Призрак Юпитера

- Что там? - шепчет Данте, тоже усевшись на кровати и сонно потерев глаз маленьким кулачком. Вокруг темно, только ночники по углам, бледно светящиеся футбольные мячики из пластмассы, разбавляют синие ночные сумерки приглушённым светом. - Опять пришли лунные гости, да? - спрашивает Данте, поглядывая в окно. - Да, Джил? - брат молчит и Данте не отстаёт: - Да? Джил? В комнате тихо-тихо, только мокрые ветки растущего рядом с домом клёна изредка с шорохом поглаживают оконные стёкла детской комнаты. - Спотти пришёл? Это он? - всё вопрошает Данте. - Нет. Мне темно, - шепчет Вергилий в ответ. - А... Это ночь потому что, - говорит Данте, убирая с глаз чёлку, но отчего-то не торопясь ложиться обратно. - Нет, это темнее чем ночь. - Где темнее чем ночь? - Везде. - И здесь тоже? Вергилий кивает, сосредоточенно вглядываясь в окно. Данте часто-часто моргает и потом говорит шёпотом: - Здесь не темно. Давай я подкручу колёсико на той лампе и будет ещё светлее. Он начинает выбираться из кровати, но Вергилий качает головой и ухватывает его за край красно-белой, смятой рубашки от пижамы: - Нет, не трогай ничего, Данте. Здесь и должно быть темно. Данте хмурится и вздыхает, оборачиваясь: - Почему должно? - Здесь так всегда. - Хм. А может... - он садится обратно. - Может, это папины гости пришли и шепчут тебе что-то на ухо, что я не слышу? Мама говорила, что гости могут шептать тебе плохие вещи. Злые. Разные. - Если они придут, то дадут мне ещё один зуб, - Вергилий усмехается и показывает клык, висящий на шнурке у него на шее. - Один будет для тебя. Ты был медленный и в тот раз не успел забрать у него, а я успел и потянул, - тут Вергилий вздыхает и прижимает одеяло к груди, а улыбка сходит с его губ, он снова становится серьёзным. - Здесь нет никого. - Здесь есть я, - улыбается Данте во все свои белоснежные, ещё неровные молочные зубы. - Нет. Тебя здесь тоже нет, - серьёзно говорит Вергилий. - Здесь есть только я и больше никого нет. Данте поёживается. - Подожди, - говорит он, а потом внезапно выбирается из постели, проходит по тёплому синему ковру к углу с игрушками и выбирает шкатулку в виде маленькой шахматной доски. Протопав босыми маленькими ножками обратно к Вергилию, он неуклюже, но быстро забирается в кровать и садится напротив брата, сложив ноги по-лягушачьи. - Давай слушать музыку, - говорит он, прокручивая серебристый ключик. - Чтобы они не разговаривали с тобой. - Их здесь нет. - Давай слушать музыку, Джил! Вергилий не реагирует и молча смотрит в окно. Шкатулка открывается и на поверхность поднимается маленькая чёрная тура, белые конь и ферзь. Они начинают перемещаться по крошечным клеткам под металлически-звонкую мелодию, временами чуть спешащую или чуть замедляющуюся. Данте знает, что если снять шахматную доску, под ней будут моторчик, и магниты, которые заставляют фигурки двигаться по тонкой клетчатой доске, а под ними - пружинки, золотистый валик с выпуклыми точечками и косая гребёнка, цепляющаяся зубьями за эти точечки. Никакого волшебства в шкатулке нет, и папа говорит, что это "просто механика", но Данте не понимает, что значит "простая механика", ему нравится эта повторяющаяся, тревожная мелодия, отгоняющая темноту, и эти красивые шахматные фигурки, кружащие по доске. Ключик вертится, музыка звенит. Для Данте всё это как волшебство, даже если и развенчанное. Жаль, что фигуры не могут двигаться подольше. Вот они замедляются и, в конце концов, останавливаются вместе с музыкой. Вергилий всё время молчит, глядя в тёмное окно, а с чёрного неба в него осторожно всматривается остророгий полумесяц, зацепившись за мокрую голую ветку клёна: сегодня весь день моросил дождь, а к вечеру он закончился и порывистый ветер отогнал тучи прочь, обнажив новую луну. - Заведи ещё раз, - внезапно, говорит Вергилий, впервые оторвавшись от окна и обернувшись к брату. Данте снова послушно заводит шкатулку ключом. Музыка тихо звенит как весенняя капель, снова и снова повторяя печальную мелодию, и фигуры на доске снова начинают скользить по клеткам. - Как это получается, что здесь ты есть, а там тебя нет? - спрашивает Вергилий, прищурившись. В размытом оранжевом свете ночников серебристые волосы его поблескивают рыжиной. - Нет. Я здесь всегда был, - говорит Данте, прижимая пальцем туру и мешая ей двигаться влево. - Нет, - Вергилий качает головой. - Там нет ни тебя, ни луны. Ни шкатулки. Тебя там никогда не будет. - А мама там? - Нет. - И папы там тоже нет? Вергилий вздыхает: - Никого нет. Только я есть. - Там есть окна? Данте