Из СССР с любовью

- Это больше похоже на похищение, чем на комфортабельную доставку, - пожаловался Колесников, потрогав повязку, предусмотрительно завязанную Петровским. - Между прочим, я мог бы огреть тебя чем-нибудь и доставить на станцию в бессознательном состоянии, - отозвался бывший генерал. – Но решил быть не столь суровым к старому другу. - А почему ты не мог связать меня с Призраком через инструметрон? По крайней мере, мне не нужно было бы тащиться невесть куда, а потом придумывать причину отсутствия для Президиума. - Ты еще скажешь мне спасибо. Надоело смотреть, как ты маешься и переживаешь. Поверь, то, что я покажу, тебя и обрадует, и впечатлит, - сказал Петровский. – А Призрак - это не главная цель твоего визита. Скорее, дополнение. - Очень странное решение. Два года ты практически никогда о нем не говорил, а сейчас вдруг решил лично доставить меня к своему «крестному отцу»… Сколько еще лететь? – спросил Колесников. - Почти на месте, - последовал краткий ответ. И действительно, в скором времени Колесников ощутил, как корабль замедляется. Очень хотелось сдвинуть повязку и все рассмотреть, но Петровский, любящий старинную элегантность, тогда все-таки нацепит ему непроглядную маску, и он будет смотреться еще более комично. Хотя наверняка и сейчас со стороны он выглядел, как в старых фильмах о мафии. Не хватало только прижженных утюгом пальцев и пары-тройки выбитых зубов. А воспоминание о том, как его эффектно вытаскивают из такси и грубовато вталкивают в аэрокар, все-таки заставляло думать о том, что «Цербер» - это совсем не институт благородных девиц. Можно было просто попросить подойти в нужный док и указать время встречи. И он, отличающийся излишним любопытством, наверняка бы поперся туда, попутно обдумывая, кому он нужен, кроме партии. Петровский же решил побыть загадочным и организовал ему свидание с самим же собой, доведя друга до состояния, когда выпрашиваешь у Создателя быстрой смерти и местечко в раю поживописней. - Проведу тебя в повязке до места, ты уж не обижайся. Все-таки ты разведчик, а «Церберу» невыгодно, чтобы его исследования были переданы одному из правительств. Пока человечество не стало единым, дарить преимущество какой-то одной фракции было бы очень неосмотрительно, - сказал Петровский, поддерживая Колесникова за локоть. - А разве это не противоречит самой цели создания? Разве не ты мне объяснял, что «Цербер» стоит на защите всего человечества? Правда, те опыты, о которых мне рассказывал Шепард, когда сталкивался с вашими учеными, совсем не похожи на гуманные исследования во благо. И в чем же смысл организации? Даже название подобрано не слишком удачное. Насколько я помню, тот мифический пес охранял вход в ад. Знаешь, как я понимаю функции той сторожевой собаки? Он сторожит врата не от ненужных эмигрантов, а чтобы из ада аборигены не побежали. Нет, серьезно, Олег. Много ты видел людей, стремившихся на тот свет и именно в самые жаркие его уголки? Я нет. - Просто никто тебе не рассказывает об опытах, которые проводятся в государственных лабораториях. Особенно в советских, стоит отметить. А там все тоже очень негуманно, хотя и позиционируется, как важные исследования. Кому важные? В чем их смысл? Почему такая секретность в этих, на первый взгляд, абсолютно невинных разработках? Ответов нет. А вот зацепиться за организацию и назвать ее научные изыскания бесчеловечными, не зная сути – это мы завсегда. И плевать, что сам я жру окурки с тротуара – курить при мне не смейте, ненавижу дым! Вот и вся позиция государства в этом вопросе. А что до того мифологического пса, то я могу с тобой поспорить. Цербер не только разрешил аборигену покинуть Царство Аида, но и всеми лапами помогал ему при этом, - Петровский остановился и принялся проводить какие-то невидимые для Колесникова манипуляции. - Почему стоим? – спросил разведчик. – Я впечатлен твоим монологом, особенно