Настоящие дни

Казалось, получить согласие будет самым сложным делом. Теперь уже ничто не преграждает путь, иди и подавай заявление в загс. Но Чужестранец медлит. Вначале надо ещё раз поговорить с Мартой. «Не пропадёт она со мной, как же. Да это же верная погибель. И почему раньше не замечал? Тонул в своей влюблённости, не желал видеть происходящего, а тем временем…» Они гуляют в парке. Впрочем, гуляют – сильно сказано. Гуляют обычно с беззаботным видом. А они просто идут по дорожке. Марта держит его за руку – и, видимо, чувствует напряжённость: не улыбается, не говорит ни слова. Размеренно шагает, опустив голову. Чужестранец собирается с духом, убеждается, что вокруг никого нет, и останавливается. – Марта, есть серьёзный разговор. Марта отпускает его руку, поднимает голову и внимательно слушает. – Я не думаю, что брак со мной – хорошая идея. – Но ты ведь?.. – На её лице – растерянность. Чужестранец мучительно вздыхает. – Да, я, безусловно, люблю тебя. Но видишь ли… Кажется, я создан для притягивания неприятностей. Вся эта мистика, призраки-вампиры-отражения, изнанка – ты ведь ни о чём таком не подозревала, спокойно жила, пока не столкнулась со мной. И вот тогда оно стремительно обрушилось. И, боюсь, обрушится не раз, главным образом на меня, но и тебя заденет. Надеется ли он и впрямь убедить Марту? Если она сейчас откажется… Нет, он ни капли не расстроится – разве что в глубине души, – будет счастлив. Потому что губить её жизнь в угоду своим желаниям – отвратительно, подло, низко. Марта прикусывает губу и отчаянно выпаливает: – А я не боюсь! Только научи, как за себя постоять: из револьвера стрелять, например, – и я пойду куда угодно. Пускай мистика, пускай неприятности – я со всем справлюсь, жаловаться не буду. Чужестранец качает головой. Хочется сказать: «Ты не понимаешь», – но ведь она, кажется, прекрасно понимает. И упрямо стоит на своём. – Но послушай, ведь кроме этого… – Он замолкает, разматывая клубок мыслей. – Я же Чужестранец, я же хожу по дорогам, вынужден по ним ходить. И это одновременно проклятие и счастье – чувствовать, как они зовут, как опутывают ноги, как притягивают. Пару месяцев назад я хотел с этим покончить, поселиться здесь: впервые привязался к месту, до этого – только к людям. Но потом… Потом я понял: буду горевать, зная, чего лишился. – Он потирает виски. «А ещё – не был уверен, что смогу так просто отказаться от своей природы странника». – В общем, этот брак – не попытка создать себе корни, наоборот, желание впустить в тебя чужестранский яд, утащить на дороги. Разумеется, можно возвращаться, какое-то время жить здесь и снова уходить. Но это вовсе не так весело и беззаботно, как кажется: чужие города не всегда безопасны. – Он выдыхает, не зная, что ещё можно сказать, и с болью просит: – Подумай, Марта, нужно ли тебе это. Ещё не поздно всё переиграть. Марта молчит, внимательно смотрит. Во взгляде – железная решимость и некий вызов: «Какое ты имеешь право мне запрещать?» Хотя её наверняка с самого детства учили быть послушной и не спорить, дерзость «вытрясти» не удалось. Она опускает глаза, сжимает подол рубашки и неожиданно тихо отвечает: – Поздно. Я, наверное, слишком часто тебя видела, слишком много думала. Я уже не могу представить своей жизни без тебя. Да, пожалуй, это можно назвать влюблённостью, как раз около месяца-двух и длится. – Она поднимает голову, встречается с ним взглядом. – Может, если мы расстанемся сейчас, всё уляжется, я буду вспоминать о тебе с долей интереса: надо же, было и прошло. Но я этого не хочу. Я хочу быть связанной с тобой – и точка. – Но… – Он