Мне нужно хоть раз умереть у тебя на руках

Телефон звонит в 20:31. Олег успевает посмотреть на часы, будто по времени можно догадаться, кто окажется на том конце разговора. Потом он переводит взгляд на экран компьютера и закрывает пару вкладок с новостными сайтами, где не нашлось ничего интересного. Ни войны, ни государственного переворота, ни сенсационного повышения цен в какой-нибудь экзотической стране. Телефон продолжает звонить. На часах 20:32. Волков медленно и неуверенно проводит пальцем по экрану в сторону зеленого значка. Ему хватает пары фраз, чтобы узнать голос. Разумовский говорит шепотом; слова ватные, нашпигованные острым, колючим эхом. Олег представляет себе камеру, крошечный карцер или узкий отсек в общей душевой и сгорбленного человека в тюремной робе, который закрывает пол-лица и телефонную трубку ладонью. — Ты записываешь? — вдруг спрашивает он. — Да, — без малейшего замешательства отвечает Олег, запоминая инструкции. Он ждал этого звонка, изучил устройство Крестов, уже набросал план. Он до последнего надеялся, что Разумовский не позвонит. Волков почти не спит этой ночью. Толпа головорезов, которые давно хотели взять штурмом СИЗО, набирается на раз. Из своих соглашаются пятеро. Все уточняют, кто командует, и удивляются, узнав, что сам Волков. Фсиновец, готовый поделиться информацией, когда и где в ближайшие дни буду проезжать вакантные автозаки, появляется почти мгновенно. Вертолет, перевалочная квартира, шмотки для Разумовского – все готово. На улице под мелким дождем дворник скребет тротуар метлой. До операции остается меньше трех дней. Олегу кажется, что заснуть он вообще не сможет. На прощание Разумовский попросил побыстрее. Они опаздывают на 15 минут. Автобус задерживается, охрана решает посопротивляться, Макс — покуражиться. - Расслабься, шеф, тюрьма круглосуточно работает, — подмигивает он, вытирая нож о рукав. Глаза мутные, будто он, пока сидел в засаде, дунуть успел. На месте приходится работать быстро. Волков идет первым, снимая охранников одного за другим. Кажется, кто-то хихикает за спиной. Олег сжимает зубы и стреляет в лоб выскочившему на него парню. После поворота в нужный коридор Олег выхватывает у Макса из рук сумку с вещами и, на секунду замешкавшись, распахивает дверь в комнату для допросов. Разумовский вскакивает ему навстречу, удивленный, задержавший дыхание — было уже так пару раз после командировок — будто не веривший, что он придет. Волков не успевает закрыть рот и остановить руку, в простецком жесте стаскивающую с головы кепку. — Ну наконец-то! Почему так долго?! — рявкает Разумовский и, выходя из-за стола, отталкивает ногой стул. — Я тоже рад тебя видеть, — Волков морщится от грохота и спокойно протягивает ему сумку. Сергей нетерпеливо вытряхивает ее содержимое на стол. Не расстегивая робу, он стягивает ее через голову. В коридоре гогочут наемники. Они поспорили, кто заказчик. Двое делят выигрыш, остальные пялятся. Олег захлопывает дверь и сам отворачивается к стене. На пути во двор им встречается еще несколько охранников. С ними разбирается команда. Олег несколько раз неосознанно пытается взять Разумовского за руку, видя, как тот оступается, отвыкнув столько ходить. Сергей помощь игнорирует, ворчит, кричит, требует карету к подъезду. А потом на нее самую, громыхающую воздухом почище любой тюремной тревоги, смотрит, как на чудо небесное. Олег улыбается от уха до уха — будто сам этот вертолет собирал — и еле может вдохнуть. Наверное, кураж поймал. Транспорт, конечно, не идеальный. Места мало: то Макс ткнется в плечо с идиотским вопросом «Это вообще кто?», то Разумовский окажется прямо перед носом, и тогда Волков уже сам разразится какой-то неправдоподобной глупостью: «Как жизнь? Как сам? Пить хочешь?». В съемной квартире, где они должны переждать пару дней перед вылетом, Сергей