завершающей его частью. Я уже почти простил тебе похищение, только не мучай меня дальше загадками. - Подожди. Открою дверь, и сам все увидишь. Только обещай: в обмороки от неожиданности не падать и руки мне на радостях не целовать, - Петровский вновь взял под руку Колесникова и помог сделать еще несколько шагов. Колесников почувствовал, как изменилась температура. В помещении, куда его завел Петровский, было куда прохладней, чем в тех местах, по которым они шли ранее. Причем, прохлада эта была неприятной и напоминала температурный режим, поддерживаемый в моргах. Воздух слишком сухой, а запах лекарственных препаратов, казалось, въедался в ноздри и раздражал легкие. - Теперь повязку можно и снять. Хотя, если тебе она нравится, можешь оставить себе, - сказал Петровский. - Без наручников и плетки комплект не полный, так что спасибо, не нуждаюсь, - Колесников сдернул повязку и первое, что он увидел, это лицо ослепительно красивой девушки, с улыбкой за ним наблюдающей. Разведчик смутился, так как был уверен, что кроме товарища его никто не слышит. - Если есть нужда, то приобрету для тебя все необходимое и отправлю почтой, - с напускной серьезностью пообещал Петровский. Колесников посмотрел на стоящего рядом друга. Похоже, он тоже не собирался менять привычек и одевался, как и прежде: в свой любимый парадный мундир. Но в отличие от того же Колесникова, погоны снимать не стал. Разве что нашивка с символикой «Цербера» на руке появилась, а так все было по-прежнему. - Миранда Лоусон. Оперативник «Цербера» и руководитель проекта «Лазарь», - представилась девушка. - Колесников. Посол СССР на Цитадели, - представился разведчик. - Я вас знаю, - кивнула Миранда. – Слышала от Петровского о вас много хорошего. - Неожиданно, что бывший председатель КГБ говорит что-то хорошее о ком-то не посмертно, - улыбнулся Петровскому Колесников. – Это «Цербер» так хорошо на тебя повлиял? Если да, то я пришлю вам Михайловича. - Часть оперативников он перестреляет сразу, а другую целенаправленно будет доводить до слез. И с кем мне работать? Между прочим, я еще не показал тебе то, ради чего привез. Подойди, - Петровский сделал пригласительный жест и показал на окно. Колесников подошел и взглянул в указанном направлении. Помещение, в которое его привели, располагалось над лабораторной комнатой, напичканной незнакомым разведчику оборудованием и множеством персонала, суетящегося вокруг того, что находилось в центре кабинета. - Смотри внимательно, - посоветовал Петровский. Колесников сосредоточенно стал вглядываться в то, что так озабоченно обрабатывали загораживающие обзор ученые. Единственное, что пока удалось понять – это то, что на лабораторном столе находится тело, принадлежащее мужчине. Причем обзор того места, где к телу природой прикручивалась голова, заслонял имеющий нехилые габариты один из этих людей. - Уилсон, сделайте шаг влево, - прозвучал в громкоговорителе голос Миранды. Колесников потер глаза, не веря увиденному, и прижался лбом к стеклу. Нет, зрение его не обманывало, и он действительно видел точную копию одного знакомого капитана, с которым его когда-то свела судьба. - Это же не… невозможно, - пролепетал он, вновь впиваясь глазами в тело человека, одиноко лежащего на лабораторном столе. - Мой опыт говорит мне, что в этой жизни возможно все, - заметил Петровский. – А это как раз доказательство неправоты твоей теории относительно Цербера. Доставили капитана прямо из ада на свет божий. Разве это не чудо, что вернули этого человека к жизни именно те, кого ты называл «безумными учеными»? Сомневаюсь, что «умные» смогли бы совершить подобное. - Но как? Все в галактике абсолютно уверены, что он мертв. Два года… Почему «Цербер» скрыл то, что сумел спасти Шепарда? – Колесников с трудом оторвался от капитана и взглянул на Петровского. - На этот вопрос отвечу я, - заговорила Миранда. – Мы не были до конца уверены, что все