Патруль

«Спаси его», – шипящие слова отдавались в ушах эхом. Сказанные на родном мне языке, они все равно звучали чуждо и жутко. Наверное, слухи о пси-способностях морлоков не были преувеличением. Я просто... не смог оставить детеныша в Переходе между трупов его сородичей и жуков. И теперь мы с Сержантом стояли у моей койки, на которой с ногами сидел морлок, и совершенно не знали, что делать дальше. – Так ты говоришь, морлоки разделались с жуками? – интересуется у меня Сержант после пятиминутного молчания. Правда, непонятно зачем. По дороге в блок я подробно изложил ему события этой ночи, разве что исключив некоторые подробности. Ему совершенно не обязательно было знать о говорящем морлоке и его последних словах. Потому что идиотом я не был. И на месте Сержанта тут же решил бы, что я либо тронулся умом, либо попал под пси-воздействие. Естественно, оба эти варианта выгодны мне не были, и я ограничился «отцензуренной» складной версией, которую Сержант благополучно съел. Так что я говорю: – Ага. А когда вылез, нашел этого, – киваю на детеныша. – И притащил сюда, – кивает Сержант. – В обход шлюза и без дезинфекции. Бля, у меня от этой твари мороз по коже. На этих его словах морлок вскидывает голову. В черных глазах нельзя прочесть никакого выражения, но по моей спине пробегает волна непонятно откуда взявшейся дрожи. Щека у него измазана в засохшей черной крови и на неестественно белой коже это выглядит... мерзко. Какая дезинфекция? С незарегистрированной формой жизни меня не пустили бы дальше буферной зоны. Забавно, что именно знания о несовершенствах конструкции стены помогли мне протащить на территорию мутанта. Предположительно, опасную тварь, обладающую пси-способностями. Мою мысль перебивает Сержант. Он хлопает меня по плечу и говорит: – Ну, я пошел. И постарайся, чтобы твой мутант не попадался на глаза соседям. Я сказал парням в шлюзовой, что ты подойдешь к воротам через двадцать минут. Они, кстати, в курсе о том, где ты проторчал всю ночь. Так что готовься к подробному интервью. Молча киваю и еще с минуту разглядываю с шипением закрывшуюся за ним створку. Белый пластик испещрен царапинами и вмятинами. У стены свалена моя еще не побывавшая на дезинфекции экипировка. Рюкзак заляпан засохшей слизью и какими-то неидентифицируемыми ошметками. От мысли о том, что мне придется надеть все это еще раз, становится паршиво. – Ладно, – я оборачиваюсь к неподвижно сидящему на койке морлоку. – Для начала нужно решить вопрос твоей гигиены. Запашок в комнате и правда стоял еще тот. Обычное амбре, которое сопровождало меня после каждого рейда теперь было дополнено еще и вонью обносков мутанта. Хотя какой он, к черту, мутант? Если быть точным – он самая разумная форма жизни на этой планете. Бывший ее хозяин. Если верить "научникам", которые все еще зачем-то сидели в своих лабораториях, пресловутая Катастрофа на Кеплере произошла далеко не «вчера». Наше появление здесь пришлось на период вымирания и полной деградации некогда доминирующей расы разумных гуманоидов. Судя по всему, сильно превзошедших человечество в своем развитии. Наверное, именно поэтому им так легко удалось превратить свою планету в иссохшую отравленную пустошь, наполненную жутким подобием жизни. Ориентировочно все случилось около четырехсот лет до нашего прибытия. Исследуя заброшенные развалины огромных, некогда процветающих городов, ученые пришли к выводу, что причиной Катастрофы стал глобальный энергетический кризис. А если совсем просто – несколько ведущих держав не поделили остатки полезных ископаемых. В ход пошло некое биологическое оружие, за короткий срок превратившее планету в ад. Большинство населения, судя по исследованиям палеонтологов, вымерло в первые несколько месяцев, но это оказалось только началом истории. Неизвестный вирус явно сделал больше, чем от него хотели создатели. Все формы жизни, с которыми столкнулись колонисты при попытке заселения, оказались мутантами. Все эти «жуки», «гниляки», «черви» и прочая дрянь были плодом Катастрофы. Сами же морлоки доживали, как показали исследования, последние десятилетия. Постепенно отравленная вирусом среда отняла у них способность к размножению. Потомство появлялось либо больным и неспособным к дальнейшему продолжению рода, либо не появлялось вовсе. Конечно, все эти «исследования» были больше домыслами, основанными на крупицах информации, добытой чаще всего для совершенно иных целей, но в целом процесс проследить было можно. Хотя