спрашивает только об одном — почему дверь в его комнату не запирается. Олег пытается отшутиться, что на входе в квартиру два амбарных замка и маленькая цепочка. Разумовский пару секунд ждет более внятных объяснений, а потом закрывается в ванной. Приготовив ужин, Олег уходит в гостиную, где его ждет скрипучий диван, и оттуда слушает, как Сергей короткими перебежками передвигается по квартире. На кухне он жадно гремит посудой. В туалете скрежещет замком похлеще любой душевной кошки. Спит Разумовский урывками: выбирается из кровати, чтобы проверить, нет ли кого под ней, и заодно обыскать шкафы. На следующий день ещё до завтрака Волков начинает принимать одного за другим курьеров из интернет-магазинов. Первому непрошенному гостю он, правда, чуть голову не сносит. Вытягивает пистолет из-за пояса и держит его за спиной, снимая с предохранителя, когда из комнаты Разумовский сообщает, что он уже оплатил покупку. Завтракают они молча. Сергей разбирает и собирает телефон, отбрасывая в сторону детальки и засыпая микросхемы хлебными крошками с бутерброда. Олег виновато смотрит в кофе, усилием воли заставляя себя вспоминать, что прошло уже три года, и нынешние посиделки на кухне — не один из тех пыточных вечеров вместе. Это происходило каждый день на протяжении нескольких месяцев после того, как Разумовский побывал на Венецианском карнавале, а Волков — якобы на том свете. Олег не выдержал первым, сказал, что ему, наверное, лучше уйти. «Иди», — ответил Сергей, спрятался за экраном ноутбука и, кажется, не шевелился, пока Олег закидывал вещи в сумку. Вечером Олег уходит оставить подарок Игорю Грому. Попасть на организованную для него вечеринку чуть сложнее, чем в Кресты. Почему-то каждый третий приятель следака уверен, что они и с Волковым тысячу лет знакомы. Минут двадцать он настойчиво наблюдает за виновником торжества. У того напрочь отсутствуют инстинкты: все это время он ни разу не поворачивается в сторону откровенного пялящегося Олега. Подумав, что Разумовский, кажется, сам идиот, раз попался такому тюфяку, Волков поднимается и уходит. Сергей встречает его в костюме, с зачесанными вперед волосами и золотистыми линзами в глазах — довольный и болтливый. Он расспрашивает о друзьях Грома, кто дольше всех с ним разговаривал, кто что подарил, шутливо раздражается, узнав, сколько времени Олег провел на вечеринке, а потом отправляет его готовить. — Я соскучился по твоей стряпне, — улыбается он и отворачивается к окну, разглядывая свое отражение в соседних многоэтажках. Олег чуть не врезается в косяк по дороге на кухню, засмотревшись. Хорошее настроение Разумовского переживает ночь, день сборов и перелет в Европу. Олег почти расслабляется и позволяет вслед за Сергеем плеснуть себе алкоголя. Виски неприятно опаляет горло, когда тот как будто невзначай напоминает, что эта поездка — часть задания. Безумный, похожий на рыбу и пахнущий рыбой, город заглатывает неподготовленное воображение Волкова, как наживку, и тянет за собой то ли вперед, то ли на дно. Сергей не замечает, но до своей фешенебельной недвижимости он добирается чудом. Олег бы двигался дальше, наматывая круги по Гранд-каналу, пока топливо не кончится, а потом — вплавь, размахивая руками, карабкаясь по отражениям парадных фасадов, перебираясь с одного берега на другой по мелким звездам и редким облакам. Во дворце Олег честно не знает, куда смотреть: на пол, на стены или на потолок. Границы между ними он чувствует только благодаря силе тяжести. А так — все одинаково и охуительно красиво. Кажется, он говорит это вслух. Разумовский довольно хмыкает, опускает глаза, а потом поднимает — уже совсем другие, злые и насмешливые. Вещи в его комнату приходится таскать в несколько приемов. Сергей первым заходит в спальню, и, когда Олег добирается туда с парой чемоданов, на нем уже нет