получится. Слишком обширные повреждения, слишком частые отказы ученых от работы, не верящих в успех и, наконец, отношение Альянса к герою, которого старательно пытаются забыть. - Согласен. Правительства всех рас посчитали, что если не будет образа Шепарда, то и исчезнет та угроза, с которой он пытался бороться. Обычная детская позиция: прятаться от невидимой опасности, укрываясь одеялом целиком. Многие не захотят его возвращения, а найдутся и такие, кто захочет этому помешать. Ради улучшения репутации «Цербер» не станет рисковать Шепардом, - добавил Петровский. – Надеюсь, ты сохранишь это в тайне? Я хотел, чтобы ты увидел, что «Цербер» не так страшен, как его показывают не знающие люди. - И все же я не понимаю, как вам это удалось. Он ведь был мертв, - Колесников отошел к двери. – Простите мою привычку, но очень тянет закурить. Можно пойти туда, где это разрешено? - Идем. Заодно организую тебе связь с Призраком. Думаю, это будет нелишней попыткой убедить тебя так яростно не критиковать «Цербер» на всех заседаниях Совета. Право, я почти начинаю верить, что работаю на организацию, способную только устраивать террористические акты и похищать людей из колоний после просмотра новостей. - Итак, советский посол все-таки согласился посетить одну из главных станций «Цербера». Мне это очень приятно, так как ваших сограждан в нашей организации очень мало, что обидно. А иногда очень тянет почистить голову шомполом советского скептицизма, - начал свою речь Призрак. Колесников хмыкнул. Вообще-то он не давал согласия на встречу и желанием увидеть главу синдиката, пусть даже в виде голограммы, не горел. Не тот тип людей, с которыми стоило связываться и которым можно довериться. Далеко не тот. - Петровский говорил о вас, как о бесконечном идеалисте. Могу я спросить? Даже атака на Цитадель и гибель почти всего Тяжелого советского флота не заставляют вас думать, что вы работаете не на тех людей? Разве у вас не появились вопросы к ЦК? - Появились. Причем множественные, - признался Колесников. – Только я предпочитаю искать ответы там же, где возникают вопросы. Вряд ли вы или Альянс сможете мне растолковать некоторые вещи, которые понимаются только изнутри. Слишком долгий взгляд, затяжка, стряхивание пепла с сигареты. Снова колющий взгляд. Петровский, стоящий в сторонке, видимо решил участия в беседе не принимать. Снова затяжка. Колесников ненавидел такие паузы в разговорах. - Приятно видеть патриота. Явление, постепенно становящееся рудиментальным. Но что делать людям, убеждения которых не подходят под стандарты принятых идеологий? Форматировать мышление? Или, не думая, подстраиваться под навязываемые взгляды? - Вы родились не под тем знаменем. Вряд ли бы у вас были подобные сомнения, появись вы на свет и получив образование в одной из советских республик. Я не берусь утверждать, что теория коммунизма наиболее верное направление политической мысли, но куда более правильное, чем у соседей. И ваше недовольство, и стремление создать государство в государстве служит тому еще одним доказательством, - сказал Колесников. - Демократия Альянса ни что иное, как добровольно принимаемое рабство, - кивнул Призрак. – И все политическое устройство лишь в теории хорошо смотрится. Как анархизм, когда-то занимающий умы и пытавшийся строиться на определенных территорий вашего союза. На практике все было более чем печально. - У вас есть выбор, если демократия Альянса вас не устраивает, - заметил разведчик. – И изнутри другое правительство, не демократическое, кстати, смотрится не хуже, чем со страниц учебников. - Коммунизм – это другая крайность. Слишком самоуверенны ваши вожди, слишком сильно давят идеологией на умы, слишком навязывают ее исключительность. И получается стадо одинаково подстриженных овечек, - Призрак прищурился. - «Только в коллективе индивид получает средства, дающие ему возможность всестороннего развития своих