I. Весна. Пробуждение
«Я в весне. Я весну растревожила…» Е. Смитиенко
Я помню, как в тот самый день, когда все началось, я впервые за много лет проснулась с ощущением счастья. Робкое и тревожное, оно просочилось вместе с майский солнцем в окно и разбудило меня. Розовые лучи гладили мои щеки и длинные кудрявые волосы рассыпанные по подушке. Несмотря на то, что было очень рано, а спать в выходные мне нравилось чуть ли не до полудня, я открыла глаза с радостью и почувствовала, что полна сил. Распахнула шторы и поприветствовала первое по-настоящему теплое весеннее утро, — в этом году весну ждали долго. Я не пошла по привычке чистить зубы и варить кофе, а прямо в пижаме направилась в кладовку. Подставив табуретку, дотянулась до самой высокой полки (надо думать, как давно я туда не заглядывала!) и не без труда достала коробку с роликами. Сама коробка успела запылиться, а вот роликам не сделалось ничего, — они поблескивали черными новыми колесиками и пахли резиной. Разглядывая их с интересом и даже восхищением, я думала, почему за такое длительное время так и не испробовала их. Много весен назад этот подарок мне преподнесли друзья на день рождения с пожеланием кататься вместе с ними в теплую погоду по паркам и набережным, только вот когда пожелание это начало сбываться, друзей у меня совсем не осталось… Усевшись на пол прямо в прихожей, я примерила ролики, — подходили отлично, но когда попыталась подняться, поняла, что все далеко не так отлично, как кажется. Правая моя нога метнулась на кухню, а левая устремилась вглубь коридора. Я тут же грохнулась на пол. Потом грохнулась еще раз. А потом еще. Наконец, ноги все-таки договорились между собой, левая подчинилась-таки правой, и я поехала на кухню. Там я захватила яблоко и, зажав его в зубах, двинулась в комнату. Руки же страстно хваталась за все подряд для удержания моего тела от очередного падения. Я плюхнулась на кровать прямо в роликах и хихикнула. Потом сгрызла сочный фрукт, скинула ролики, шелковую пижаму и почти обнаженная подошла к окну без страха быть замеченной. Выглядела я достаточно стройной, и отчего-то именно в то утро четко осознавала этот факт. На улице, под сенью распустившихся яблонь резвились дети. Мир, умытый вчерашним ливнем, переливался и звенел. Энтузиазма шагнуть в него у меня только прибавилось, и возникла совершенно ясная идея отправиться в самый большой в городе парк культуры и отдыха, чтобы совершенствовать свои навыки катания. Тем более в последний раз я гуляла там прошлым летом. Умывшись, я наскоро позавтракала лишь в одних трусах. Обычно я никогда не позволяла себе подобного вида, даже находясь в полном одиночестве, не говоря уже о чьем-либо присутствии, но сегодня лучи будто присыпали мою кожу золотистой пыльцой, и совсем не хотелось прятаться под одежду. Пойти нагишом я при всем желании не могла, и поэтому пришлось одеться. У шкафа я задержалась. Глядя на аккуратно развешенные дорогие блузки, строгие юбки, стильные платья — вещи, купленные в модных бутиках, очень элегантные, подобранные со вкусом, добротно сшитые, мне вдруг сделалось очень тоскливо. Одежда показалась неуютной, словно чужой. Я даже решила, что по ошибке заглянула не в свой гардероб. Но ошибка исключалась. Однако, не позволив себе загрустить, я захлопнула дверки » девичьей услады», и снова нырнула в кладовку. Там, заботливо упакованные в полиэтиленовые пакеты, лежали мои старые » счастливые» наряды. Я очень обрадовалась, что не выбросила рубашки и джинсы, заляпанные красками, оранжевые балетки и пару легких, цветастых сарафанов. Там же нашлась шкатулка с самодельными украшениями, часами на пластиковом ремешке и еще несколькими безделицами. Найденного вполне хватило, чтобы нарядиться по погоде и настроению, а после я пообещала себе избавиться от большей части своих «правильных» вещей и приобрести другие, повеселее и попроще. Я сняла с себя все золотые украшения, полагая, что золото уже расплескано по всей земле и вплела в волосы маленькую герберу, купленную накануне в подземном переходе. Перекинула через плечо сумку с роликами и, захлопнув дверь квартиры, вышла гулять. Аромат пробудившейся почвы, тысячи молодых травинок, что тянулись зелеными ладошками к солнцу, ажурных вишен и влажного асфальта за один лишь вздох разлетелся по моей крови и вскружил голову. Свежий, пьянящий, этот запах заполнял собою все вокруг. Казалось, если дышать им долго, то можно стать невесомой и взлететь… Да разве бывает такая весна? .. Она будто специально заставила себя ждать так долго, так мучила и томила холодами, чтобы потом появиться внезапно и щедро одарить всех буйным цветением. Разве бывает такая весна? .. Сумасшедшая, сорвавшаяся с цепи. За один день превратившая серый мир в ослепительный праздник. Разве бывает такая весна? .. По пути к трамвайной остановке, я заглянула в книжный магазин. Я не знала, какую книгу мне бы хотелось там найти, поэтому лишь в свое удовольствие побродила между полок и полистала все подряд. Уже на выходе мое внимание привлекла тоненькая книжица, сборник стихов. Она лежала в специальной бесплатной корзинке. В том магазине существовал милый читательский уголок. Любой желающий мог принести туда книги или наоборот взять. Заядлые читатели пользовались данным благом весьма часто. Та книга помещалась в ладошку и выглядела очень трогательно. Автора стихов я