пиджака. Волкова со второй партией сумок Разумовский встречает в одном белье. Ругается, мол, дай побыстрее мне вон ту черную, все домашнее там. В комнате холодно. Плечи Рыжего покрыты мурашками, как веснушками по весне. Олег бросает сумку на кровать и стоит, не зная, как пошевелиться с вышибленным дыханием. Сергей будто не замечает его, натягивает одну из выуженных наугад футболок и, сверкая бледными ногами, идет к шкафу. Не оглядываясь, он просит принести последнюю сумку. Получив ее, Разумовский — уже в штанах и за ноутбуком — говорит, что Олег может занять любую комнату в другом крыле. Много заполночь Олег, уже пришедший в себя, разбирается с планом Питерской операции — проверяет старую переписку Грома и друзей, изъятую из кэша Вместе. Он увлеченно раскладывает вокруг себя листы с распечатками и рассматривает черно-белые фотографии чужих и, кажется, неплохих людей. В дверях комнаты стоит Разумовский. Волков, конечно же, слышал его шаги по коридору, но продолжил заниматься своими делами. Это было очень зря. Возможно, подготовь он пару дежурных фраз, сострой заранее каменное лицо, сейчас бы не сидел молча с отвисшей челюстью. А с другой стороны, что можно сказать человеку в халате на голое тело с еле-еле сведенными полами. Рыжий медленно приближается к кровати, на ходу развязывая пояс. Олег непроизвольно откидывается на наваленные в изголовье подушки, когда Разумовский широким жестом распахивает халат и забирается к нему на колени. Он сам расстегивает его штаны, стягивает белье и накрывает ладонью член. Насаживается одним движением — уже растянутый и скользкий. Олег зло выдыхает — он еще и подготовиться успел! — и упирается рукой ему в грудь, чтобы остановить. Рыжий перехватывает ладонь, тянет к шее, трется щекой, покачиваясь вперед-назад. Блядская шелковая тряпка закручивается складками и стелется под пальцы, не давая схватить за плечо, вцепиться в спину, дернуть на себя. Волков беспомощно запрокидывает голову. Рыжий почти замирает, отпустив его руки и надрачивая себе. Олег терпит до разорванного гласными вдоха, до третьего, четвертого короткого выдоха, и валит его на спину. Кажется, Рыжий пытается оттолкнуть, перебить очередное движение. Волков практически держит его на весу, проклиная неудобную позу и себя самого. Слово «ненавижу» бьется внутри о черепную коробку, сбрасывая трехлетнюю плесень, отскакивает от левого виска и чистое, звонкое, отлетает в горло. Олег проглатывает и кончает. На Рыжего не смотрит, чувствует только, как тот вздрагивает, когда Волков поднимается. Хочется провалиться сквозь землю, пролететь мимо раскаленного ядра и оказаться на другом конце мира, желательно там, где стреляют. Рыжий то ли вздыхает, то ли хмыкает и снова лезет — на колени, локтями на плечи, щекой к щеке. Олег обнимает его, прижимая к себе, хмурится от поцелуя в висок, от липких пальцев в волосах. Клацнуть бы зубами по коже — со злости и до крови. Но перед глазами у Волкова под тонкой ключицей светло-фиолетовый слегка закругленный на концах след, ниже еще один, третий — совсем мелкий. Все они еле заметны, особенно рядом с огромным крестом на груди, но развидеть их не получается. Волков резко вскидывает голову. Даже сквозь злоебучие золотистые линзы глаза отсвечивают голубым. Олегу так кажется. Кажется, сейчас он его поцелует. — Мне надо в душ... — еле слышно сообщает Разумовский. Он уходит в ванную. Олег — на балкон курить. Когда он возвращается, Рыжего уже нет. Ночью Олег, и без того путающийся в огромном одеяле, чувствует, что вокруг его ног что-то обвилось. Он долго смотрит на шелковую тряпку и с опозданием опознает в ней пояс от халата. Обещает себе, что больше и не взглянет в сторону Разумовского. Утром они сталкиваются на кухне. Рыжий появляется в дверях, дожидается, когда Олег повернет голову, подходит и обнимает со спины. За