Настоящие дни

Кто бы мог подумать, что после всех неприятностей-неожиданностей жизнь войдёт в привычное русло? И пускай некоторые события всё ещё тревожат память; как говорится, если будет день, значит, тени не в счёт. Расс Къяррэ – пожалуй, основной неприятель – уехал из города. Сказал, что навсегда, оставил наилучшие пожелания. А можно ли ему верить? Но пока ни единой пакости не было. Чужестранец и Марта наконец поженились, она сменила фамилию на Дештчер. А когда во время церемонии Чужестранца назвали по-настоящему, Мотылёк едва не рассмеялся: у этих двоих, помимо внешности и некоторых жестов, даже имена похожие оказались! Должно быть, и впрямь судьба. Марта по собственному желанию оставила отдельную комнату в доме и переехала к ним в съёмную квартиру. Тесновато, конечно, но ему-то, призраку, много места не надо. А эти двое вполне довольны. Правда, Часовщик не заглядывает, и это настораживает: уж не затеял ли что-нибудь? А в остальном всё спокойно. Жизнь течёт. Марта продаёт в лавке цветы, по десять часов в день там проводит. Ей эта работа по душе, она готова возиться с растениями дни и ночи, будто с детьми, и вскакивать по первому зову – умей они, конечно, звать. А Чужестранец продолжает заботиться о часах, которые приносят жители города. Меняет стрелки, исправляет поломки, чистит механизмы. Эта возня доставляет ему не меньше удовольствия, чем Марте – цветы. Правда, недолго остаётся так жить. Опускается тень, которую невозможно выкинуть из головы, перестать замечать. Её не сожжёт ни один луч, каким бы ярким ни выдалось солнце. Мотылёк чувствует: Чужестранца снова зовут дороги. Правильно, минуло больше месяца, а он привык убираться из города две недели спустя. И как только выдерживает этот срок? Ждёт, пока всё более-менее устаканиться и можно будет бесстрашно оставить их вдвоём с Мартой? А какая разница? Главное, что скоро он снова уйдёт. Неужели опять рассорится и исчезнет на рассвете – или, может, всё объяснит-растолкует? Мотылёк не решается поднять эту тему и лишь наблюдает. Особенно ярко влечение ощущается вечерами. Они собираются на кухне и разговаривают ни о чём. Чужестранец молчит: разговаривать ни о чём он не умеет, – слушает и с тоской косится в окно. Это не может не настораживать, но Мотылёк тянет до последнего, пытаясь нащупать эту тонкую грань между «Не понимаю, о чём ты» и «Уже слишком поздно». Не оступиться бы, не прозевать момент. Но, кажется, он всё-таки перебарщивает с ожиданием. Вечереет. Марта ещё возится в лавке: до закрытия полчаса, – пересаживает цветы. Чужестранец заканчивает с последними часами, откладывает их в сторону и долго рассматривает потёртый корпус. Поднимает голову, вздрагивает, глядит куда-то мимо Мотылька и бормочет: – Началось. Мотылёк оборачивается: позади никого нет, разве только что-то смутное проплывает перед глазами. – Призраки? – припоминает он. – Тогда, в письме, ты говорил… – Да, – кивает Чужестранец. Поворачивает голову, следя за кем-то неведомым, и поспешно уходит в прихожую. Шарит по карманам пальто, невесело усмехнувшись, вытаскивает кусок мела – уже не такой большой. Оборачивается к Мотыльку: – Веришь ли, единственное спасение. Кто-то неведомый, должно быть, подбирается очень близко, потому что Чужестранец отдёргивает руку и шипит сквозь зубы: с пальца течёт кровь. – Это что? – Это, видимо, самовнушение. – Он облизывает рану, и на мгновение становятся заметны следы чьих-то клыков. – Меня бесплотными зубами укусило бесплотное существо, а кровь идёт вполне настоящая. Мотылёк качает головой. Вот, значит, как оно происходит, как мучает его каждый месяц. Интересно, это первый раз? Судя по тому, что делает Чужестранец дальше, определённо первый. Он проходит в комнату, очерчивает мелом широкий круг