задатков». Маркс явно не хотел видеть индивидуумов или откровенно заблуждался. В стаде не рождаются личности. Одно очко в пользу Альянса, вы не согласны, товарищ полковник? - Не возьмусь процитировать дословно притчу, но о фараоне Кратии было бы полезно почитать всем представителям Альянса, - парировал Колесников. – Надеюсь, мы поговорим о чем-нибудь более важном. А выяснение степени разности я бы оставил для политиков Земли. К тому же я не вижу истинных причин ваших сомнений. Может, вам не давали развернуться на одной из территорий? Или кто-то разумно решил, что благородной заботой о человечестве вы лишь прикрываете свои зверства и не позволил быть кем-то большим, чем магнат? Вообще-то Колесников был наиболее уверен в том варианте, где Харпер, еще будучи молодым и прыщавым, не воспринимался серьезно и был изгоем. Обычно из таких, в юности забитых, и получались бунтовщики и авантюристы. А глядя на Призрака, который хоть и казался волевым человеком и сильным мужчиной, определения приходили только эти. Он умен и рассудителен, но для звания гармонично развитой личности этого недостаточно. Нужна связь с местом, которое можно назвать родиной. Скитание по космическим станциям – это наказание за собственное упрямство, а не добровольная ссылка за наличие мнения, с которым от чего-то никто не захотел считаться. Сам Колесников в последнее время равнялся на Михайловича, который, не особо стесняясь, слал лесом всех, с кем был не согласен. И неважно, был ли он при этом на капитанском мостике «вражины», ставшего в итоге его же лучшим другом, Хакета, или на заседании Совета Обороны. Однако прооравшись, он дальше делал свою работу и ни на что не жаловался. А что делал Призрак? Конечно, воскрешение Шепарда заставило разведчика пару минут подумать хорошо об этой организации, но тут же возникал вопрос: «А в чем выгода корпорации?» - Пусть это останется моей тайной. Могу лишь с уверенностью сказать, что я люблю Землю. Можете раскрасить политическую карту мира красным цветом, а из космоса планета все-равно будет выглядеть зелено-голубой. Я предпочитаю видеть содержание, а не цвет, - ответил Призрак. - А что собираетесь делать с Шепардом? Я не верю, что это подарок Альянсу. Наверняка хотите использовать его благодарность в личных целях, - напрямую спросил Колесников. - И в личных, и в интересах организации, и человечества вкупе. Да и прочих рас тоже, - честно признался Призрак. - А потом выбросите за ненадобностью, - устало произнес Колесников. - История показывает, что выбрасывать людей любит именно ваша держава. Причем в основной массе «выброшенных» именно представители вашей профессии. Не боитесь, что служба в КГБ закончится так же, как и у многих ваших прошлых коллег? - Опасаюсь. Но знал, куда шел. Не в детский сад, - отозвался Колесников. - Можете быть уверены, что Шепард будет действовать по своему усмотрению. Никто не будет насиловать ему волю. Я лишь покажу дорогу к цели, - Призрак чуть улыбнулся. – Рад был побеседовать. Колесников кивнул. - Подумайте вот о чем, товарищ Колесников. Если человечество станет единой расой, тогда у нас появится шанс дать отпор Жнецам. Не говорю «победить», говорю «дать отпор». Но поделенные и разобщенные, мы в первые же дни жатвы прекратим свое существование. - Вот об этом думать я не собираюсь. Думаете, политические убеждение и межнациональные распри повлияют на мои решения в бою? Если вы считаете, что я побегу спасать советский флаг от огня, а не альянсовского ребенка от пули, то вы ошибаетесь. А тратить время на создание нового знамени и писать гимны новому государству – это трата времени. Ведь этим и будет заниматься большинство политиков, если мы решим стать единой расой. И не важно, что война на пороге – важно выдумать символику. Нет, Призрак, объединяться нужно в мирное время и по обоюдному согласию, а не совокупляться по нужде. Колесников чувствовал на себе