секунду до этого Волков успевает переставить сковородку и выключить плиту. Когда-то они именно так чуть не спалили съемную квартиру. Неуклюже топтались в коридоре, считая локтями углы набежавшей потаращиться на них мебели. Падали на кровать и обратно вскакивали, чтобы раздеться. Олег, как на диво дивное, смотрел на свои широко разведенные колени и все пытался нашарить рукой подушку и спрятаться в нее. Рыжий смеялся и не давал лишний раз двинуться и отвлечься. Сейчас он смотрит, прищурившись, и улыбается, закусив губу. Олег начинает задыхаться еще до первого толчка, еле успев вцепиться в одеяло. Рыжий не дает привыкнуть, не останавливается, не ускоряется, неспешно покручивает бедрами, притягивая к себе за талию. Он вырывает ткань из пальцев, заставляя выпрямить и вытянуть над головой руки, ложится сверху — кожа к коже, продлевая движение внутри. Пестрый вакуум под закрытыми веками вздрагивает, падает и разбивается. Бедра сами по себе, по старой телесной памяти поднимаются навстречу, ноги скрещиваются, боль проникает глубже. Прикосновение языка к языку Олег распознает не сразу, безотчетно тянется за чужими губами и вдруг начинает чувствовать все остальное: собственные искусанные, полоску слюны на скуле, длинные волосы, размеренными мазками скользящие по щеке. Глаза у Рыжего почти черные. Он вскрикивает на каждом толчке, не переставая улыбаться. Именно это Олег упорно забывал последние годы — чтобы не выть по ночам на луну или покосившийся плафон из толстого стекла. Кончает он первым, дернувшись навстречу. Рыжий заходится хохотом и валится к нему на грудь. Волков не дает восстановить дыхание ни ему, ни себе — стискивает руками, кусает за плечо и не отпускает, пока у самого не начинает кружиться голова. Волков впервые за день выбирается покурить, когда уже стемнело. Рыжего он сначала хочет позвать с собой, но почти сразу отвлекается на собственные ощущения — вот точно как в первый раз! Шагает и поворачивается он сосредоточенно, чтобы не краснеть от боли и свежих воспоминаний. Переварить это все он решает на балконе в одиночестве под мерное стуканье гондол друг о друга. Когда Олег возвращается, Разумовского уже нет. Одежда разбросана, фиолетовые трусы торжественно свисают с люстры. Это как минимум означает, что сбежал он отсюда голышом. Возможно, еще не успел дойти до своей комнаты и запереться. Волков бросается в погоню, но не успевает. Разумовский уже забрался под свое одеяло и водрузил на колени ноутбук. — Мне нужно работать! — важно сообщает он, кажется, пытаясь испепелить Олега взглядом. Волков поздно спохватывается, чтобы что-то сделать с лицом — стоит и улыбается, все еще готовый одной рукой сдернуть одеяло с Рыжего, а второй — штаны с себя. Разумовский продолжает смотреть. Олег чувствует, как горят щеки. — Хорошо, — быстро соглашается он, — я зайду попозже, — и уходит. Чужой взгляд целит точно в затылок. Дни склеиваются и перемешиваются. Волков любит это состояние, чтобы счет шел на часы — сколько осталось. Спишь, когда получится. Ешь, когда не хочешь спать. Куришь везде, где только можно. Он мотается между Венецией и Питером, как когда-то из однушки в Купчино до гарнизона на Ладоге и обратно. В другие страны залетает на пару часов забрать груз — как в магазин за продуктами заходит. Разумовский безвылазно сидит во дворце, радуясь оружию и взрывчатке, как когда-то пирожным из «Севера». Иногда встречает — продрогший, будто пару часов стоял на балконе, вглядываясь во все подплывающие катера. Иногда сухо кивает вместо приветствия, продолжая стучать клавишами. Он сам возится со всей техникой, часами собирает бомбы на пару с наемником-подрывником. Самые странные посылки прибывают из Флоренции и с другого берега Гранд-канала: штаны, сапоги, плащи и маски отощавших чумных докторов. Рыжий гоняет Олега от кровати к