и усаживается внутрь него, на пол. – И долго ты будешь так сидеть? – интересуется Мотылёк. – До рассвета. А потом уйду. – Опять? Чужестранец разводит руками. – Некуда деваться. Останусь – будут являться каждый вечер. А это не совсем весело. Вернее, совсем невесело. Мотылёк вздыхает. Кто бы сомневался, против своей сущности не попрёшь. Он и так долго выдержал, теперь просто выхода нет. Остаётся смириться и каждый месяц отпускать его в другие города. До чего тоскливо! – Я хочу с тобой, – ни на что не надеясь, жалуется он. Чужестранец взглядом провожает кого-то от порога до окна и пожимает плечами: – Ты сам говорил, что привязан к городу. Странно, кстати, что тебя на изнанку отпустило. Мотылёк печально кивает: об изнанке он и сам думал, но так ни к чему и не пришёл, – заходит в круг и ложится рядом. Чужестранец треплет его по волосам. – Я бы взял тебя. Обязательно. Но, сам понимаешь… – Понимаю. Некоторое время они молчат. В воздухе повисает горечь расставания, и Мотылёк это явственно чувствует. Где же ты, натуральная магия, когда так нужна? Раздаётся стук в дверь: это возвращается Марта. Мотылёк выходит из круга и отпирает. А когда ей лучше сообщить неприятную новость: прямо сейчас или дождаться, пока разденется? Но Марта, видимо, всё понимает по его лицу. – Что-то случилось? Он уходит? Мотылёк лишь кивает. Она оставляет на вешалке пальто: несмотря на летнее время, вечерами довольно прохладно – и, едва зайдя, застывает на пороге комнаты. – Здравствуй, – печально улыбается Чужестранец. – Меня настигли те, кто ежемесячно выгоняет из города. Поэтому я просижу в круге всю ночь, а завтра буду вынужден уйти. – Я с тобой! – Марта проходит внутрь, и Чужестранец поднимается ей навстречу. – Имею право: я, в конце концов, твоя жена! – Ты оставишь семью и город? – изумляется он. И правда, Марта кажется такой домоседкой, привязанной к родным людям – и вдруг сорвётся с места? – После свадьбы я принадлежу тебе, а не им. Странно слышать от неё, самостоятельной и гордой, такие слова. Неужели решила смириться и следовать тому, что с детства вдалбливали в голову? Чужестранец опускает голову и долго молчит. – Не говори так. – Его голос звучит тихо, но отчётливо. – Не. Смей. Так. Говорить. Ты свободна, ты не принадлежишь никому. Если ты действительно хочешь – одно дело. А эти глупости оставь. – Но… – Марта прикусывает язык. Мотылёк знает, о чём она хочет сказать: «Мне твердили это всю жизнь, меня так учили, а ты вдруг говоришь что-то совершенно иное». – Хорошо, я хочу пойти с тобой, оставив семью и город. Только… Можно подождать один день? Мне нужно время, чтобы разорвать эти, как ты сказал… корни. Да и тебе надо бы вернуть часы жителям и сообщить об уходе – временном ведь? Чужестранец, кажется, об этом и не подумал: он хмыкает, чешет затылок и кивает: – Ты права. Что ж, ещё один вечер я вытерплю. Значит, уйдём на послезавтрашнем рассвете. Ещё целый день! Мотылёк вцепляется в Чужестранца, не говоря ни слова. Но ведь мысли и желания понятны, пожалуй, и так. Не отпустить, уйти следом, не расставаться всю жизнь – увы, всю его, Чужестранца, жизнь: призраки вечны. – А почему, – неловко спрашивает Марта, – ты стоишь в меловом круге? – Спасает от выгоняющих галлюцинаций: они не могут меня тронуть. Правда, от звуков это не помогает, иначе бы лёг спать прямо здесь. Но ты, – серьёзнеет он, – не вздумай сидеть всю ночь, ложись. Марта, кажется, хочет возразить, но, покусав губы, всё-таки молча уходит на кухню и, судя по шуму, ставит там чайник. – Ну чего ты? – шепчет Чужестранец и поглаживает Мотылька по волосам. – Честное слово, я бы с радостью тебя увёл. – Я знаю, – отмахивается Мотылёк, – знаю. Просто грустно. Я тебя пообнимаю, ты не против? – Конечно не против! Марта