бросает взгляд на вертящийся ключ, задерживает его пальцами и мелодия замирает. Вергилий резко убирает пальцы Данте от ключика и тот снова начинает вертеться, высвобождая грустную мелодию. - Ничего. Просто темно и пусто, как в небе ночью, - говорит Вергилий, наблюдая за ключом. - Там никому нельзя быть. Но мне можно. Музыка в шкатулке уже завершается. Вот шахматные фигуры прекращают движение по доске, тура останавливается недалеко от ферзя. И повисает какая-то глухая тишина. - А почему это меня нет? - спрашивает Данте. - Я же есть. - Нет, - упрямо настаивает Вергилий, глядя на замершего ферзя. - Там никого нет. А если приходит кто-то плохой, я вижу его - он же светится, как луна. Но сейчас никого нет. Вергилий молча глядит в окно, затем принимает какое-то решение, забирается под одеяло, ухватывается обеими руками за его край и глядит в потолок задумчиво. Данте, поглядев на него, тоже начинает укладываться. Вергилий моргает медленно, а Данте переворачивается на живот, приподнимается на локтях и ловит двумя пальцами длинные чёрные ресницы брата. Тот хмурится и Данте тихо посмеивается, и выпускает ресницы. Они гладко выскальзывают из слабого захвата маленьких пальцев. - О, я знаю! Покажи зубки, - говорит Данте. - Зачем? - подозрительно спрашивает Вергилий. - Мне нужно, - с уверенностью отвечает Данте. Вергилию, наверное, это кажется достаточным доводом, поэтому он со щелчком сцепливает зубы и скалится. Данте довольно улыбается, постучав ногтем указательного пальца по передним белоснежным, как у всех маленьких детей зубам: - Вот эти - первые выпадут. Я подумал, что тоже хочу зубик. Когда один будет выпадать - я дёрну. - Это ещё не скоро, Ева говорит, - замечает Вергилий, не переставая скалиться и потому чуть шепелявя. - Пройдёт ещё эта осень, потом ещё одна осень и ещё одна. Может, ещё много осеней пройдёт. - Всё равно, я подожду. Я в тот раз не успел забрать зубик у гостя, но зато у меня будет твой. Вергилий устаёт держать губы растянутыми в широкой улыбке, перестаёт улыбаться и переводит на брата глаза: - У гостей были другие. Я вытянул два, но один стал чёрным песком, - говорит он. - Ты был медленный, потому что ты не видел гостей, а они были давно и стояли за окном. Светились, как луна! - Нет, они были чёрные. - Тогда я бы их не увидел в темноте. Данте пожимает плечами. - Тогда я точно хочу твой зубик, - задумчиво произносит Данте. - Почему? - спрашивает Вергилий. - Не знаю, - Данте сонно потирает глаз ладошкой. - Мне кажется, что ты - как папины гости. Вергилий кивает. - Ну тогда ладно. Я дам тебе выдернуть один мой зубик, но потом, не сейчас. Их ещё нельзя выдёргивать, - он тоже устало потирает веко. - Давай ещё слушать музыку. - И никогда не спать? - уточняет Данте. - Вообще никогда. - Да, давай! Но они заснут под утро, когда горящий уголёк далёкого осеннего солнца взойдёт над вымокшим и продрогшим городом. Детская заполнится водянисто-розовым светом, а ночники по углам потускнеют и отключатся. Пальцы Вергилия будут держаться за спутанные серебристые прядки волос брата. А пока до рассвета далеко, оба прячутся под одеяло и ещё долго-долго слушают повторяющуюся тревожную мелодию, похожую на холодную, грустную капель. ***** В комнате совсем темно, но сквозь сон он отчётливо слышит чей-то крик за окном. Крик, переходящий в стон - кто-то страдает от боли. Но выбираться из постели не хочется. Этот стон смолкает нескоро, но всё же смолкает. Вот и хорошо. А потом тишина. Долгая тишина, которую однажды прерывают шаги по коридору за дверью. Осторожный скрип двери. Дурацкая дверь, единственная в доме, которая нуждается в смазке петель. Данте отчётливо ощущает на себе чужой пристальный взгляд. Данте долго молчит, скованный этим посторонним взглядом. Надеется, что у него просто сонный паралич. Хотя отлично понимает, что это действительно взгляд. Тяжёлый, усталый, отчуждённый. - Тебе снова плохо? - не открывая глаз, тихо спрашивает Данте. Взгляд тут же исчезает, будто его и не было, и то ощутимое напряжение, в котором он держал Данте, спадает. Дверь больше не скрипит, потому что не закрывается снова, а остаётся открытой. И всё, что слышно потом - это вкрадчивый шорох отдаляющихся шагов. С этим нужно что-то делать. Это уже становится невыносимым. Нужно заставить себя подняться и пойти следом. Нужно сделать хоть что-то, потому что вслух об этом никогда никто не скажет. Об этом вообще никто не скажет ничего, это нужно решать без слов, как раньше. Данте с трудом садится на кровати и потирает лицо слабой ото сна ладонью.