не знала, должно быть, какой-нибудь юный поэт напечатал ее за свои деньги, чтобы порадовать друзей. Или кто-то напечатал, чтобы порадовать самого поэта… Вопреки шуточному оформлению книги, содержавшиеся в ней стихи были прекрасны. Живые, я слышала, как они дышали и перешептывались, чистые, обжигающе искренние, завораживающие стихи… Уже на улице одно стихотворение я чуть было не прочитала вслух: «Я в весне. Я весну растревожила. Сложно Оставаться на месте И бегать по ложному. Идеальное время Утраты сомнений И темного прошлого. И любая из крыш Мне трамплином расстелена, И ветер попутный, И за руку с теми, Кто ясен и светел, Кто так неизбежен, С кем жить, с кем дышать, С кем по жизни лететь мне» Стихотворение, так крепко врезавшееся в память сразу после первого прочтения, было будто слепком с моей души. Если бы в это утро мне открылся поэтический дар, то я написала бы именно эти строки. Я проговаривала их снова и снова, влюбляясь в каждое слово. О милый автор! Как хочется обнять тебя и поблагодарить! .. Все так и происходило. С «темным прошлом» я рассталась именно этой весной, и лишь сегодня наконец-то ощутила себя свободной. Прошлое это истаяло вместе с грязным снегом и впиталось в землю. Отпустило меня. А ведь я уже могла бы вовсю носиться со списками гостей и составлением меню, мерить белое платье, заказывать цветы, фотографа, торт… А через месяц позировать тому самому фотографу в том самом белом платье, с цветами на фоне огромного торта… Говорят, что об этом мечтает каждая девушка. Сколько же мне говорили, что любая была бы счастлива оказаться на моем месте! Да, любая. Только не я… С тех пор, как почти два года назад он признался мне в любви, я не была счастлива ни одной минуты. Вот только не могла взять в толк, почему… Сказка, по коей грезят девочки с ранних лет, беспечная картинка красивой и правильной жизни случилась со мной. Случились все эти каждодневные подарки, букеты, отпуска в южных странах… Не случилось лишь счастье… Его как-то совершенно невзначай привел ко мне мой брат Марк. Марк честно не верил, что у нас может что-то завязаться, но, видимо, родители его в конец допекли… А в феврале, когда мне предложили руку и сердце, подкрепив предложение дорогим кольцом с бриллиантом, что-то во мне вконец надломилось и разладилось. Весь этот февраль я проплакала под прицелом зорких глаз моих родственников, а в марте вернула кольцо обратно с большой просьбой обо мне забыть. Творилось нечто неописуемое. Мой поступок не уступал по значению вести о начале Третьей Мировой войны. Да она бы и началась, если бы снова не Марк. Не знаю, как ему удалось всех вразумить. Весь март и апрель меня терзал невыносимый стыд. Стыд за неоправданные надежды. Стыд, за то, что отвергла человека, от которого не видела ничего кроме заботы и любви. Хотелось лечь и умереть, чтобы эта пытка прекратилась. Но я выжила. Выстояла и спаслась каким-то чудом. Где-то глубоко в душе, как едва тлеющий уголек, во мне жила вера, что большая любовь со мной непременно произойдет, что счастье мое отличается от счастья всех тех пресловутых любых девушек. Совершенно особенное.… Да, вера не больше крошечного уголька… Я прокрутила в голове эти события из прошлой жизни, сидя в трамвае, с облегчением выдохнула и дала себе завет больше не вспоминать. Трамвай нес меня, весело подпрыгивая и позвякивая, на другой конец города, в парк, раскинутый на берегу полноводной реки. Улицы и дома за стеклом пролетали сказочным полотном, и все печальные мысли в моей голове гасли как сырые спички. Очень скоро проплывающий пейзаж замер, объявили нужную остановку, и мои оранжевые туфельки повели меня в весну. Глаза, вновь ставшие чистыми, распахнулись в мир, как окна после суровой зимы. Мне все виделось красивым, — стайки детей, играющих в догонялки, целующиеся парочки, велосипедисты, высоченные каштаны, которые, казалось, щекочут небо зелеными верхушками, тюльпаны, лотки со сладостями, карусели… Людей в парке было не счесть — никому в такой день не сиделось дома. Многие катались на роликах, но в отличие от меня умело и ловко. Вдоволь насмотревшись на этих счастливчиков, я твердо решила, что прямо сегодня тоже научусь этому искусству. Правда, делать это на оживленных аллеях мне не очень-то хотелось, и поэтому, чтобы не стать объектом насмешек, да и просто не попасть в беду, я отправилась учиться в дальнюю безлюдную часть парка. Веселый гомон постепенно растаял в прохладной зелени. Кроны деревьев роняли кружевные тени на асфальтовые дорожки, уходящие в совсем дикий лес. Повсюду словно яркие всполохи жарко цвели тюльпаны. Я присела на лавочку и с волнением надела ролики. Теперь оставалось лишь одно — оттолкнуться и поехать. Сделав внушение сначала правой ноге, а затем левой, я поднялась и осторожно подалась вперед, маленькие колесики будто специально резко покатились в разные стороны, чуть не опрокинув меня. И расстояние от одной лавочки до другой показалось мне марафонской дистанцией, прогулкой канатоходца и ездой по горному серпантину одновременно. Преодолев его, я чуть ли не завизжала от радости. Следующий отрезок я проделала уже чуть смелее. Редкие прохожие смотрели на это презабавное зрелище и спешно разбегались от меня. Это слегка огорчало, потому что катание нежданно оказалось занятием не из легких, но я упорно шла к цели. Обычно на пути к этим целям со мной