аккуратно приносит чайник и кружки. Следующие полчаса они пьют чай, и Мотылёк старается держаться как можно ближе к Чужестранцу, чтобы не упустить ни единого прикосновения, оставить их себе на память. Месяц в одиночестве – это жутко. Ночь мягкими шагами заходит в комнату и дымкой расползается по стенам и полу. Марта спит на диване, и Чужестранец с Мотыльком остаются в полной тишине. То есть, конечно, это для Мотылька настаёт тишина; а Чужестранца, по его словам, мучают так называемые слуховые галлюцинации. Он периодически морщится, беспокойно оглядывается и дрожащей рукой ерошит Мотыльку волосы. Мотылёк лежит рядом, почти засыпая, устроив голову на его коленях. Два месяца. Всего два месяца они виделись ежедневно, всего три – были знакомы. А жуткая привязанность успела опутать всего-всего. Расставаться невыносимо, так невыносимо, что едва не текут слёзы. Он не выдержит разлуку, он просто порежет вены – как сделал когда-то давным-давно, пытаясь избавиться от тоски по родителям: схватил бритву и располосовал запястье. Правда, тогда опомнился и срочно залечил раны, только шрамы и остались. А теперь – нет, не будет останавливаться. О Высшие Силы, за что?! – Как я люблю тебя, – тихо-тихо шепчет Мотылёк, чтобы Чужестранец мог сделать вид, будто не услышал. – Ты даже не представляешь, как я схожу с ума, когда тебя нет рядом. Как жаль, что тебе нужно уйти – на месяц! – Всего лишь месяц. – Чужестранец опускает голову. – Всего лишь месяц – и я вернусь. – Целый месяц, – возражает Мотылёк и опоминается: – Извини, я тут жалуюсь и капризничаю, больше не буду. Какое-то время они сидят молча. Потом Чужестранец выдыхает – с невероятной болью в голосе: – Ох, дорогой Мотылёк, и зачем же ты так сильно привязался?.. Вопрос риторически повисает в темноте. Мотылёк берёт Чужестранца за руку и всё-таки засыпает. Весь следующий день они с Чужестранцем ходят по улицам: разносят готовые часы. Мотылёк на правах знатока местности и жителей водит его за собой, показывает, куда свернуть и в какую дверь постучать. Забавно, что те пятеро, которых надо посетить, живут в разных частях города, поэтому прогулка занимает около двух часов. Ну и ещё потому, что спешить им особо некуда, можно неторопливо идти, разглядывать дома и – исподтишка – прохожих. Чужестранец умудряется даже пару раз поздороваться, а в ответ на удивлённый взгляд пожимает плечами: – Не имею ни малейшего представления, кто это был. Я всего лишь отзеркалил вежливость. Вернувшись домой, он спускается к хозяину и договаривается о несдаче квартиры в течение месяца. Хозяину, видимо, всё равно, главное, чтобы деньги были отданы; полученные за работу монеты позволяют сделать это немедленно. Стрелки комнатных часов движутся к вечеру: пока Чужестранец более-менее отоспался после тяжёлой ночи, пока они блуждали по городу… – но времени остаётся ещё предостаточно. И он решает попрощаться с Часовщиком. – Нет, не попрощаться, – поправляет Чужестранец. – Сообщить, что ухожу. Не желая тратить лишние силы, он просто-напросто стучит в зеркало. Часовщик, разумеется, не замедливает явиться. – Ого, – он озабоченно цокает языком, – да у тебя тут свистопляска. Чужестранец оборачивается и морщится: должно быть, опять нагрянули призраки. Осознаёт услышанное, нахмуривается: – Подожди, а ты их видишь? – Ну, не то чтобы… – Часовщик неопределённо машет рукой в воздухе. – Не их самих, а их присутствие. След. Энергию. А ты вообще что хотел? Избавиться? Могу только по голове ударить, чтобы сознание отключилось. – Нет, – отмахивается Чужестранец, – это я переживу. Хотел сказать, что ухожу завтра на рассвете. Так что… Если задумаешь прийти, открывай проход заново. Часовщик ухмыляется. Судя по мгновенно изменившемуся выражению лица, он ожидал нечто