зеркалу, заставляя мерить одну обновку за другой. Ткань скользит по коже, руки Рыжего оказываются на груди или на талии, поправляя и разглаживая; вздох и неуверенное ворчание за спиной, команда: «Раздевайся». И так раз пять-шесть подряд. Олегу случайно удается перехватить чужой взгляд — хитрющий, довольный, понимающий. Он медленно разворачивается, Рыжий отступает к кровати и ждет его, закусив губу. Волков опускается на колени, смотрит снизу вверх. При каждом движении новенький кожаный плащ угрожающе скрипит. Разумовский пытается восстановить дыхание — громкое, сбитое. Ничего у него не получается. Он вскрикивает, когда Олег запускает руку ему под футболку и ведет вверх. Перчатки короткие, тонкие, черные. Ладонь и просто так в них смотрится порнографично. На бледной коже — тем более. Трахаются они гораздо меньше, чем хотелось бы. Олег еле может усидеть на месте во время посадки, выпрыгивает из самолета и гонит по лагуне, сбавляя скорость только на повороте в канал. Кажется, сейчас он влетит во дворец и завалит Разумовского, неважно каким и где найдёт. Выдернет из-под ноутбука и вертанет животом на кровать. Затянет туже кокон из пледа, в который Рыжий кутается, как в смирительную рубашку. За руки, за ноги волоком вытащит из кошмара. Он находит его в спальне с горсткой таблеток и наполовину расплесканным стаканом воды и не может сделать ничего. Внутренний голос подсказывает, что Сергея надо сдать в дурку. В какую-нибудь добротную швейцарскую клинику — чтобы горный воздух, родниковая вода и хоровое пение йодлем. Забрать его оттуда через пару месяцев, расцеловать всего, попросить прощения и отвезти на свиданку к Грому. Внутренний голос нечасто вступает с Олегом в переговоры. Когда-то назудел, что в армии весело, в армии правильно, а мужики — один другого страшнее. Пару лет назад вот извел нытьем, что уходить надо, что не дело быть вдвоем такими несчастными. А совсем недавно прям вопил: «Не бери трубку! Не бери трубку! Не бери трубку!». Олег усмехается и говорит сам себе: «Нет». Ночью он сидит у Разумовского в спальне, прокручивая в голове план. Старый дворец раскачивается, когда мимо проплывает груженная туристами лодка, Рыжий хнычет во сне, вцепившись в подушку. Олег сжимает подлокотники, закрывая глаза, не чувствуя под собой земли и необходимости знать, какой сейчас день, месяц и город. Главное решение он уже принял. Операция в Питере проходит как по маслу. Наверное, впервые на Олеговой памяти нет ни сбоев, ни импровизаций. Бомбы взрываются секунда в секунду, когда где-то в Венеции Разумовский нажимает на кнопку. Люди сбиваются в кучи, потом разбегаются, воют сирены, резко начинает пахнуть гарью — будто тоже по заморскому решению Рыжего. Майорские друзья, не изменяя привычкам, оказываются кто у себя в квартире, кто в темном переулке на подходе к дому. О проблемах сообщает только одна группа. Говорят, что объект сопротивлялся с неожиданным упорством и даже успел кого-то покалечить. Когда Волков приезжает в точку сбора, все заложники уже успевают выкричаться и выплакаться. Мужчины сидят тихо, женщины слабо поскуливают. В углу один из наемников — из новеньких и неузнаваемых — настойчиво кого-то избивает. Тонкие ноги в потертых штанах похожи на девические. Он останавливается, когда к нему подходит Олег. — Руку мне сломал, — зло отзывается наемник и кривится, сжимая и разжимая пальцы. Снизу вверх, тяжело сглатывая, на Олега смотрит шахматист Капустин. Волков за шкирку оттаскивает его в центр комнаты и достает телефон. Перед отбытием из Венеции вдруг проснувшийся Разумовский вис на нем, дергал за волосы, скрипел кожаным плащом, припадочно нашептывал задания. Поцеловать себя дал будто одолжение сделал, скомандовав: «А вот за это ты мне должен селфи!». Они теряют минут двадцать в пробке у площади Восстания. Черный мешок рядом с ним назойливо