частенько происходили заминки и прочие нелепицы из-за наличия одного свойства. Некоторые называют его мечтательностью, а другие обычной рассеянностью. Случалось так, что делая что-то важное, я вдруг то уходила в мир собственных мыслей, то засматривалась на машины или уносилась взглядом вслед за необычным лицом или картиной. Не знаю, на что я засмотрелась в то утро, застыв посреди дороги, и в каком мысленном лабиринте блуждала, но очнулась я внезапно от ужасного грохота, — нечто неслось прямо на меня со скоростью гоночного автомобиля, волной цунами, вихрем, стихийным бедствием… За коротенькую долю секунды я поняла, что чувствует человек, в которого летит граната с выдернутой чекой… Взрывная волна, подняв сноп искр, отбросила меня на другой конец вселенной… Открыть глаза я не решалась очень долго. Было даже страшно представить, куда меня могло выкинуть. Первыми я разглядела головки тюльпанов, что сочувственно склонились ко мне, потом кусок синего неба и лишь за тем улыбающиеся лицо и улыбающиеся глаза одного с небом беспечно синего цвета. Подумать только! Смеяться, чуть меня не прикончив! — Ну надо же! , — воскликнуло существо очень чистым и звонким голосом, — да вы же самый красивый цветок на этой клумбе! От удивления и негодования меня затрясло, губы сжались, а ноздри раздулись. Я сидела на земле, примяв тюльпаны, с раскинутыми ногами, в роликах и от беспомощности и злобы не могла ничего сказать. Все слова будто рассыпались на буквы и не складывались ни в одну фразу, какую обычно кричат обидчику. А обидчик этот, мало того, что сумел удержаться и не пострадал, стоял, как ни чем не бывало, и посмеивался. — Да вы! .. Вы!!! .. — только и смогла выдавить я, чуть не заплакав от обиды. — Ко мне можно обращаться на ты.. — Ты! Ты! .. — дальше я хотела огреть виновника происшествия ругательством, но в замешательстве не смогла определиться каким — «дурак» или «дура», я до сих пор не разобрала, кто на меня налетел… — Наверное, вам надо оказать первую помощь! Позвольте вас извлечь из цветника! — опомнилось существо и протянуло тонкую руку. — Да, будьте любезны! .. Посмотрев как можно презрительней и нарочно помедлив, я протянула свою. Коснувшаяся ладонь была приятно горячей. Одним легким и сильным движением меня вытащили из клумбы, а потом эти самые руки принялись беззастенчиво отряхивать, вернее сказать, выбивать как пыльный мешок. «Стихия» похлопала меня по бедрам, подергала за плечи, повелела «подвигать пальчиками», что я выполнила безропотно и беззвучно, и даже приложила ладонь к моему лбу, словно проверяя, если ли температура. Наконец с самым серьезным видом она заявила, что я здорова, невредима и ко всему прочему хорошо выгляжу. Признаться честно, я обомлела. Негодование, захлестнувшее несколько минут назад, не то чтобы стихло, а сменилось на крайнее любопытство. Существо, которое умело кататься на роликах со скоростью близкой к скорости света и прекрасно владело телом, еще раз продемонстрировало свои способности: описало круг и, лихо подхватив меня за талию, усадило на скамейку. Теперь я, наконец, поняла, что передо мной девушка. Но вот с какой планеты она явилась, оставалось только гадать… Она стояла напротив вся в солнечном свете и светилась сама. Это сияние пробивалось сквозь ее серебристо-бледную кожу, сквозь рваные красные джинсы, стекало по растрепанной челке… Половина ее головы была выбрита, а другую половину закрывали волосы цвета платины. Высокая, угловатая и очень худая она казалась хрупкой. Но не болезненной, как модель с подиума, а здоровой и сильной, как молодой волчонок. Как тонкое дерево, которое, несмотря на все невзгоды, росло ввысь. Какая-то необузданная сила словно выплескивалась из нее наружу, — это чувствовалось на расстоянии. Лицо, подходившее больше мальчишке, упрямый нос, усыпанный персиковыми веснушками, алые губы, — эта необычная красота заворожила меня. В каждом ее движении жило что-то первобытное, давно утраченное людьми, нечеловеческое или…надчеловеческое… От смущения я резко тряхнула головой, — должно быть, я глазела на нее как на музейный экспонат. Наваждение отпускало с трудом. Не знаю, сколько прошло времени, но я вдруг вспомнила, что как-то неправильно себя веду, чуть ли не восхищаясь этой нелепой хулиганкой, а ведь стоило ее, как следует, отругать. — Вы что, даже не извинитесь?! — как можно строго и обиженно спросила я. — Нет, — возмутительно спокойно ответила блондинка и, заглянув в мои округлившиеся глаза, продолжила, — я могу, конечно же, извиниться, но не вижу в этом никакого смысла. Извинения обычно всегда бессмысленны. Я же предпочитаю исправлять недоразумения правильными поступками. — Ну и как же вы собираетесь поступить? — Например, научу вас кататься на роликах. Мне несложно совсем, а вам будет полезно… — Что? .. Что? .. Девушка склонила голову набок и подалась ко мне. Она смотрела очень пристально, излучая какое-то неведомое притяжение. Потом протянула руку и жестом пригласила следовать за ней. — Пошли?! Она произнесла это простое слово не как вопрос или уточнение, а как самый настоящий приказ. Так должно быть палач приглашает смертника на эшафот или убийца на пустынной улице, угрожая жертве ножом, требует отдать деньги. Нет, в этом «пошли» не было ни угрозы, ни жестокости. Впрочем, извивающегося скверного попрошайничества, каприза или умаления в нем тоже не