вроде: «Я ухожу, а потому ступай на все четыре стороны, ближайший месяц не увидимся». – Обязательно приду, не сомневайся. – Он на мгновение замирает, но решает, видимо, пожалеть и ничего не делать. – Удачной дороги. – С этими словами он разводит руками и отшагивает назад, на изнанку. Интересно, чисто теоретически, у него, Мотылька, хватит призрачных способностей, чтобы открыть проход? Можно будет на досуге попробовать: целый месяц впереди, занимайся чем хочешь. От этой острой мысли Мотылёк натурально приунывает и до самого возвращения Марты не отпускает Чужестранца, сидит с ним в меловом круге. А потом настаёт время собирать вещи, и он усаживается на шкаф, чтобы не путаться под ногами. К счастью, вещей у них не так уж много, Чужестранец вон всегда одним портфелем обходится, с виду довольно небольшим. А может, он бездонный? Просто капелька натуральной магии – и засовывай всё, что попадётся под руку. Вот бы такое заклинание – да ко всем сумкам и карманам! Чужестранцу, правда, совсем невесело, каким бы беззаботным он ни старался казаться. Судя по бледному лицу и напряжённой улыбке, неведомые сущности его сильно донимают. Прокушенный вчера палец уже не кровоточит, но рана выглядит жутко. Когда Чужестранец вновь садится в круг, Мотылёк устраивается рядом и дремлет, опустив голову ему на плечо. Какие-то жалкие несколько часов – и всё. «Ну хватит, сам себя расстраиваешь. Всё будет замечательно». Они снова пьют чай и отчаянно пытаются не заснуть до рассвета. Стоит первым солнечным лучам скользнуть в расшторенное окно, Чужестранец, неожиданно бодрый, поднимается. – Что ж, пора идти. – Я провожу вас, – поспешно заявляет Мотылёк. – Столько, сколько смогу. – Проводи, – соглашается Чужестранец. На этот раз зонт он уносит с собой. Логично: знак возвращения уже не требуется, – но от этого немного не по себе. Вдруг что-то случится? Вдруг… больше не увидятся? Улицы безлюдны и тихи, только позванивают ключи на поясе у Чужестранца. А он ведь так и не просил, зачем нужна эта коллекция. Впрочем, у Часовщика – часы, у него – ключи. Каждому свои странности. Город ещё спит, поэтому говорить вслух неудобно. Мотылёк шагает рядом, иногда сбивается на полёт. Чужестранец периодически серьёзно и озабоченно косится на него, но спросить: «В чём дело?» – неловко. Они проходят город насквозь и покидают его пределы. Мотылёк внутренне съёживается: ещё два-три километра, с полчаса пути – и всё, стена. Чужестранец об этом прекрасно знает, но почему-то даже не останавливается, когда положенное время истекает. – Я дальше не могу, – качает головой Мотылёк. – До встречи через месяц, не заблудитесь и не сгиньте, пожалуйста. Марта с грустью кивает. А Чужестранец оборачивается с недовольным видом. – Можешь. – Нет, не могу. Всё, предел, натуральная стена. Я же говорил, два-три километра от города – и барьер. Мне не пройти. Чужестранец награждает его холодно-озлобленным взглядом, опускает на дорогу портфель и хватает за руку. Мотылёк упирается: что он творит?! Ноги скользят по песку, поднимая пыль, нить, связывающая с городом, натягивается болезненной струной. Город не отпускает. Не отпускает и Чужестранец, вознамерившийся во что бы то ни стало вытащить его за границу. Каждый шаг даётся с трудом, будто сквозь густой кисель. – Отпусти, – одними губами просит Мотылёк. Кажется, что вся полужизнь сейчас закончится, не вынеся такого напряжения. Что-то впивается в грудь и горло, утягивает назад. В этот момент струна рвётся с оглушительной фальшью и всё кругом заливает густая темнота: ни единого звука, ни единого лучика света. Пустота. Тишина. Непонятная жуть со всех сторон. Что это? Что происходит? Он колышется-колеблется в неясном пространстве. Страшно. Хочется бежать-лететь, но некуда. И не