спешно перебирает все возможные аргументы. – На свадьбе будет мало гостей, только самые близкие. Потому что мне придётся назвать настоящее имя. А имя – вернее, тот факт, что тебя им называют, – даёт власть. И я боюсь стать тем, кем должен был, потому что… Потому что, как уже говорил, судьба Чужестранца мне нравится куда больше всего остального. – Неужели ты думаешь, что меня волнует количество гостей?! – возмущается Марта. Чужестранец сжимает кулаки. – Я просто даю тебе шанс отступить! – А мне не нужно отступление! – Она вцепляется в его рубашку. – Мне нужен ты, слышишь?! Ты! Чужестранец обхватывает её запястья. Оторвать от себя, накричать, послать куда подальше – как тогда, с Мотыльком. И бежать из города, не дожидаясь рассвета, едва успев собрать вещи. Но и правда, кто он такой, чтобы запрещать? Какое право имеет? И ведь хочется, признайся, хочется быть вместе. Так твори же то, что желаешь! Чужестранец обнимает её. – Ох, Марта. Как я надеюсь, что это решение не станет твоей самой большой ошибкой. – Не станет, – шепчет Марта, – я не позволю. Ни за что. А потом начинается предсвадебная суматоха. Заявление в загс они, конечно, идут подавать вместе. Правда, бракосочетание неожиданно назначают на послезавтра. В родном городе Чужестранца можно было расписаться только месяц-два спустя, а здесь, видимо, торопятся жить. И за эти два дня всё успеть?! Марта не теряет самообладания и, кажется, вовсе не переживает. Обещает достать кольца и уговорить родителей на свадьбу без гостей. И то, и другое удаётся ей без особого труда. Заодно решается вопрос по поводу белого платья и букета: их попросту не будет. – Обойдёмся без большого торжества, зачем тратить деньги? К тому же в тот день я тоже была в белом. Неприятные ассоциации. А цветы просто не хочется срезать. Марта, подрабатывающая в лавке с комнатными растениями, особенно ценит их жизнь. В полусумасшедших заботах дни просто пролетают. Мотылёк всё это время старается не отсвечивать: сидит на подоконнике и даже где-то гуляет. Чужестранец, хотя толком ничего и не делает, разве что слушает и пожимает плечами, едва успевает опомниться: свадьба уже завтра. И куда рухнуло время? И главное, как оно умудрилось рухнуть с такой скоростью? Волнение охватывает с прежней силой, руки холодеют. Завтра. Завт-ра. Одна из решающих точек в судьбе будет поставлена, он свяжет себя с другим… другой. Становится страшно, будто перед долгой поездкой. Точно уверен? Ничего не забыл, всё учёл-обдумал? Кажется, да. Совершенно точно да. Но несмотря на уверенность и вроде бы спокойствие, в ночь перед свадьбой сон никак не приходит. Чужестранец лежит, закрыв глаза. Надо попытаться уснуть, чтобы наутро не выглядеть трупом: с его бледной кожей для этого достаточно синяков под глазами. Вот хорош-то будет… Кто-то взъерошивает ему волосы. Чужестранец открывает глаза и видит перед собой Часовщика. Ну конечно, дня три с последней встречи прошло, настало время снова мучать. И что он затеет на этот раз? Вряд ли предложит безобидно выпить чаю и поговорить о жизни. Как обычно, полезет… со всяким. – Собирайся, – шепчет Часовщик. – Куда? – Куда, куда… Гулять. А вот это что-то новое. Чужестранец тихо, чтобы не разбудить Мотылька, вылезает из-под одеяла и нашаривает в темноте одежду. Часовщик выскальзывает в прихожую; на нём пальто и цилиндр, и это не оставляет сомнений: действительно зовёт гулять. – И куда мы пойдём? – спрашивает Чужестранец, шнуруя ботинки. – Просто на улицу. У тебя, конечно: хочу взглянуть на тёмную летнюю ночь. Ну да, у него же полярный день. Светло целыми сутками, и никуда от этого