было… Лишь сила, которую невозможно преодолеть. Этого «пошли» никто и никогда не посмел бы ослушаться… Оно просто лишало выбора… Не знаю, какой магией обладала блондинка, но я зачарованно подала ей свою ладонь. На миг ее прозрачно синие глаза оказались напротив. Эта синева, как мятежная морская волна, окатила меня с ног до головы… Она захватила мою руку нежно и крепко. От нее шел жар. Девушка оторвала меня от лавочки и повлекла вперед. От неожиданности я инстинктивно сжала ее ладонь. Тело, скованное нормами приличия и собственной неуверенностью, не поспевало за ее движениями. Коленки тряслись, а ролики казались адским механизмом, который жил собственной жизнью и имел на меня отнюдь не дружелюбные планы. Страх навернуться снова заставил вцепиться в блондинку чуть ли не до костей. Должно быть ей стало больно, но, не подав виду, эта «стихийная фея» сбавила скорость и осторожно направила меня. Она оберегала меня от падения и помогала объезжать прохожих. Скоро с узкой дорожки мы выехали на широкую аллею. Я ощутила, что таинственный огонь, полыхающий внутри моей новой знакомой, каким-то чудом перекинулся на меня. Горячий ток проник под кожу и пробежался по каждой мышце, устремился в сердце, вялое и давно уснувшее, и ударил разрядом. Сердце вздрогнуло и подпрыгнуло, толкнулось в ребра… Ноги неожиданно окрепли, и захотелось со всей одури рвануть вперед. Вероятно, это тут же отразилось на моем лице, и блондинка, хищно прищурившись, устремилась в самую людскую гущу, увлекая меня за собой. Держась за руки, мы ворвались в эпицентр весеннего счастья. Мы рассекали воздух под заводную музыку, набирая скорость. Мимо проносились площадки с аттракционами, лотки со сладостями, кафе на открытом воздухе, маленькие лошадки, дети и взрослые, цветущие деревья в подвенечных платьях, гроздья воздушных шариков, радуги, которые стерегли фонтаны, каменные изваяния, беседки и арки, изумрудные каштаны, велосипеды, распущенные волосы, модные наряды… Мы дышали весенней свежестью, ароматом выпечки, кофе и тюльпанов. Цвета сделались такими насыщенными, будто небесный художник только что расплескал их по земле, и краски еще не высохли… От удовольствия я зажмурилась. Миллионы крошечных пузырьков весело лопались и покалывали, неизведанная новая жизнь зарождалась во мне… Песчинка волшебства, короткий всплеск, необъяснимый и едва уловимый, вспышка, поймать которую можно краем глаза, остановив бешеное вращение мира… Я вдруг почувствовала себя единым целым со всей вселенной, со всем, что есть. Будто исчезла и растворилась в потоке или стала такой огромной, что вместила поток внутри… Когда я вернулась из радостных переживаний, то обнаружила, что блондинка валяется прямо на газоне, раскинувшись как морская звезда. Обессиленная я устроилась рядом. Мы шумно дышали и обмахивали себя руками. -Вот это покатались! — радостно воскликнула «стихия», завязывая разноцветные шнурки на зеленых кедах. Свои ролики она убрала в большой рюкзак. Я хихикнула в ответ. -Ааа! Пациент приходит в норму! — продолжила она, — Как же здорово, что ангелы принесли меня в нужный час, а то бы ты так и копошилась там между скамеек! .. — Между прочим, слегка обидевшись, указала я, — так себя ведут только последние безобразники. — Я безобразник, но далеко не последний. — Ага… вижу… Я вдруг заметила, что мы давно перешли на «ты» и находимся как-то неприлично близко. До сих пор я никогда не знакомилась с людьми на улице, и мое собственное поведение показалось мне очень странным. — А как же тебя зовут? — вдруг спросила блондинка. Это было первым ее «земным» «статистическим» действием за все время. — Дина… Звук собственного имени окончательно вынес меня в реальность. Я снова вспомнила, что я всего лишь Дина, с кучей нерешенных проблем и полным отсутствием планов на жизнь. — Очень приятно. Юна! .. Юна… Наверное, никакое другое имя не подошло бы для этого странного существа в рваных джинсах и майке с медведями, этому панку из серебряного века. Да, для панка века 21-го она слишком приятно пахла и складно выражалась. Эта совершенно бестолковая идея как нельзя лучше подходила под ее описание… — Юна — ты панк из серебряного века! — озвучила я. Не только же этой особе можно было острить. Юне это определение понравилось. Так понравилось, что она тут же предложила мне угоститься мороженым. Отказываться я не стала, я уже поняла, что влипла. Да и возвращаться домой не спешила. Несмотря на всю нестандартность ситуации, я чувствовала легкость и уют рядом с этой девушкой. Ее шутки задевали, но совсем не вызывали раздражения, которое часто наступало при общении с другими людьми. Мы купили пломбир и газировку и устроились на траве под раскидистым деревом. Юна облизывала мороженое с таким наслаждением, будто это было самое вкусное лакомство в мире. Она, судя по всему, просто наслаждалась собственным существованием… Вдруг девушка застыла и заглянула куда-то внутрь меня. — Как твои картины? — словно между делом спросила она Я вздрогнула и похолодела. Как она могла знать? .. — Никак! — огрызнусь я. Этот неизвестно зачем заданный вопрос словно расковырял мою старую рану… — С чего это ты решила, что я пишу картины?! — Да ни с чего. Просто у тебя такие глаза, которые могут быть только у художников. У художников всегда особенные и красивые глаза, потому что видят красоту мира… Юна говорила очень