пристальный взгляд этого человека. Что бы Призрак не говорил о советских вождях, сам он был еще более самоуверен, чем все они вместе взятые. И этот разговор… Пустой, с одной стороны и ни чем не примечательный. Но, насколько Колесников знал, именно с таких аккуратных и непритязательных бесед начинается привыкание к человеку. На бытовом уровне. Нравится слушать, хочется делиться своим мнением, потом можно пытаться узнать мелочи, вроде любимой книги и марки пены для бритья. А впоследствии начинаешь считать самым дорогим другом того, кто дружить-то с тобой и не планировал. Это называлось вербовкой. Он сам так поступил когда-то с Шепардом. Прикинулся понимающим и внимательным другом. Бравый, но наивный капитан тогда принял все действия Колесникова как искренний интерес и заботу. И в первые месяцы такой лицемерной дружбы Колесников чувствовал себя очень комфортно и не жалел, что обманывает мальчишку. Правда, потом он умудрился непрофессионально привязаться к Шепарду, но это другой вопрос. Сейчас же, оказавшись в той же ситуации, что и Шепард, а именно на чистой воды вербовке, Колесников ощущал себя использованным. Он знал, что это начало «дружбы» и знал, это не последняя встреча с Призраком. Будут и другие. Мотивы понятны: недорогой и не товарищ хочет усилить свое влияние и за пределами Земли. С Удиной ему удалось договориться, и разведчик об этом знал. Консул Вей, даже не смотря на смерть брата, выполнил обещание и сообщал Колесникову обо всем, что связано с помощником Андерсона. Советский посол не предавал огласке сведения сразу по нескольким причинам. Первая: еще в далекой юности его вскормили мыслью, что все альянсовские политики продажны и нет смысла пытаться достучаться до них, призывая служить отчизне только из любви к ней же. Вторая: «Цербер» вел себя прилично уже много месяцев и, выдавая Удину, Колесников смотрелся бы обыкновенным завистником. Мол, ему дают грошики, а я, бедолажка, на сыром патриотизме исхудал. И сделал бяку исключительно из-за того, что забочусь об имидже Альянса, а не потому, что обидно иметь меньше, чем более удачливый сосед по кабинету. И кто в такое благородство поверит? Третья: Удина хоть и перестал раздражать, но иметь хоть малюсенький козырек необходимо. Мало ли, вдруг он когда-нибудь займет место Андерсона и попытается отомстить Колесникову за целых два года мира и лицемерного взаимопонимания? А теперь Призрак вспомнил и о тихом советском после. Если он действительно думает, что на Земле возможно одно правительство, то он куда более наивен, чем сам Колесников. Разведчик не представлял себе такого. Те, кто был готов принять марксистскую теорию, приняли ее сразу. Кто не готов – тот никогда не будет полноценным, стопроцентным коммунистом, готовым вместо премии получать грамоты и радоваться им. И чувствовать себя нужным. Культура разная. Понимание ценностей полярное. Представить себе Удину, которому в благодарность дают значок, а не перечисляют деньги на счет, было проблематичным. Зато легко представлялась его реакция на такое поощрение. Нет, никакого единого правительства быть не может. Это из области фантастики. - Хороший разговор. В последнее время я лишен такой маленькой радости, как участие в спорах. В этом отношении мне не хватает родины. У Призрака работает очень много замечательных и умных людей, но… - Петровский задумался, подбирая слова. – Душевности в них нет, что ли. Я люблю СССР, но что бы не кричали с трибун наши умники, идей, как таковых, уже нет. Не могут они дать такую цель, чтобы к ней хотелось идти напролом, разбивая головы о стены. У Призрака наоборот: есть идеи, но нет людей, готовых их защищать и воплощать бескорыстно. Помнишь, ты спрашивал меня о стране Беловодье, так я понял, что нет ее на свете. Иногда кажется, что вот-вот все в мире станет радужно и меня начнут окружать люди, подобные мне. Что вот один из них стоит прямо передо мной сейчас и