сейчас все это мало кого интересовало. Люди были по большей части заняты попытками продлить свое существование и историей Катастрофы не интересовались. Я же был в курсе только потому, что мои родители возглавляли тот самый исследовательский блок. Проще говоря – занимались разрыванием могил. Оба пропали без вести, когда мне было семнадцать. Потому я и попал в Патруль, вбив себе в голову, что, получив возможность выходить за стену, смогу найти хотя бы их останки. Тогда я еще не понимал, что мир за воротами даже отдаленно не похож на ужастики, которыми кормились все живущие в колонии. Он был много хуже. Окончательно до меня это дошло, когда я снес башку гниляку, бывшему когда-то моим отцом. Споры захватили его тело, превратив в ходячий инкубатор. Забавно, что он приполз к стене именно в мою смену. Чушь. Мне давно пора заканчивать с «вечерами воспоминаний». Я тру затылок, поднимаю глаза и тут же встречаюсь взглядом с чертовым морлоком. Тварь сидит, забившись в угол, не спуская с меня пристального немигающего взгляда. – Вылезай оттуда, – делаю шаг к кровати. – Давай. Тяну было руку, но морлок шипит и только сильнее забивается в угол. А у меня начинает болеть голова. И что мне, блядь, делать? Он же вроде ребенок? Снимаю с шеи жетоны, вешаю цепочку на палец и качаю из стороны в сторону перед лицом морлока, железки звенят, стукаясь друг об друга. Он склоняет голову набок, следит за покачиванием жетонов с десяток секунд, а потом неуловимым, каким-то очень плавным движением сдергивает их с моего пальца. И, глядя мне в глаза, надевает на шею. – Ладно, играйся пока, – решаю я и беру из кучи у стены свою потрепанную, воняющую жучиным дерьмом куртку. За оставшиеся десять минут мне нужно оказаться у ворот номер семь с внешней стороны. *** – И что, ты всю ночь проторчал в Переходе? – с любопытством интересуется у меня охранник, как только за мной закрывается шлюз. Как будто этот придурок, за всю жизнь не бывавший дальше буферной зоны, представляет себе, что такое Переход. Наслушался рассказов от Патрульных и считает себя чертовым экспертом. – Ага, – я привычно начинаю раздеваться. Вещи отправляются в пронумерованные пластиковые контейнеры. В третий вытряхиваю содержимое рюкзака. Сам рюкзак отправляется к куртке в первый. Трусы, носки и футболку складываю во второй. Оставшись абсолютно голым, иду по узкому коридору. Захожу в прозрачный бокс, останавливаюсь по центру. Дверь за мной с тихим щелчком задвигается, герметизируя кабину. Теперь, если сканер обнаружит в моем теле какие-либо мутации или опасные изменения, в помещение запустят усыпляющий газ, и очнусь я уже в изолированном медицинском блоке. Невольно опускаю глаза. Взгляд падает на длинный грубый шрам на животе. Пару лет назад я подцепил споры – гниляк разодрал на мне три слоя одежды и слегка оцарапал кожу. И когда я разделся, на животе у меня красовалась черно-зеленая бугрящаяся полоса. Самое странное, что тогда я не чувствовал абсолютно никакой боли. Как сказал мне потом врач, через пару часов споры пробрались бы глубже, поражая внутренние органы, и спасти бы меня уже не получилось. Повезло. Раздается тихое, на грани слышимости, жужжание, и по моему телу медленно ползет тонкая красная полоска. – На первый взгляд, все нормально, – смеется из динамиков давешний охранник. – Третье яйцо не выросло? Интересно, сколько лет этой шутке? Отвечать не хочется. Я прикрываю глаза и просто жду окончания сканирования. В итоге, не выявив никаких проблем, сканер отключается. Слышится знакомый сигнал, и меня обдает дезинфицирующим раствором из распылителей. Потом секундный душ, смывающий его, и створка отъезжает, пропуская меня дальше. Забираю из контейнеров вычищенные и продезинфицированные вещи, одеваюсь и выхожу наружу. В горле саднит, спину щиплет, наверняка душ не до конца смыл раствор. Естественно, того объема воды, что успевают прогнать через изношенные фильтры, едва хватает на то, чтобы снабжать все население колонии. Надо полагать, от водяного душа вскоре придется отказаться вовсе. Хотя лично меня всегда устраивал и звуковой. Правда, у некоторых от него начинались головные боли, и даже шла носом кровь. Наверное, именно поэтому замена водяного душа на звуковой пока что была добровольной. – Я смотрю, все нормально? – Хельмут появляется словно из ниоткуда и сразу пристраивается в шаг. – Неполадку на линии исправили, твари кабель испортили, оплетку подрали. Искрило здорово. – Какое облегчение, – поправляю лямку