ласково. Она сначала залезла в болячку, а теперь на нее осторожно подула… — Я больше не пишу картины… — Странно… Наверное, это только сейчас. А потом ты напишешь много картин. Я вздохнула, потому что не горела желанием обсуждать эту тему с малознакомой Юной, да и с кем-то ни было и поспешила сменить тему. — А ты чем занимаешься? Я приготовилась услышать что-нибудь невероятное. Например, первый колонист на Марсе, дрессировщик дельфинов или странствующий тибетский монах… — Я актриса — сказала Юна очень убедительно и просто. — Должно быть в мультиках снимаешься?! — вырвалось у меня от изумления, а вовсе не от желания ее уколоть. Мне тут же стало неудобно. — Нет. Я играю в театре — улыбнулась блондинка. К своему стыду я очень давно не посещала театр. А те актрисы, спектакли с которыми я когда-то видела, совсем не походили на Юну. Конечно же, сейчас с развитием разных экспериментальных направлений, существовали постановки, где ее необычный вид считался бы уместным, но связать это существо с театром у меня не получилось. — У нас скоро, уже в пятницу, состоится премьера спектакля про котов и людей. Отчаянная драма! -Да… — Мне, кстати, пора идти на репетицию. Знаешь, мы работаем, как сумасшедшие, чтобы все успеть. Если у тебя будет желание, залетай на огонек. Юна хитро подмигнула, достала из рюкзака блокнот и ручку. Нацарапала что-то на бумаге и вручила мне оборванный листок. В ее каракулях значилось: » Овраг подпольщиков» ул. Арцыбушевская 27/7 19.00» Я не знала такой улицы. А такого театра подавно. -Юна, а что вы делаете в «Овраге подпольщиков»? — Мы устраиваем революции на сцене и в народных массах с целью изменить метафизику пространства. — Понятно… — это объяснение меня устраивало, спрашивать что-то еще я не осмелилась, чтобы не показаться невеждой. Юна доела мороженое, ее лицо выражало готовность к свершениям. Особенно забавный нос в веснушках. Она собралась уходить, а ко мне внезапно подкралась необъяснимая тоска, и совершенно не хотелось эту девушку отпускать. Я обеспокоенно погнала эту мысль прочь, как недоразумение… Вернее сказать, предпосылку для подобной мысли. Блондинка, поправив растрепанные волосы, уже махала рукой на прощание. Она задорно перепрыгнула с газона на асфальт, нацепила наушники и двинулась куда-то в сторону аттракционов. Тут до меня дошло, что нужно уточнить у нее адрес, что я заплутаю и не найду ничего, но Юны уже и след простыл. Я дернулась, чтобы ее догнать. Но оживленная миг назад дорожка опустела, и моей белокурой знакомой нигде не наблюдалось, словно ее не и было вовсе. Озадаченно я вернулась на то место, где мы беседовали. Вновь поглядела на пляшущие невпопад буквы в записке и, сжав ее в кулаке, побрела к выходу из парка. Волшебство, накрывшее меня сегодняшним утром, еще не успело рассеяться. Неистовая радость от нового успеха, скорости, движения и сочных красок отпускала медленно и осторожно, легким стало тело, — оно будто наполнилось воздухом, легкой — походка, и мысли — тоже стали легкими… Уже у ворот парка мне на нос села невесть откуда взявшаяся яркая бабочка и, похлопав крылышками по лицу, вспорхнула ввысь. Я подняла взгляд вверх, и синева, такая беспечная синева, упала на голову, и почудилось близкое присутствие Юны. А еще, что не глаза Юны цвета неба, а небо, все небо, цвета ее глаз… Тревожно и сладко вздрогнуло сердце. Уставшее и безразличное, смятое в грубый комок, мое сердце расправилось и зашевелилось как младенец в колыбели. Оно терлось о грудную клетку изнутри и тихо пело. Голос его был еще слаб, но теперь у меня появилась надежда, что когда-нибудь оно прозвучит в полную силу. Знакомство с чудаковатой Юной ободрило меня и в тоже время напугало. Слишком уж она отличалась от всех людей, которых я когда-либо видела, и слишком уж легко я попалась в ее веселую западню. И кто знает, вдруг она никакая не актриса, а городская сумасшедшая или вовсе преступный элемент. А что если в пятницу я попаду не в театр, а в притон, секту или куда-нибудь похуже? .. Но вскоре нежное майское солнце растопило все мои опасения, и я благоразумно решила, что человек, который так открыто улыбается, учит кататься на роликах и любит мороженое не может быть скверным, а то, что он нелепо выглядит и ведет себя, значит лишь, что он просто счастлив и не обременен глупыми условностями. В какой-то момент мне пришла мысль, что эта Юна даже гораздо нормальнее меня, напрочь забывшей о том, как быть счастливой и делать то, что нравится. Весь день я гуляла по городу, ела вкусности с уличных лотков и вернулась домой поздним вечером. Уже перед сном я достала альбом и карандаш (подумать страшно, как давно я не касалась этих вещей!) и нарисовала несколько набросков оставшихся в памяти сегодняшних видов. На последнем листе из гибких графитовых линий сложилась тонкая фигура Юны оглядывающейся на меня в последний раз. А потом пришел сон. Глубокий и крепкий, этот сон увел меня в лес, где пахло можжевельником, и стая молодых волчат играла на зеленой опушке… Через неделю пребывания у меня юнина записка приобрела жалкий вид. Несчастный листочек я теребила в руках по несколько раз на дню, бесчисленное количество раз перечитывала и даже один раз зачем-то переписала. Так, надо полагать, поступают с картами сокровищ или любовными письмами, с тем, что вызывает особенный трепет. Было не понятно, откуда столько трепета