Never

— Джексон, ты палишься. Так жрешь его глазами, что у бедняги уши пылают. Уиттмор хмыкает, невозмутимо возвращаясь к формулам, которые он записывает в тетрадь своим идеальным каллиграфическим почерком. Он продолжает писать еще с полминуты, хотя друг смотрит на него с откровенной насмешкой и разве что не ржет в голос. Чертов Махилани и его проницательность. — Бля, Дэнни, отстань, а? Ничего я такого… — Не делаешь? Не трахаешь глазами? Не залипаешь на его губы, пока он грызет колпачок от ручки? Не представляешь, что бы делали эти губы с твоим… — Заткнись! – так громко, что одноклассники недоуменно оборачиваются, перешептываясь, Харрис злобно зыркает из-под очков, и только объект его наблюдений не обращает никакого внимания на происходящее, словно гипнотизируя лежащий перед ним девственно-чистый лист бумаги. Девственно-чистый, как и сам… — Ты палишься, Джекс, - повторяет Дэнни тихо и абсолютно серьезно. – Посмотри на себя, осунулся, глаза запали. Ты ночами хоть спишь? Спит ли он? Усмехается невесело, вспоминая долгие бессонные ночи, наполненные болезненной, не приносящей никакого облегчения дрочкой, а еще непонятной слежкой, за которую его точно упрятали бы или в психушку или за решетку, прознай кто-то об этом. Джексон не отдает себе отчета в том, что происходит, но каждый раз приходит в себя уже под окнами одноклассника и долго курит, наблюдая через улицу, как мелькают за зашторенными окнами силуэты, как мальчишка стягивает футболку, отправляясь в кровать. Сумасшествие, не иначе. Он, Джексон Уиттмор, окончательно двинулся крышей. Вот только знать об этом кому-то вовсе не обязательно. Даже лучшему другу. — Тебе поговорить больше не о чем? Это доморощенная забота, что нахуй мне никуда не уперлась, или чистое любопытство? Джексон ядом плюется, как песчаная гадюка, а глаза – серые и злые, острые, как закипающая сталь. — Джексон… — Тему закрыли! Бля, Махилани, если я завалю эти тесты, сам за меня Харрису пересдавать пойдешь. Он чиркает что-то ручкой в тетради, замечая, как сильнее и сильнее сутулятся плечи того, кто сидит почти под самым носом у злобного химика. В седьмой за последние 15 минут раз (да, блять, я считал!) запускает руку в волосы, дергает, сжимает, пропускает сквозь пальцы. Словно это как-то поможет найти правильные ответы на не такие уж и простые задачи. Помочь не поможет, но вот Джексон очень даже хорошо представляет, как… — Если хочешь знать мое мнение… — Я не хочу, нахер иди, - рявкает Уиттмор, но Дэнни продолжает, ничуть не обидевшись: — Он смотрит иногда на тебя, когда ты не видишь. Когда думает, что не видит никто. Он так смотрит и так боится при этом. Ты же злой постоянно, как черт. Того и гляди живьем сожрешь. Правда, он и не подозревает, что сожрать его ты хотел бы в другом смысле. Махилани продолжает писать что-то, то и дело останавливается, чтобы обдумать ответ, не смотрит даже на друга, который краснеет от злости все больше, да так, что скоро пар из ушей повалит. А Уиттмор всерьез думает – что делать команде по лакроссу на близящихся соревнованиях, если он переломает их вратарю руки или ноги. Или все конечности разом. — Ты можешь фантазировать как-то беззвучно? Заебал, мешаешь ведь. — Ты бы подошел к нему, спросил, как дела. Если не грохнется в обморок от счастья или ужаса (а ты умеешь вгонять в ужас нормальных людей, поверь мне), все может и получиться. Мой гей-радар не обманешь, Джекс. Он лишь с тобой не сработал, но ты-то – бесчувственная скотина, а этот мальчишка, он…просто проверь. — Нахуй иди, - огрызается Уиттмор, а сердце в груди колотится быстро-быстро, и он забывает про незаконченный тест, про отметки за семестр, забывает обо всем, опять залипая на эти невозможные пальцы, на острую линию шеи и губы, ох, эти губы, которые он просто обязан попробовать на вкус. На вкус и не только. Сегодня. Дэнни удовлетворенно кивает и пытается не улыбаться, возвращаясь к контрольной.