рюкзака, болтающегося на плече. – Хорошо, что жуки не поперли ночью, – зачем-то говорит Хельмут после короткой паузы. – Иначе хана пришла бы сектору. – Ты что, хочешь доказать мне, что я не зря проторчал всю ночь за стеной? – интересуюсь. – Я и так в курсе. – Вообще, я хотел спросить про твоего морлока, – он останавливается. Сержант ему уже растрепал? Сволочь. – Он в комнате под замком, – больше всего мне хочется, чтобы этот разговор закончился. А еще в койку. – Я не об этом, – он коротко нервно оглядывается. – Я все понимаю, у всех свои тараканы, Горячев в коробке вообще «коровок» держит, а они действительно воняют, но, бля, это же морлок! Не просто там планктон какой-то! – Решил сдать меня? – спрашиваю тихо. – Знаешь, стоило бы, – так же тихо отзывается Хельмут. – Но ты мой друг и поэтому лучше всего будет, если ты просто отведешь эту тварь обратно за кордон, где ей самое место. Без шума и пыли. А я вдруг думаю, что он действительно прав. Что оснований прятать у себя тварь из-за стены у меня не было. Впрочем, как и оснований вообще тащить его сюда. Кроме слов умирающего морлока. – Ну, чего ты молчишь? – зло интересуется Хельмут. – Это же угроза безопасности, неужели не понимаешь? – Я сам разберусь, – бросаю. – Не лезь не в свое дело. – Ты идиот, – говорит мне на прощание Хельмут. Как будто из его уст это новость. Пожимаю плечами и иду к жилому блоку. *** Морлока я нахожу на том же самом месте, на котором оставил, когда уходил. В той же самой позе. Он поднимает на меня лишенные выражения черные глаза и словно сканирует взглядом. В висках снова начинает мерзко ныть. Тишину нужно разбавить. – Голодный? – интересуюсь, доставая из-за пазухи пакет сухпайка, который успел захватить в пункте выдачи по дороге в блок. Вскрываю упаковку с галетами и протягиваю одну из пластинок детенышу. Тонкие бледные пальцы вынимают из моей руки галету, морлок пару секунд разглядывает ее, а потом откусывает первый кусок. В итоге от моего сухпайка остается только брусок желе, которое морлоку почему-то не понравилось, и витаминизированный сок – оранжевый порошок, который я развел в стакане с водой. Так что именно это и стало моим обедом. Оставалось только каким-то, пока не известным мне способом, вымыть морлока. – Тебя надо вымыть, малыш, – прошу. – Не будешь против, если я сниму с тебя все это? Склоняет голову набок, словно пытаясь понять мои слова. И когда я принимаюсь разворачивать первый слой тряпья – не сопротивляется. Я снимаю с него подобие куртки, длинный изодранный балахон, нечто похожее на шарф, призванный, кажется, закрывать лицо. Морлок остается в подобии белья – обмотанном вокруг бедер куске ткани. Обуви на нем нет – это я почему-то замечаю только сейчас. Его ступни обмотаны обычным серым тряпьем. На спине у морлока рисунок из тонких, едва заметных на белоснежной коже линий, я замечаю их, когда отвожу в сторону длинные белые волосы, доходящие детенышу до пояса. И когда я беру их в руку, прядки вдруг... оживают. Оборачиваются вокруг моего запястья. – Что за... – выдыхаю хрипло. На ощупь волосы холодные и шелковистые. Скользят по моей коже, словно гладя. Осторожно убираю их с запястья и все-таки снимаю с детеныша последнюю тряпку. Теперь морлок полностью обнажен, а я имею возможность рассмотреть его тело во всех подробностях. Выпирающие кости, словно грозящие прорвать тонкую, идеально белую кожу. Вены, видные сквозь нее, не голубые, а сероватые. Пах словно прикрыт тонкой прозрачной пленкой, пронизанной венами. Здесь они не серые, а черные. Морлок смотрит искоса, волосы, лежащие на его плечах, едва заметно шевелятся. Если не знать, что пряди способны спокойно обхватить тебя за руку, этих волнообразных движений можно и не заметить. Интересно, если обрезать их – пойдет кровь? – Ну, давай, – касаюсь сенсора, и часть стены отъезжает, открывая узкую кабину, оборудованную звуковым душем. – Заходи. Осторожно подталкиваю детеныша в худую спину, отчетливо ощущая, что на лопатках кожа не гладкая. На ощупь она больше напоминает... чешую? Да, именно, белоснежную чешую, которую на первый взгляд не отличить от кожи. На плечах чешуя переходит в обычную мягкую кожу. Правда, холодную, как у покойника. Морлок делает осторожный шаг, но в саму кабину не заходит, останавливается у входа. А когда я снова подталкиваю его в спину, шипит и, наоборот, пятится назад. – Да что такое? – хочется просто толкнуть морлока в помещение и нажать на сенсор, запускающий сеанс, но сделать это мне мешает