взялось во мне в ожидании спектакля. Никогда еще рабочая неделя не тянулась так долго, и никогда сама работа так не одолевала бессмысленностью и скукой. Блаженной пятницы я дождалась еле-еле, как застывший в штиль посреди океана корабль дожидается ветра, как сухая земля — ливня. Обычно на рабочем месте я частенько задерживалась, чтобы закончить все дела и никогда не позволяла себе ничего бросать, но в эту пятницу, едва стрелка часов доползла до 17.00, сорвалась и выбежала вон, сказав удивленным коллегам, что очень тороплюсь. Уже выходя из огромного сияющего свежим ремонтом здания торгового центра, я поняла, как сильно ненавижу свою работу. Так вышло, что работать бухгалтером- экономистом я не собиралась, а собиралась, как это обычно бывает в 17 лет, стать художником. Мое желание родилось не на пустом месте. Я рисовала с раннего детства, и когда мои сверстники слонялись по улицам или впервые танцевали на дискотеке, я смешивала краски или сидела у мольберта, доводя до ума очередной натюрморт. Уже в десять лет я разбиралась в стилях живописи получше студента училища искусств. Родители мою неистовую любовь разделяли и очень радовались, что их тихая умница из школы общеобразовательной сразу же бежит в художественную и » не занимается ерундой». Им льстили похвалы учителей и победы в конкурсах. Я и не подозревала, что мое заявление заниматься живописью профессионально повергнет их в такой шок. На меня тут же ополчились и заявили, что я «подрываю семейные устои». Однако с поддержкой всего одного человека, старшего брата Марка, я поступила- таки в художественный вуз. Мама тоже через полгода смирилась, а вот папа смириться не пожелал. Минул год моего счастливого и успешного обучения, как он заявил, что болен сердцем и скоро умрет. Несмотря ни на что, я очень любила отца и готова была на все, чтобы он поправился. Он действительно занемог и слег в постель. Мать начала нашептывать, что все произошло из-за моего самовольства и непослушания, и если бы я бросила свои художественные дела и пошла бы учиться в хорошее заведение, то папе бы полегчало. Ничего не оставалось, и через некоторое время я перешла в финансово-юридический университет. Папа, узнав, что у его дочери теперь будет правильная специальность, которая не оставит ее «голодной под мостом» так приободрился, что тут же пошел на поправку. Через месяц он уже снова заведовал в своей конторе, и мной снова все гордились. По окончанию учебы у меня уже появилось место работы в престижной фирме по продаже техники. А потом появилось куда более страшное — Андрей, представительный и перспективный молодой человек, который был по уши в меня влюблен и нравился всем так сильно, что прямо тошнило… До двадцати пяти лет я с завидным упорством делала вид, что очень довольна этим Андреем, достойной работой и правильной, благополучной жизнью. В общем-то, жила я неплохо, а еще каждый день обещала себе, что не заброшу живопись и буду находить для нее время, но это драгоценное время постоянно заполняли совсем другие вещи, и дверь в беспросветную темницу с каждым днем закрывалась все плотнее и в какой-то миг захлопнулась совсем… Спустя полчаса я уже искала в хитросплетении старинных улочек и закоулков нужный адрес. К слову сказать, прогуливаться среди живописных домов двухсотлетней давности или читать книгу в уютном сквере старого города было гораздо приятней, чем искать там конкретный адрес. А искать там конкретный адрес всегда являлось чем-то вроде адского испытания. В этих строениях и дробях человек мог заблудиться проще, чем в дремучей тайге. Я уже исследовала почти все дома на злополучной Арцыбушевской и уже сделала печальный вывод, что такого дома там нет, и Юна подло надо мной пошутила, как вдруг в самой глубине полуразрушенного двора мое внимание привлекла необычная красная дверь. Здание, в которое она вела, походило на большой шоколадный пряник. Вход охраняла старая черемуха, томно опустив ветви на козырек крыши. Я метнулась к этой красной двери с яростью, как бык к красной тряпке и тут же замерла в радостном восторге. На двери висела табличка: » Овраг подпольщиков. Творческая лаборатория ». Я потрогала дверь с опасением, что это мираж, но нащупала твердую шершавую поверхность. Однако ощущения некой нереальности только усилилось. Все происходило как тогда, в парке. Снова неведомый волшебник лил в воздух волшебство, снова предчувствие чуда настигло меня и мягко терлось у ног. И, казалось, я уже видела и белого кролика, и таинственный огонек, влекущий меня в неведомый мир. И стоит только переступить невидимую черту, как все безвозвратно изменится. Я набрала полную грудь воздуха и сделала шаг… Спускаясь вниз по скрипучей старинной лесенке с риском свернуть себе шею, я представляла, как мое тело расслаивается, — густые слои остаются где-то на пороге, а более светлые и легкие плывут вперед. И на мягкий изумрудный ковер спустилась уже не та я, что стояла снаружи у красной двери. Я оказалась в узком сумрачном коридоре. На стенах висели фотографии, и, о радость, на некоторых узнавалась Юна. Сердце тут же запрыгало, словно пес, который наконец-то дождался хозяина после долгого дня. Прислушиваясь, я сжала маленькую сумочку и пошла на свет. Коридор заканчивался бархатной занавеской, за которой слышались голоса и музыка. Я нерешительно отодвинула ткань и шагнула в помещение. Вернее