получается. Он не чувствует своего тела, он не видит себя. Кто он? Что он? Это – конец? Смерть? Кажется, целую вечность спустя Мотылёк медленно понимает, что больше не висит, что уже, обретя материальность, лежит головой на чьих-то коленях. Стоит ему открыть глаза, один из вопросов отпадает: разумеется, это Чужестранец. Сидит на песке и придерживает его за плечи. – Я существую? – тихо спрашивает Мотылёк. Если это – потусторонний бред больного сознания, продолжение тёмной тишины, он не выдержит. Шорох платья – и рядом оказывается Марта, стоящая на коленях. Чужестранец опускает голову и улыбается. – Мыслишь – следовательно, существуешь. – Голос у него дрожит. Мотылёк осторожно садится: перед глазами плывут цветные пятна и сердце гулко колотится в голове. А странной натянутой нити больше нет. – Больше нет, – вслух повторяет он, осознавая произошедшее. – Город не держит. Натурально, не держит. Я свободен. – Чудесно. – Чужестранец поднимается с песка и дрожащими руками отряхивает штаны, помогает встать Марте. – Знал бы ты, сколько других городов ждут не дождутся, чтобы вцепиться в тебя. – А мне не страшно! – сияет Мотылёк и одним прыжком оказывается на ногах. – Не страшно! Свобода рвётся изнутри, и он, кажется, почти слышит как зовут дороги – теперь и его зовут. Целые лабиринты опутывают ноги, почти невозможно сделать шаг, чтобы в душе томительным звоном не дрогнуло желание мчаться на поиски чего-то нового, чего-то ранее не виданного. Вот они, настоящие дни, грядут, несутся. Пространство больше не ограничено городом, оно бесконечно, иди куда глаза глядят. Не этого ли он жаждал всю свою жизнь – и после-жизнь? Неожиданно радость сменяется страхом: значит, мечта вот-вот исполнится? И неужели она не опостылеет, не станет уже не нужной возможностью? Так было со всеми заветными желаниями: стоило им воплотиться, как страстная необходимость в них пропадала. Оставался серый привкус: «Хм, надо же, ещё одна цель достигнута». Может, лучше немедленно отказаться и жить желанием странствовать, а не самим странствием? – С этой мечтой ничего не случится, – угадывая его мысли, качает головой Чужестранец. – Поверь, уж я-то знаю. Чем больше блуждаешь, тем больше хочется продолжать это делать. Почти зависимость, но какая приятная. – Я правда не расхочу? – Даю честное чужестранское слово. Мотылёк смотрит прямо в его серые глаза. Нет, таким глазам и такому слову невозможно не верить. Он поднимает портфель, берёт Чужестранца за руку… И дороги закручиваются пьянящим вихрем, точно шепча: «Доброго пути». *** Знаете, господа, я устал пересказывать вам все городские сплетни. Скажу только, что о Красном шарфе их нынче ходит немало. Говорят, например, что прозывают его Чужестранцем – а кто-то умудрился даже настоящие имя-фамилию подслушать, но делиться секретом не желает. И совсем не сплетней будет тот факт, что Красный шарф заключил брак с Мартой Тиррен. Воспользовался, видать, молчанием лорда Къяррэ – а тот после похищения даже носа на улицу не сунул, точно сквозь землю провалился. Но дела это не меняет. Потому что Красный шарф ушёл – снова. Его видели на рассветных улицах в компании Марты. Некоторые клянутся, что с ними был крылатый синеволосый парень, а некоторые утверждает, что ничего подобного. Но какая разница, если он всё-таки ушёл? Не смотрите на меня такими глазами, я говорю чистую правду, пускай и… печальную? Да, как ни странно, мы успели привязаться, хоть и ядовито шипели ему вслед. А знаете, господа, скажу вам по секрету: он вернётся. Обязательно. Не может не. Он и сам успел полюбить нас и наши сплетни, поверьте, я такие вещи чую. Всё только начинается. Пока же – лёгкой дороги ему и его спутникам. И пусть везде им кланяются: «Добро пожаловать на улицы нашего города!»