя принудили? Изнасиловали? Ах, нет… Ты же подарил счастье! Ты подарил МОЁ счастье, Иваки, другому мужчине! Лицо Като неожиданно стало замкнутым и враждебным. Огонь, пылавший в глазах, сменился холодной отчуждённостью. — И теперь, Иваки, у меня нет счастья, а у тебя нет меня… – негромко, но очень отчётливо подытожил он. Слова прозвучали окончательно и бесповоротно, как приговор, не подлежащий обжалованию. Иваки застыл, поражённый ужасом. Он беспомощно вскинул руки, словно пытаясь защититься от страшного смысла, облечённого в эти слова. – Нет, Като… Нет… Не говори так! — Бессвязный лепет срывался с губ. В оцепеневшем сознании не рождалось ни единого аргумента, способного поколебать неумолимость возлюбленного. Като несколько минут рассматривал его с тем же непроницаемым видом, а затем молча скрылся в своей комнате. Оглушительный залп захлопнутой двери словно ставил точку в их разговоре, их отношениях, их любви…***
В тот же день, не проронив больше ни слова, Като вернулся к месту съёмок. Для Иваки потянулись тоскливые дни ожидания, чуть скрашиваемые затаённой надеждой, что со временем гнев Като остынет, и он позволит ему хотя бы объяснить мотивы, спровоцировавшие измену. Но спустя десять дней, вернувшись с работы, Кёске застал любовника дома, собирающим вещи. Замерев на пороге комнаты, мужчина потрясённо обозревал два огромных чемодана и большую сумку, в которую Ёдзи методично запихивал свой гардероб. Речь явно шла не о кратковременной отлучке! — Ты куда-то уезжаешь? — дрожащим от страшной догадки голосом спросил Иваки. Като бросил на него беглый взгляд, не прерывая процесса. – Да. Я снял квартиру. Поживу там пока. — Он казался спокойным и сосредоточенным. – Пока? — Иваки с надеждой уцепился за последнее слово. Любовник ответил не сразу. Выпрямившись, он прижал к груди так и не уложенный в сумку свитер и, казалось, задумался. — Знаешь, я столько лет боялся того, что произошло, столько раз пытался представить себе, что буду чувствовать, как поступлю… В разные годы это бывало по-разному. Но никогда я не мог найти однозначного ответа. И вот это случилось! А я, по-прежнему, его не знаю. Смогу ли я простить тебя? Смогу ли жить без тебя? Только теперь эти вопросы перестали быть риторическими. И мне придётся разобраться в себе, чтобы принять решение. А здесь я этого сделать не могу. Всё в этом доме слишком полно тобой, нами… Поэтому я уезжаю. Если моя любовь окажется сильнее, чем… я вернусь. А нет… Като встряхнулся, словно выходя из транса и торопливо затолкал, наконец, свитер в баул. Взвизгнула молния. Он решительно вскинул сумку на плечо. Минуя так и застывшего в дверях, как изваяние, Иваки, он приостановился, впервые взглянув в глаза любимого. — Что сказать, Иваки, прощай или до свидания? — внезапно охрипший голос выдал волнение. Иваки чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Мертвенный холод разливался по венам, подбираясь к сердцу. Он хотел упасть, вцепиться в колени возлюбленного, удержать, умолить, утопить в слезах раскаяния! Но… — Я буду ждать! — чуть шевельнувшись, выдохнули побелевшие губы. — Сколько бы времени тебе не потребовалось…***
Прошло два месяца. Като так и не вернулся.***
Возвратившись в Киото, Ешизуми пришлось вновь приспосабливать свою, попытавшуюся было бурно взбрыкнуть жизнь в привычное русло. Это оказалось совсем не сложно. Прежняя работа, давние знакомые, неприхотливый быт… Рутина быстро и незаметно поглотила его, затягивая в омут повседневной обыденности. Уже через неделю его поездка в Токио и то невероятное, что произошло с ним там, стали казаться призрачным сном, волшебной фантазией. Если бы не тело… До мельчайших подробностей помнящее все оттенки испытанного им наслаждения, оно каждую ночь, вновь и вновь, уносило своего хозяина в заоблачные дали, будоража память и чувства. Скорее из желания не оставлять незавершённых дел, нежели из надежды услышать нечто обнадёживающее, он прошёл-таки обследование, предписанное ему медиком. Молодой человек, в общем-то, и не собирался уклоняться от него, но, захваченный внезапно возникшей перспективой оказаться рядом с предметом своего обожания, без колебания отложил эту бессмысленную, как ему казалось, процедуру на некоторое время. В назначенную дату Ешизуми прибыл к врачебному кабинету, с которого начался новый и последний этап его жизни. – А, Ешизуми-сан! — доктор приветливо улыбнулся, сдёргивая очки с переносицы. — Я как раз закончил изучать результаты вашего обследования. Лучезарная улыбка врача как-то совершенно не вязалась