света не спрячешься. Чужестранец надевает пальто, завязывает шарф: по ночам холодно – и отпирает дверь. Странно, но в этом городе ему не доводилось выходить наружу в тёмное время. Впрочем, нет, кажется, однажды с Мотыльком… Тишина. Фонари освещают небольшой кусочек улицы. От ночного дыхания зябнут руки, изо рта вылетает пар. А вверху – россыпь звёзд на чёрном небе, бесконечная, притягивающая взгляд. – Красиво, – шепчет Часовщик. Ёжится от холода и повторяет: – Красиво. Последний раз я видел такое лет пятнадцать назад, пока на север не уехал. Ни единого облака. Звёзды мерцают, складываются в узоры. Чужестранец смотрит на них так долго, что начинает болеть шея. – Пойдём? – наконец предлагает он и кивает в сторону соседней улицы. Город почти безлюден, только изредка в неровном свете фонарей мелькает чья-то фигура – как правило, спешащая домой. Шаги звучат особенно громко, но даже при этом Часовщик умудряется идти едва заметно. Натренированная поступь убийцы? Ночь всё-таки его время. И не хотелось бы попасться под горячую руку с зажатым в ней ножом. Впрочем, часов у Чужестранца нет – значит нет и причин его убивать. Да и Часовщик говорил, что знакомых не трогает. Да и здесь не изнанка. Что за глупости лезут в голову? Кажется, они приближаются к границе города. Потому что дороги обвивают змеями, тянут за собой: вышел срок, достаточно ты жил здесь, пора в другое место. «Потерпите, – просит Чужестранец, – ещё несколько дней – и я уйду, клянусь». Дороги грозно шипят, но признают право на волю. Они сворачивают и по другой улице возвращаются к центру. Горят окна, на шторах мелькают тени: разгар ночи, а кто-то до сих пор не спит. А кто-то ещё и по улицам шляется. Чужестранец растирает пальцы: совершенно озяб, почему не додумался прихватить перчатки? Часовщик вытаскивает из кармана флягу; отпивает, мотает головой и хрипло предлагает: – Хочешь? – Что это? – Ну уж не чай, – фыркает он. Чужестранец осторожно глотает и закашливается. Да, никакой не чай, даже не кофе. Зато по телу мгновенно разливается приятное тепло, а через пару секунд голова наполняется такой лёгкостью, что его чуть ведёт в сторону. Он облокачивается о ближайший дом и, подумав, садится прямо на мостовую. Часовщик без единой капли удивления опускается рядом, приобнимает – вроде присваивая, а вроде и нет, – кладёт голову на плечо. – У меня сегодня свадьба, – зачем-то говорит Чужестранец. – Да? Поздравляю, – вполне искренне откликается он. – Живите долго и счастливо, рожайте детей… Как всегда в своём духе. Но его отчасти можно понять: если в квартире будет Марта, ночные визиты немного осложнятся. Она не побоится перечить, может даже в драку вступить. Чужестранец вздыхает: лишних проблем ему не хватало – и внимательно смотрит на дом через улицу. Потому что он шатается – не слишком заметно, просто покачивается из стороны в сторону. «Чудесно. Я невероятно пьян – впервые за сколько лет? А, проснуться бы утром в более-менее непотрёпанном состоянии, остальное неважно». В памяти всплывает название напитка: «Огненная вода». Когда-то он пил её в одном из городов, чтобы согреться, – пил совсем немного, добавив в чай, но вкус запомнил. А состав… Дикая смесь чего-то алкогольного. По соседней улице неожиданно проезжает паромобиль, разрезает тишину звуком мотора и ещё долго тарахтит где-то среди домов. Напиток ли виноват, но происходящее похоже на сказку, выдуманную не то ребёнком, не то мечтательным взрослым: всё ненастоящее, уютное, ласковое; кажется, что ничего плохого случиться не может. Звёзды, жёлтые фонари, холодный камень мостовой – чудесный город, добрый