непонятное неидентифицируемое чувство, похожее на навязчивое свербение под кожей. Детеныш никак не реагирует на мой вопрос. Только упрямо продолжает стоять на месте. Космические боги, да чего ему нужно-то? – Ну, хочешь, я с тобой зайду? – интересуюсь, одновременно начиная раздеваться. Скидываю шмотки на койку и сам захожу в кабину. – Давай. Морлок заинтересованно поворачивает голову, делает шаг и вдруг тянет руку. Ледяные пальцы ложатся на мой живот, детеныш проводит против роста дорожки волосков под пупком, скребет по ним ногтем. Довольный, что мне удалось заманить морлока в кабину, касаюсь сенсора, закрывая створку, и врубаю душ. Уши привычно чуть закладывает, приоткрываю рот, избавляясь от неприятного ощущения, а вот детенышу это явно приходится не по вкусу. Он шарахается в сторону, ударяется спиной о стену кабины, зажимает ладонями уши. Из правой ноздри у него вдруг катится черная жирная капля. Он сползает по стене вниз, сворачивается в дрожащий клубок. Судорожно касаюсь сенсоров, убавляя мощность, присаживаюсь рядом, глажу морлока по голове, трясу за плечи, пытаясь заставить встать. А он вдруг разворачивается и прижимается ко мне всем своим ледяным телом, утыкается лицом в низ моего живота, тихо воя на одной ноте. – Э-э... – выдавливаю глупо. – Все нормально. Это просто звуковой душ. В следующий раз убавлю мощность сразу. Сеанс тем временем заканчивается, створка открывается, выпуская нас в комнату. Но морлок не спешит отцепляться от меня. Он, дрожа, продолжает обнимать меня обеими руками. Мне кажется, или он стал еще холодней? Беру детеныша на руки и поднимаюсь. Касаюсь сенсора, выдвигая кровать из стены еще чуть больше, даю команду на снятие защитной пленки и укладываю морлока на одеяло. Он как-то оживляется, теребит пальцами мягкую истертую ткань. Я ложусь рядом, забираюсь под одеяло, укладываюсь удобнее и понимаю, что меня привычно вырубает. – Спи, – успеваю сказать, прежде чем темнота накрывает с головой. *** Я словно плыву в липком черном мареве. В полной тишине и темноте. Меня медленно и бесшумно затягивает холодная черная трясина. Тело наполнено болью, расползающейся откуда-то из живота. Она опутывает, словно паутина, давит на грудь тяжким онемением. Мне больно даже дышать. Хватаю воздух короткими мучительными глотками, пытаясь максимально сократить время вдоха. Что со мной произошло? Где парни? Почему я один? Пытаюсь вглядеться в окружающий мрак, и вдруг из тьмы начинают проступать очертания. Сначала неверные, дрожащие, но постепенно наливающиеся цветами и объемом. И я с ужасом понимаю, что тону в липкой трясине болота в пятнадцатом секторе. Черная грязь с чавканьем затягивает меня все глубже, оплетая шевелящимися склизкими водорослями. Паника накатывает мутной волной. Дергаюсь, как муха в паутине, но мои лихорадочные движения только приближают конец. Шарю вокруг руками, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, почему-то понимая, что не выберусь. Полностью осознавая всю бесполезность этих трепыханий. Я умру здесь. Сразу же, как только трясина поглотит меня с головой. Но инстинкт заставляет бороться. Я словно отстраненно наблюдаю за своими лихорадочно скачущими мыслями. На поясе был трос. Если постараться, его длины может хватить, чтобы зацепиться за облепленную черной слизью бетонную балку на самом краю твердой почвы. Я вижу ее так отчетливо, что больно глазам. Сую руку в трясину, чтобы сдернуть с пояса трос, шарю рукой, но натыкаюсь только на дыру в своем животе. Я чувствую под пальцами петли кишечника, что-то еще... Я задыхаюсь. Отдергиваю руку, вытаскиваю ее на поверхность. И понимаю, что трясина разъедает мою кожу. Она пузырится, кровь смешивается с грязью. Как я мог забыть? Болото в пятнадцатом секторе растворяет человеческое тело за пару часов. Взгляд падает на другую руку. Без удивления понимаю, что сжимаю в ней пистолет, обычно лежащий в набедренной кобуре. Так словно и должно быть. Щелкаю предохранителем и подношу оружие ко рту. Зубы стукаются о холодный металлический ствол. Я нажимаю курок без колебаний. И... просыпаюсь. Вот так просто. Открываю глаза и с секунд пять просто смотрю в белый пластиковый потолок с зарешеченным отверстием вентиляции. Простынь промокла от пота, но мне холодно. Особенно замерзли ноги. Привстаю, чтобы поправить одеяло, и встречаюсь взглядом с морлоком. Тварь сидит в ногах, забившись в угол, и, не отрываясь, смотрит прямо на меня. В темноте его глаза почему-то отсвечивают красным.