в сознании пациента с диагнозом, который будет сейчас озвучен. Он молча, с непроницаемым видом опустился на стул. — И сколько мне осталось? — Эээ… О чём вы? — лицо напротив изобразило недоумение. – Ну, вряд ли за эти два месяца метастазы рассосались, и я получил шанс на исцеление, — раздражённо ответил Ешизуми. Его злила эта игра в «ничего плохого не происходит» и хотелось поскорее услышать нечто определённое. На этот раз доктор замолчал надолго, внимательно рассматривая хмурое, напряжённое лицо пациента. — Ешизуми-сан, — наконец, вымолвил он, очень чётко выговаривая слова, — можно узнать, откуда вы взяли, что у вас рак, метастазы и, как вытекающее, летальный исход на горизонте? Ешизуми недоверчиво зыркнул на него. — Хотите сказать, что нет? — Откуда? — вновь спокойно повторил врач. Мужчина растерялся. Сбиваясь и краснея, он пересказал суть подслушанного разговора и сделанные им выводы. — М-да! — Лицо эскулапа отразило глубочайшую степень возмущения человеческой глупостью. — Я допускаю, что мог произносить подобную фразу — среди моих пациентов есть больные с таким диагнозом. Но с чего вы взяли, что речь шла о вас? — Но… Я был последним посетителем, и ваши слова… — Ешизуми по инерции продолжал упорствовать, ещё боясь поверить в неимоверную, глупую, волшебную ошибку… — Ешизуми-сан! — доктор поставил локти на стол, сложив пальцы «домиком». — Давайте внесём ясность! Никакого рака у вас нет. Всё, как я и предполагал — небольшое уплотнение доброкачественной этимологии. Я думаю, для начала, мы обойдёмся магнит терапией и лекарственной стимуляцией. Если и понадобится хирургическое вмешательство, то весьма безобидное и не имеющее ничего общего с онкологией. Ешизуми беззвучно открывал рот, как выброшенная на берег рыба, не чувствуя слёз, обильно хлынувших по его щекам. — Я не умру! — потрясённо прошептал он. – Ну, во всяком случае, не сейчас и не от выдуманной вами причины, — недовольно пробурчал врач, протягивая ему бумажную салфетку. — Как можно быть настолько мнительным? — Простите! Простите, сенсэй… — Ешизуми порывисто сорвался с места. — Я зайду позже! Глядя на оставшуюся распахнутой дверь кабинета, доктор неодобрительно покачал головой, но потом улыбнулся. Лучше уж так, чем…***
Ноги сами несли Ешизуми, даже не осознающего, куда он идёт. Ошалелая улыбка на лице заставляла встречных прохожих оборачиваться, но ему было наплевать на производимое впечатление. Всё внутри ликовало и пело от неожиданно вновь засиявшей перед ним перспективы — жить! Он будет жить! Словно из сырой, мрачной чащи леса он внезапно шагнул на залитую солнцем полянку, наполненную цветами, запахами и звуками. И всё это принадлежало ему! Звало, манило, дурманило воображение. Снова можно было мечтать, надеяться, строить планы. Это было невероятное, ни с чем несравнимое ощущение — счастье бытия! Сейчас, когда смертельная угроза миновала, он даже испытал нечто, вроде благодарности судьбе, ниспославшей ему это испытание. Не заведи его собственная мнительность в дебри самообмана, не напугай близостью рокового финала, никогда не удалось бы ему расплеваться с многолетними страхами, открыть в себе новые грани поступков и чувств, не осуществить вожделенную мечту своей жизни — познать любовь Иваки! Он остановился, как вкопанный, словно с разбегу налетев на невидимую стену. Да, он добился своего, играя на жалости и потрясении любимого человека, взывая к его состраданию и милосердию. Он не сожалел об этом, будучи уверен, что смерть оправдает его стремление к цели любой ценой. Но теперь получалось, что он ввёл Иваки в заблуждение, обманом выманил у него исполнение своего желания. Что тот почувствует, когда узнает, что болезнь Ешизуми оказалась мнимой? Поверит ли, что молодой человек тоже заблуждался добросовестно и искренне был уверен в своей обречённости? Или посчитает его подлым шантажистом, не брезгующим ничем в погоне за удовлетворением своих потребностей? И тогда возненавидит того, кто толкнул его вместо благородной жертвы, как он считает, к тривиальному прелюбодеянию! И что теперь должен сделать он, Ешизуми? Признаться и покаяться, или оставить Иваки в неведении, надеясь, что когда, и если, жизнь сведёт их снова, это уже не будет иметь никакого значения? Возникшая дилемма серьёзно омрачила восторг Ешизуми по поводу его «воскрешения» и надолго поглотила мысли. Он метался, меняя решение по нескольку раз на дню. Дни сливались в недели, не прибавляя уверенности. Он раздумывал, колебался… Пришедшая подсказка оказалась неожиданной и сокрушающей.