чувствует он то же, что и я. И что живем мы с ним одной целью, одной мыслью, одной идеей. И что понимает он меня, как я сам себя. А потом оказывается, что просто в зеркало засмотрелся… - Ты неисправимый идеалист, - улыбнулся Колесников. – Не боишься, что Призрак это услышит? - Нет. Сейчас я не боюсь, что меня услышат и осудят. Советский пережиток. А наша доверчивость? Уверен, что ты до сих пор думаешь, что наш небравый дряхлый генсек и голодающих накормит, и от Жнецов лично побежит всех спасать. Наши граждане так думают. Нет больше таких вождей, да и не будет. Бедные советские люди – всему верят. - Это ты бедный. Ничему не веришь, - Колесников окинул взглядом абсолютно пустую комнату, служившую связной. – А Михайловича я тебе все-таки пришлю. Он тебя расшевелит. - Не нужно. Я ни о чем не жалею и, наконец-то, счастлив. Просто я всю жизнь буду гнаться за идеалами. Сам знаю, что их нет, но смысл в поиске. Давай сюда повязку. Извини, но назад к кораблю я снова поведу тебя в ней. - Держи. Странный ты, Олег. Показал мне Шепарда, а за какую-то технику переживаешь. Как считаешь, о чем мне будет докладывать интересней? О воскрешении героя Альянса? Или о золотых «церберовских» гальюнах? Наверняка, ты скрываешь именно их от моего взора. - Если соберешься докладывать о наших сортирах Совету, предупреди меня. Хочу увидеть зависть на их лицах. И пообещай мне, что о Шепарде не растреплешь никому, - Петровский завязал глаза Колесникову. – Может, конечно, ситуация и комичная, но многие технические секреты «Цербер» бережет очень рьяно. - Ты разобрался в чертежах? – спросил Михайлович у Колесникова, изучающего план одной из станции. Советский посол кивнул. - В них разобраться немудрено. Меня беспокоит местоположение строек. Парнак… Хешток… Если верить карте Шепарда, то жнецы не будут появляться в системах этих планет. Так и на кой бес эти траты? – Колесников посмотрел на голографическое изображение Михайловича. - Что, правда не понимаешь, зачем нужны ударные стройки в тех системах, куда Жнецы не придут? Действительно такой наивный одуван? – поинтересовался Михайлович. - Действительно, - признал Колесников. – Не вижу объективных причин. К тому же полувоенные станции больше похожи на космические отели. И в чем их смысл? - Я тебе объясню в чем, но не думай говорить об этом на Совете. Официальная версия: что это исследовательские станции, созданные для изучения ягов и ворка на их родных планетах. Приземлиться туда и работать на месте мы не можем, а вот вести изучение из космоса запретить нам нельзя. Ну а сопроводительный флот для оказания поддержки в случае агрессии ранее названных представителей фауны. - Это я понял из отчета. А смысл-то в чем? – развел руками Колесников. – Сначала нужно со Жнецами разобраться, а потом уже изучать всех этих поганцев. Михайлович прищурился и посмотрел на посла. - Эти стройки производятся на тот случай, если мы проиграем Землю. Отправим, кого сможем, на эти станции. После ухода жнецов они или вернутся, или будут осваивать новые планеты, - Михайлович потер виски и продолжил. – Твоя задача донести эти стройки именно как исследовательские объекты… - Погоди, Борис, но это же глупо. Нужно поднимать всех на защиту, а не капитулировать заранее. Ладно, допустим мы успеем построиться, допустим и то, что успеем спасти некоторых людей. Ты забываешь, что Жнецы не появятся в тех системах лишь только потому, что сигнал от техники аборигенов слишком слабый. Машинки просто сочтут их примитивными и решат приехать в гости на следующий цикл. Но если там на орбите будут находиться вполне оснащенные станции, то жнецы наведаются и туда. И в чем смысл? Теряем станции и подставляем под удар примитивных товарищей. - Не будет со станций никаких сигналов. Связь будет поддерживаться в специально оговоренное время и крайне редко. А отчеты о строительстве приготовлены заранее, так что голословным ты не будешь