Never

- Ненавижу бананы, - ворчит Джексон, когда Лейхи опрокидывает его на кровать, а потом усаживается сверху, обхватывая длинными ногами. - При чем здесь бананы? - Ухмыляется Айзек и наклоняется, чтобы слизать с груди своего парня сладкий мусс, которым измазал его чуть раньше. У него вкус ванили, бананов и нежных сливок. Уиттмор вздрагивает, когда язык скользит по его груди, поднимаясь к шее, собирая сладкое лакомство. - Я, блять, липкий весь, - выдыхает он сквозь сжатые зубы, когда Айзек прикусывает кожу за ухом, а потом втягивает губами, оставляя пунцовую метку. У него вся шея и плечи в засосах, но кудряшка будто не может остановиться. Это словно дело принципа - пометить Джексона Уиттмора, показать всему миру, что он только его - Айзека Лейхи. И больше ничей. - Тебе же нравится, когда я так делаю, - ухмыляется Айзек и легонько прикусывает мочку уха. Джексон стонет гортанно и тянется, чтобы обхватить худое тело поперек ребер, прижать ближе, но Лейхи перехватывает руки, зажимая над головой. - Я еще не закончил с тобой. И рывком переворачивает на живот, целует шею у кромки волос, а потом скользит губами вдоль позвоночника, трется бесстыдно пахом об упругие ягодицы парня, целует плечи, лопатки, поясницу. - Айзек, - почти хрипит Джексон, когда тот оставляет очередную метку на его бедре, а потом легонько дует и зализывает языком. Умудряется извернуться под ним и обхватить за плечи, роняет в подушки, а потом нависает сверху, раскрывая языком влажные губы. Айзек льнет к нему всем телом, изгибается так красиво, что дыхание перехватывает. - Мой, только мой, - хрипит он, притягивая ближе, еще ближе. ... Утром жаркое солнце будит их уже около полудня. Айзек, как-то хитро улыбаясь и прикрывая ладонью трубку, заказывает завтрак в номер. Из душа сквозь плеск воды раздается негромкое пение, и Лейхи, не удержавшись, скидывает футболку, чтобы скользнуть следом, обхватить сзади, слизать капельки влаги с красивой спины... - Завтрак принесли, - скажет позже Айзек, стряхивая воду с бронзовых кудряшек, и завернется в халат, чтобы впустить горничную с тележкой. - Спасибо, милая, дальше мы сами, - и весело подмигнет, запихивая ей банкноту в карман кружевного фартучка. - Надеюсь, там что-то съедобное. Джексон, сверкающий потрясающим голым задом, скрещивает руки на груди, подозрительно глядя на своего довольного бойфренда. - Айзек? Бананы? Серьезно? И закатывает глаза, усаживаясь на диванчик, пока Лейхи расставляет приборы. - Еще блинчики и вино. У нас же каникулы, помнишь? Все лето в разъездах. Правда, Нью-Йорк мы пока не посмотрели. - Свожу тебя сегодня в Центральный парк лебедей покормим, - отвечает Уиттмор с набитым ртом. Надо признаться, блинчики с банановым сиропом вполне даже сносны на вкус. Может быть, он, Джексон, их даже полюбит, раздумывает Уиттмор, пока Лейхи разливает вино. Он такой невероятно кудрявый и нежный, что хочется плюнуть на завтрак и прогулки по городу, затащить его к себе на колени и целовать, пока в глазах не потемнеет от желания, пока он не начнет скулить и просить большего, пока не скажет, как любит его. Но кудряшка слышит о лебедях, и глаза его загораются такой радостью, что Джексон сдерживается, прикусывая губу. Потом, в Центральном парке, он уронит его в пруд (на мелководье, конечно, чтобы не утонул) и будет беззастенчиво пялиться на мокрую футболку, обтягивающую тело. - Джексон, блять, ты идиот, - выдохнет Лейхи, стягивая трикотаж через голову. - Я тоже люблю тебя, малыш, - рассмеется Уиттмор и запустит руку в мокрые кудри, целуя. Завтра они съездят к Статуе Свободы, а потом отправятся на озеро Тахо, потом - Ниагарский водопад, и дальше-дальше-дальше. Айзек Лейхи домашний мальчик и никогда прежде не выезжал из Бейкон Хиллс. Джексон Уиттмор покажет ему весь мир, а потом подарит его по кусочкам.