хлюпает носом. Волков вопросительно оглядывается на наемников — никто не смотрит — и, подобрав с пола какую-то тряпку, задирает ткань. Капустин, весь в кровавых соплях, щурится, видимо, ожидая очередного удара. Олег вытирает ему нос — на несколько раз, основательно, как маленькому. Через пару секунд из-под мешка раздается глухое «Спасибо» — Волков как ошпаренный подрывается перебраться на переднее сидение. Питер не похож на себя. Площадь вывернута наизнанку. Пожарные машины пытаются объехать куски асфальта, которые она отрыгнула со взрывом, сталкиваются, закрывают проезд. В одной из них — неприметном и бесполезном грузовичке службы доставки — сидит Волков, внимательно разглядывая всех, кто проходит и пробегает мимо. На отброшенном к стене камне — мальчик лет шести, седой от пыли, краснокожий в отсветах разбросанных вокруг пожаров. На коленях у него покорябанная женская сумка. Одна ручка оторвана. Пожарным удается разъехаться — они успевают проскочить. Олег оглядывается, смотрит в зеркало заднего вида на оставшегося у стены неподвижного шестилетку — потом на раскуроченный перекресток. Невский проспект лихорадочно полыхает огнями, будто каждая лампочка решила светить ярче. Волков закрывает глаза, боясь ослепнуть, и даже так безошибочно угадывает каждый светофор и поворот. Кофейня, где сидели с одной чашкой на двоих, дом, в котором мечтали жить, памятник, у которого назначали встречи, и набережная, по которой обходили разведенные мосты. Исхоженный вдоль и поперек город затухает, только когда они перебираются через реку. Олег открывает глаза, смаргивает стыд и усталость. Он надеется, что больше никогда не вернется в Питер. Следующие несколько дней кажутся сплошным мучением. Перед наемниками Разумовский меньше выебывался. По дворцу он теперь таскается только в парадном прикиде, запивает таблетки вином во время многочасовых бесед со своими «гостями» и не приказывает Олегу разве что пол в гостиной вымыть. Половой зуд на него тоже нападает — внезапный и неожиданно сильный. Он сам заваливается к Волкову в комнату и потом, довольный и растрепанный — хотя было вообще-то не ахти, а усиленно лохматил в процессе он себя сам, — уходит в собственные покои. В следующий раз Олег, у которого внутри как будто все еще горит площадь Восстания, не выдерживает и просит сделать лицо попроще. — А то у меня такое чувство, что мы должны не трахаться, а дьявола изгонять, — добавляет он. Разумовский шипит, выползает из-под него и размахивает руками. Уходит, кажется, голышом, продолжая ругаться, возможно, на Олега, возможно, уже на встречных. Волкову абсолютно плевать, кто там что подумает. — Скоро все закончится, — говорит он себе, закрывая глаза — там все красно-черное. Вдыхает — и чувствует запах гари. — Скоро все закончится, — говорит Разумовский ночью, расцепляя их пальцы. Он снова пришел сам, в мягких штанах и футболке, тихий, с глазами в пол-лица. Волков не прогнал, притянул к себе и не смог отпустить. Они стояли посреди комнаты, сидели на краю кровати, на полу, вместе забирались под одеяло, когда Разумовский начал коченеть. И вот он теперь лежит рядом, кажется, готовый сорваться и убежать. Олег вспоминает, что так и не поцеловал его, и касается губами виска, запоздало соглашаясь. Рыжий по второму разу рассказывает, что с ним было в тюрьме, кто такой Игорь Гром, зачем нужен был «Сад грешников». Будто оправдывается. Волков не спорит, не переспрашивает. Он привык, что они говорят друг другу только правду. Нет больше никого и ничего, что имеет значение. Ну, разве что ворона. — Скоро все закончится, — Рыжий начинает повторяться. — Ну, допустим не всё, — улыбается Олег, притягивая его, практически затаскивая на себя. В груди все схлопывается невесомостью, почти космосом и пустотой. Хочется заделать эту дыру. Рыжий, кажется, смеется в ответ. Волков