сказать, заплыла в дивный аквариум с тропическими рыбками. Или на картину сюрреалиста. Пространство словно ожило. Неровные стены, выкрашенные в невероятные цвета, подмигивали друг другу. В углу, в нише, на развале настоящих апельсинов стояли ржавый ковш и черно-белый портрет какой-то дамы, с потолка на лесках свисал обнаженный женский манекен с дыркой в груди, из которой торчала алая атласная тряпка. Горели настоящие керосиновые лампы, изящная девушка с ореховыми глазами играла на гитаре. Гости удобно разместились на низких диванчиках, сделанных видимо из ящиков и фанерных коробок. Люди — рыбки энергично общались друг с другом, потягивали напитки из пластиковых стаканчиков и получали удовольствие от вечера. Я не успела надивиться этому великолепию, робко стоя у входа, как ко мне уже подскочил молодой человек в пиджаке в горошек, лихо отвесил комплемент и, представившись на французский манер Сержем, повел угощать вином. Я чувствовала себя очень неловко и не понимала, как себя вести. За последние годы я совсем отвыкла от вечеринок и всяческих сборищ, да и просто не особо их любила… Начала бубнить, что у меня нет билета, что давно не ходила в театр, а в подобном вообще не была. Серж понимающе закивал, и заверил, что в первый раз можно обойтись без билета. Нарочито галантно он вручил мне бокал и заявил, что категорически рад новым лицам. Я не поняла, что означало » категорически рад», но решила держаться рядом с Сержем, тем более с ним было очень весело. Он тут же начал увлекательное повествование о том, какие спектакли проходят в «Овраге подпольщиков», а когда невзначай обмолвился, что Юна одна из его лучших друзей, меня в одночасье бросило в дрожь. Захотелось что-нибудь узнать о ней, но нас оборвал звонок. Двери зала распахнулись, и публика устремилась занимать места. Я заходила последней и не знала, куда нужно садиться. В конце концов, милый Серж указал мне на свободное кресло прямо в первом ряду, где я и устроилась. Несмотря на то, что в театральном подвале было очень тепло, меня всю трясло. В зале, маленьком и очень уютном, пахло деревом, пылью и почему-то старомодными духами. Через пару минут свет погас. Голоса зрителей смолкли. Поднялся занавес и начался спектакль… Или некое происшествие перенесенное на сцену. Передо мной во всей красе развернулась бредовая история одной семейки — отца с замашками садиста, мамы пребывающей в вечной прострации, разгуливающей в прозрачном халате и в шапке в виде огромной малины, непонятого подростка, который чтобы привлечь к себе внимание мочился на диван в гостиной и сваливал это на кота. Роль кота досталась Юне. Кота — стоика, кота — философа, кота, который пожертвовал своим благополучием ради несчастного мальчика… На протяжении всего спектакля героя Юны таскали за шиворот и лупили так натурально, что мне то и дело хотелось вскочить и броситься ее спасать, кресло подо мной будто подогревали на огне… Кульминацией драмы оказалось разоблачение нерадивого юноши и его убийство собственными родителями, а в финале кот произнес монолог о том, какие несчастья могут произойти там, где отсутствует любовь. Его идея заключалась в том, что слова бессмысленны и тщетны, и людям только кажется, что они их понимают, а на деле одно и тоже слово может означать совершенно разные вещи для разных людей; и лишь язык любви универсален и понятен для всех… По иронии судьбы об этом знал только «бессловесный» кот… Было удивительно, что никто из актеров ничего не играл. У меня сложилось явное впечатление, что некий оператор снял на скрытую камеру данную форму существования в одной квартире и просто запустил в прямой эфир. И этот фееричный абсурд выглядел даже реальнее стопки бумажек на моем рабочем столе… В зале раздались аплодисменты. Такие громкие, точно аплодировали в Большом театре, а не в маленьком, затерянном от всего мира подвале. Артисты вышли на поклон и, напитавшись зрительской любовью, дружно скрылись за кулисами. В свете прожектора Юна ослепительно улыбалась. Лучи пронизывали ее сильное и одновременно хрупкое тело, превращали ее в видение, сказку, обрывок сладкого и короткого сна… Увидев ее в действии, я окончательно поверила, что она актриса, причем очень одаренная. Все закончилось. Включили свет, и гости стали покидать зал. Они хихикали и делились восторженными, а больше совершенно дурацкими комментариями. Мне же было не с кем поделиться, и не хотелось, потому что слова, действительно, показались бессмысленными, и лишь влюбленность, томящаяся внутри — настоящей… Покидать подвал никто не торопился. Все друг за другом перетекли в «аквариум». Оказалось, в «Овраге подпольщиков» существовали свои традиции, и все премьеры актеры, авторы и зрители отмечали вместе. Так было и в этот раз. Я спряталась в «апельсиновом» углу и наблюдала, как постепенно появляющиеся герои принимали поздравления. Режиссер, жгучий брюнет с глазами навыкате, отпускал шутки, пожимал руки и с наслаждением отвечал на вопросы. Под дружные вопли и смех бывшие » папа» и «сын» вынесли на руках «маму» с уже человеческой прической. А я ждала Юну. Нестерпимо долго. Но когда она пришла, то не обратила на меня ни малейшего внимания… Зато ее присутствие в миг зародило какое-то особенное движение, даже воздух изменился; к ней потянулись как намагниченные. Каждый пытался с ней заговорить, коснуться ее. Принять на себя