на заседаниях Совета. - Вот скажи мне, Борис, ты же грамотный мужик, какой смысл ты видишь в этом? Или тебе уже там каюту приготовили, и рассуждать адекватно ты не в состоянии? Откуда у ЦК такие мысли? Мы исторически были государством, которое лезло во все конфликты. А сейчас, когда это действительно нужно, будем отсиживаться с ягами? Агрессивный они, кстати, народец. Будет несмешно, если мы спасемся от Жнецов, а сдохем насаженными на вертел и поджаренными примитивной расой. - Пусть сосут хер, как Сталин трубку, - беззаботно отозвался Михайлович. – Две тачки херов им еще вдогонку, а не аппетитное тело советского адмирала. Мне эта затея тоже не особо нравится, но наш генсек… Черт те что и с боку бантик – все, что я могу сказать, дюже переживает за свою морщинистую задницу и планирует ее спасти. Я уже говорил на заседании Совета Обороны, что нужно строить флот. Причем, будет лучше, если совместно с Альянсом. У братьев хорошо получаются легкие истребители, у нас крейсеры. Говорю, давайте совокупимся и начнем плодить кораблики. Они же послали меня на «Арктур» с какой-то дебильно-идиотской проверкой, чтобы я под ногами не мешался на Земле и с советами не лез. - Ты рассказал Хакету о смысле этих построек? – спросил Колесников. – Признался, что будешь наблюдать спаривание ягов, а не защищать Землю? - Глупости. Советский флот будет защищать Землю до последнего. Просто… Эвакуация людей будет происходить заранее, как только мы заметим активность в Солнечной системе. - А те, кто останутся оборонять планету, живое мясо? То есть, за ними не вернутся? – поразился Колесников. - Нет, - коротко ответил Михайлович. – Я сейчас ответил на два твои вопроса сразу. - Меня бесит эта работа все больше. Почему я должен лгать Совету? Я не умею врать. Тебе не кажется, что мы действительно защищаем интересы уже не той державы? Что генсек уже не тот, что по молодости? Почему мы должны спасать его и свиту? - По сути, Альянс занят тем же самым. Хакет тоже недоволен. Я предложил ему подорвать «Арктур» со всеми политиканами и баллотировать его на должность президента, но он отнекивается. Говорит, давай сначала Лубянку разнесем. - Не боишься говорить об этом по связи? - Мне плевать. Пусть слушают. Расстреляют меня – защищать их тылы некому будет. Главнокомандующим флотом особо никто не рвется стать. Так что пусть терпят. Знаешь, я скучаю по Шепарду. Он бы, с его маниакальным желанием найти бяки, смог бы расшевелить наши правительства. - Я тоже скучаю, - сглотнул Колесников. – А скажи, как там проходит твоя программа по обмену премудростями между Альянсом и СССР? Давай хоть о чем-то хорошем погутарим. - Отлично проходит, - живо отозвался Михайлович. – Хакет учит меня тактическому мастерству, а я его учу есть беляши так, чтобы форму не запачкать. Все довольны. Колесников рассмеялся. - Ладно, братка, пойду дальше гаить наших руководителей. Не унывай там. Пусть придумывают что хотят, а войну мы все равно выиграем. Партизанов с палками еще никто не отменял, а они сидят и ждут. Так что не бзди, все будет, как всегда, только интересней. Колесников улыбался. Михайлович умел поднять настроение. Отключив связь, разведчик вновь вернулся к чертежам. Может, он зря так воспринял стройку? С одной стороны – это очень даже умное решение. Отправить в безопасное место детей и стариков и спокойно воевать, не опасаясь за их жизни. Конечно, то что придется врать и Альянсу, и Совету о смысле этих станций не есть хорошо, но и не фатально. Безопасности ради, можно промолчать. Но мысли отчаянно крутились вокруг Призрака и Петровского. Что если они правы? Нет, гнать такие мысли. Они не правы. Они просто умные предатели. Грамотные диссиденты. Ученые ренегаты. Что угодно, но не признание правоты. - Можно? – прозвучал робкий вопрос. Колесников узнал голос. Более хриплый, чем был раньше, но интонации прежние. - Нужно, - буднично отозвался Колесников.