засыпает под чужое мерное дыхание. Утром ему возвращаться в Питер: операция выходит на финишную прямую. Олег просыпается на полу от холода, тесноты и множества чужих голосов вокруг. Пробует сглотнуть — что-то сдавливает горло. Трогает, пытается сорвать — руки слабые. Кто-то помогает ему подняться, кто-то толкает к решетке. Волков видит клетку напротив, Грома в белом костюме и слышит готовый сорваться на плач голос Шурика: «Олег, что за хуйня». Разумовский двигается медленно и тяжело, будто тащит кого-то на горбе. Проходит мимо, не глядя на наемников, помахивает рукой заложникам. Все пялятся на него. Он сидит и терпеливо ждет, когда же проснется майор. Все молчат и ждут вместе с ним. Когда Разумовский объявляет правила игры, запертые в клетках люди приходят в движение. Заложники бросаются кто к стене, кто к решетке, сталкиваются друг с другом. Наемники отступают к стоящему в углу подрывнику. Он чуть слышно бубнит, пытаясь сосредоточиться и представить, как снять ошейники. Когда погибает первая из подруг Грома, Волков слышит у себя за спиной глухое «Вот говно» и еще «Это ты нас подставил» — и закрывает глаза. Рыжий все равно на него не оглядывается, а видеть, как мигает красным огонек на шее у еще одной девушки, он не хочет. Подрывник идет в расход одним из первых. Вместо предсмертного крика у него испуганный кашель. После маленького взрыва — Олег чувствует, как в спину и в затылок ударяют брызги — ни слез, ни криков, только тихое «Блять» и «Теперь кранты». Волков стоит, вцепившись в решетку, слушая, как команда тяжело и синхронно дышит. Выбивается только Шурик, который пробует и повозмущаться, и поплакать, но каждый раз не успевает разойтись в полную силу. Слава то закрывает ему рот ладонью, то вжимает в себя, не давая размахивать руками. Шурик затихает, услышав писк ошейника. Вмиг его волосы становятся красными. Он падает на пол под чужим отяжелевшим телом и глухо воет. Олег открывает глаза. Волосы Разумовского толчками и вспышками становятся ярче и ярче. Волков чувствует, что вот-вот завоет сам — заранее слышит этот протяжный гласный. Гром делает ход — звук раздается извне, противный, тонкий. Олег отступает на шаг. Он задерживает дыхание и поднимает глаза — резко, пересилив себя, наверное, в самый последний момент. Звук обрывается. Разумовский оборачивается, только сейчас, почти лениво, и кривит рот. Пистолет в его руке не дрожит. Волков еле может в это поверить. Выстрелы приходятся точно между выдохами. Олег чувствует движение — как разбегаются наемники, как его самого отбрасывает и отбрасывает назад, сминая и разрывая плечо, предплечье, грудь, живот. Он, кажется, продолжает стоять, всем телом чувствуя, как снова спускается курок. Перед глазами темно. Дворец штормит, выносит в открытое море, мимо Гибралтара — в океан. Вокруг всё кричит и смеется — и то, и другое истошно. Боль в груди не проходит, неужели никогда теперь не отпустит. «Ненавижу» раскаляется, начиная изнутри прижигать раны, распарывает мясо, застревает между ребер, переплетается с ними, давит до треска. Вокруг продолжают кричать и смеяться, кажется, теперь он сам участвует. По-прежнему не видит света, и жизни своей не видит — этих мелькающих картинок с самым лучшим, самым важным. Только несколько цветных клякс. Рыжих, фиолетовых. Маленький мальчик лет восьми смотрит с пренебрежением и отворачивается. Его хочется ударить, забить до смерти, его, кажется, зовут Сережей. Имя как будто придает всему смысл. Грудь раскалывается, легкие рвутся. Наконец-то получается вдохнуть — внезапно свежо и холодно. Свет яркий, ослепительный, к белому добавляются красный и синий. Шторм отступает. Тело еле ощутимо, но где-то под ним земля твердая — тянет, немного греет. Внутренний голос шепотом, едва слышно говорит, что они всё ещё живы. Олег не помнит, можно ли ему верить.