частичку ее энергии, ее тепла, жизни, бьющей через край… Юна была популярной и любимой. Белая взъерошенная челка мелькала тут и там, губы смеялись. Блондинка успела перекинуться словечком с каждым и лишь меня, казалось, не видела в упор. Я вдруг почувствовала себя обманутой. Обида и разочарование после пережитого восторга, после недели ожиданий и надежд надкусили мое сердце как спелое яблоко. Заболело внутри, и слезы чуть не покатились из глаз. Осторожно встав с места и проходя к выходу никем не замеченная, я думала, что зря пришла в этот вертеп, зря потеряла свое время в глупых мечтах на неизвестную благодать, что этой Юне вообще нет до меня никакого дела… Захотелось поскорее сбежать из подвала и все забыть… Уже на лестнице меня остановил голос. — Эй, Дина, куда же ты уходишь? Я застыла и напряглась как струна. Под ребрами все ходило ходуном. Я оборачивалась медленно, будто заржавевший механизм… Юна смотрела ласково и удивленно. — Тебе у нас понравилось? Или слишком дико? Мы, честно сказать, еще та маргинальщина. Я уставилась на нее и не могла ничего ответить. Те самые слезы досады за пару секунд превратились в слезы раздирающей нежности и сдавили горло. Она стояла передо мной снова. Нездешняя… Приложив нечеловеческие усилия, я улыбнулась. Юна поднялась ко мне на пару ступенек, наклонилась к моему уху и заговорила тихо. — Ты представь себе, большая часть этих чудаков приходит сюда только для того, чтобы потом рассказывать своим товарищам, дуракам — модникам — эстетам, что они, дескать, приобщились к настоящему андеграунду, что они такие вот просвещенные в искусстве. А начни говорить с ними на хоть мало-мальски серьезные темы, то они не понимают ни черта. Такие смешные… Я хотела заняться тобой пораньше. Дина, я ведь очень рада, что ты пришла. Надеюсь, этот Серж хорошо тебя встретил. Я кое-как взяла себя в руки, промямлила «хорошо» и поблагодарила Юну за спектакль. Ее лицо стало спокойным и сосредоточенным. Она каким-то образом поняла мое состояние и приняла его. И что бы дать мне возможность прийти в себя, предложила выйти вместе на свежий воздух и прогуляться. Она вернулась в » аквариум» лишь на пару минут за вещами и вскоре снова была со мной. На улице мне стало легче. Смятение улеглось. Мы шли по безлюдному переулку укрытые вечерней прохладой. Фонари стелили под наши ноги желтые дорожки, тени деревьев плели узоры на наших телах. Город был непривычно молчалив, будто забыл все звуки, предоставив нам возможность слушать дыхание друг друга… Молчали и мы. Совсем недавно Юна заразительно смеялась и громко разговаривала, а теперь выглядела совсем отрешенной. Вдруг она резко остановилась, замерла на секунду и дикой кошкой метнулась к кустам сирени, мимо которых мы только что прошагали. Я не успела опомниться, а Юна уже протягивала мне пушистую густо усыпанную цветами ветку. Сирень благоухала. — Дина, у тебя сегодня такой взгляд, будто тебе хочется цветов. Ее голос был шутлив и нежен. — Да-да… Так приятно получать цветы… А тебе, наверно, их дарят много. У тебя ведь куча поклонников… Ты — прекрасная актриса… Это были мои первые связанные предложения, произнесенные за последние пару часов. На это Юна лишь усмехнулась. — Скажешь тоже — куча! Так себе, маленькая кучка! Но зато какие! Цветов не дарят, — мне больше нравится получать конфеты. Знаешь, такие шоколадные и с орешками! .. Ну, а если серьезно, то я просто люблю то, что делаю. Даже без конфет и цветов. И вообще думаю, что каждый человек должен делать то, что любит. И делать хорошо. Повсюду ведь одни беды от того, что люди хватаются за ненавистные дела и никак не могут выпустить их из рук… — Я, кажется, тоже не могу выпустить одно скверное дельце. Пальцы прямо не разжимаются… — С этим надо поработать! Немедленно! Ты же не хочешь наделать бед?! — воскликнула Юна и подскочила ко мне вплотную. Она опять выделяла энергию и жар. Взяла мои руки и развела их в разные стороны, да так широко, что чуть не вывернула. Приказала изо всех сил хлопнуть в ладоши. Хлопнула вместе со мной. А потом вся улица наполнилась нашими хлопками. Мы проделали это упражнение, казалось, сотню раз, заливаясь смехом. Я не сопротивлялась. Редкие прохожие косились на нас, но меня это не волновало. Вскоре мои руки стали легкие и наполнились силой, а мятежные мысли в голове улеглись как предновогодний снег. Мы в тот вечер делали еще много забавных вещей. Много разговаривали. Пили кофе на открытой веранде кофейни и считали зажигающиеся звезды. Уже за полночь Юна посадила меня в автобус, и в ту же секунду как дверь за мной закрылась, растаяла в воздухе. Перед тем как распрощаться, блондинка записала номер моего телефона и обещала позвонить. Как и в прошлый раз с ней не хотелось прощаться, и это чувствовалось еще острей. В ночной тишине, когда стихли все звуки, в тот самый миг, когда можно услышать собственную душу, если слушать внимательно, я услышала, что моя душа стремится к ее душе… Ни с кем и никогда я не испытывала такого счастья, как рядом с этим необычным существом. Я помолилась, чтобы мы стали друзьями. Молиться я не умела и мало что смыслила в этом, но мне показалось, что ангелы, если они существовали, приняли молитву. А еще я была уверена, что они непременно передадут мое пожелание Юне, потому что половина всех небесных ангелов пребывала у Юны в друзьях или жила с ней на одном этаже…