ко всем, и путникам, и жителям. В проулке мелькает чья-то гигантская тень. Чужестранец провожает её равнодушным взглядом. Мало ли что привидится, тем более пьяному. Голова по-прежнему пуста и воздушна, а тепловое действие заканчивается, причём довольно резко: по телу пробегает озноб, руки холодеют, ночь впивается в щёки. – Напоишь чаем? – просит Часовщик. – А то у меня зуб на зуб не попадает. – Конечно, – шепчет Чужестранец, боясь нарушить тишину неосторожным словом. Он поднимается – пожалуй, слишком резко: к горлу подкатывает тошнота, голова наливается туманом. Часовщик подхватывает его, не давая рухнуть обратно, и усмехается – чересчур довольно: – Да ты пьянеешь с одного глотка. – Увы, – пожимает плечами Чужестранец. Выравнивается, трясёт головой и берёт его за руку. Совершенно ледяная, не кисть, а кусок металла. А почему он-то не взял перчатки? Всегда в них ходит. Чужестранец неожиданно кладёт его руку – просто невыносимо холодную – на свою шею. Поясняет: – Чтобы хоть немного согрелся, – и этот довод кажется ему абсолютно убедительным для любого странного поступка. Часовщик ничуть не возражает – да и ему ли возражать? Усмехнувшись, обхватывает шею двумя руками, а в следующий миг – нетрудно было догадаться – толкает в стену. Чужестранец на удивление спокоен и бесстрашен, готов к чему угодно. Так, что ли, алкоголь на него действует? Уже ведь и позабыл. А ну как сейчас вляпается во что-нибудь по пьяни. Надо бы домой идти, а не стоять тут, прижатым к стене, почти вплотную к чужому телу. Ой-ёй… Тёплое дыхание Часовщика пахнет алкоголем, в глазах блестит лихорадочный огонь. Интересно, а то, что он, похоже, собирается сделать, – тоже результат опьянения? Или продолжение чего угодно? У Чужестранца зябнут руки. Поэтому он шепчет: – Чего ты мнёшься? – И внутренний голос отчаянно вскрикивает: «Да что ты творишь?!» Часовщик удивлённо приподнимает брови, улыбается со зловещей ноткой, прижимает его к себе и – Чужестранец внутренне замирает – осторожно проводит языком по губам. Язык у него тоже почему-то холодный – и это единственное, что неприятно. А следующий через пару секунд поцелуй Чужестранец вообще воспринимает как нечто само собой разумеющееся. Проходили, уже – проходили. Странный он всё-таки тип. И что же значит обладать – для него? То есть насколько далеко всё зайдёт? Но сейчас, под действием алкоголя, это настолько неважно. Часовщик закрывает глаза и обнимает его, крепко-крепко. Чужестранец, не выдержав, сцепляет руки у него за спиной и опускает голову на плечо. Наверное, ему кажется, что Часовщик мурлыкает от удовольствия. Какой нормальный человек будет мурлыкать? Так они стоят, пока холод не забирается даже в ботинки. – Пойдём? – выдыхает Чужестранец. Часовщик расцепляет руки и отстраняется. – Пойдём. Город бесконечен. Должно быть, они идут слишком медленно, едва передвигая ноги. Или просто заблудились в темноте, это немудрено. Впрочем, через пару кварталов показывается нужный дом. Чужестранца к тому времени начинает подкашивать усталость. Алкоголь для него – лучшее снотворное. Поэтому подъём на третий этаж оказывается сущим мучением. Он цепляется за перила, виснет на них, упрямо шагает, но ноги соскальзывают со ступеней. Кажется, Часовщик почти втаскивает его наверх, забирает ключ, отпирает дверь. Чужестранец прислоняется к стене в прихожей и начинает медленно по ней съезжать. А дальше всё как в тумане. Последнее воспоминание – полутёмная комната, постель – какая мягкая и удобная! – шёпот Часовщика: «Я на кухне посижу?» – и его собственное невнятное: «Да, конечно». И спать. Наконец-то спать.