Laudanum

Однажды они все говорят две фразы: «Ты слишком упрям». «Ты слишком много куришь». Я человек-«слишком». Это слово меня преследует с пеленок. «Он слишком тихий, потрясите его, чтоб заплакал». «Он слишком громкий, потрясите его, чтоб заткнулся». Теперь я слишком мрачный. - Ты слишком мрачный, - Жаки на самом деле волнуется, сидит на корочках рядом с моей машиной, пытается меня веселить, но впустую. Этот чертов сезон закончился, и я бы сам себя уволил без выходного пособия. Впрочем, это только настроение. - Настроение. Пройдет. - Хочешь, я научу тебя пить пиво? Сейчас самое время начать, Арт. Пиво - это бальзам на твою мрачную душу. Эй, выбирайся, пойдем, я тебя научу. Вкратце: берешь в руку стакан и заливаешь содержимое в глотку, пять минут и наш малыш, как новый! А я смотрю мимо его смеющейся рожи, на двух людей, которым на все плевать. Да, Ники явно не доволен, но я осознаю, что минут через двадцать он забудет про ошибку на трассе, забудет про смерть, про всю эту бешеную возню, грязь и лицемерие и будет счастлив. Вечеринка! Не смотря ни на что! Его человек-праздник обнимается с тремя девушками сразу, но ведь Ники «другое дело». Совсем другое дело. Лицо у него усталое, напряженное, губы поджаты, но он таков почти всегда. Это ровным счетом ничего не значит. Маска "дель арте". Нам за последнее время удалось перекинуться только парой фраз. Совершено без интереса. Привет-привет. Равнодушный взгляд по поверхности. Точка. Конец связи. Я чего-то все время ждал, все эти месяцы. Умный человек, человек, который старается все понять и переварить, человек которому прямо, без обиняков, озвучили, что ждать нечего, все ждал, а вдруг… А что собственно могло произойти? О чем нам говорить? Мы не друзья, мы не соперники, мы никто. И все равно я на что-то надеялся, и, естественно, ничего не произошло. Я дурак. Проклятый дурак. - Не спи, пойдем! - Я догоню, твое пиво потерпит? - Если ты обещаешь с ним воссоединиться… - я вижу, как Жаки старается не пустить в себя всеобщее уныние и ощущение подспудного страха: «это мог быть я». Он смеется, а в глазах я вижу тревожное ожидание и почти мольбу. - Ты собираешься меня споить, чтобы… что? – я улыбаюсь, потом выбираюсь из кокпита и толкаю его в плечо, - чтобы послушать как я буду орать песни? Все всегда начинают петь, когда нажрутся. Учти, я плохо воспитан и кошмарно пою. Хочешь послушать? Хочешь? Репетиция, а вдруг ты передумаешь накачивать меня пивом! Я скрипуче, старательно фальшивя, выдаю пошлейшую частушку. Он вскакивает, пихает меня под ребра. Смеется, теперь с облегчением. - Что за прелесть! Научи меня? Там есть продолжение? Что дальше ты сделал с той козой? - Маленький еще. Проваливай. Догоню. Все суеверны. Всем обязательно нужно напиться и в какой-то момент, перестать вдруг, шутить, галдеть и препираться. Замолчать и замереть. Как-будто молчание искупает некую вину перед погибшим человеком. Как-будто это что-то изменит в будущем. Как-будто вина на самом деле есть. - Привет. Ники подходит с таким видом, словно его тошнит, но он слишком хорошо воспитан, чтобы сделать это на людях. - Привет. Я совершенно не понимаю, что происходит. Я ничего не чувствую, и ни единой мысли нет. - Ну что, неудачник, - он говорит по-итальянски с тягучим, мягким акцентом иногда проглатывая окончания. Лучше чем большинство. Ему нравятся сложные слова, и он никогда не путает падежи. Не знаю, как он умудрился так хорошо выучить язык. Возможно это талант. - Как дела? - Нормально. Как ты? Он смотрит на меня, чуть склонив голову набок, сосредоточенно и безо всякого выражения на узком бледном лице. Ничего не видно. Только в глазах ядерная смесь чувств. Но нужно очень внимательно приглядываться. Я люблю смотреть ему в глаза. Его это злит. Он красивый человек. У меня не получается перестать им любоваться. - Ты как-то звал меня в гости, в свое дурацкое село, или нет? - Мы договорились созвониться после сезона. - Самое время. Я решил сэкономить на звонке. Ну? Ты уже передумал? - Нет. Когда? - Сейчас. Я сдал билет, возьму другой. Какой там у тебя самолет? Милан? Рим? Плевать. Я понимаю, что с ним что-то не ладно, но вопросов не задаю. Мне достаточно одного понимания. Потом разберемся если понадобится. Любому другому я бы отказал. У меня не лучший период в жизни, я устал от бесконечной смены скандалов и лицемерной заботы. «Арт без нас пропадет, да и как же мы без Арта». Я просто чертовски устал и хочу запереться в своей крохотной миланской квартирке, которую бабушка называет исключительно «жуткая нора» и тупо спать. Веками. Но Ники все мои планы уничтожил за долю секунды и сделал меня счастливым. На это способен только он. - Милан, - говорю я, - скорее всего мест уже нет. - Плевать, сяду за штурвал. Ты куда сейчас? - Жаки решил меня напоить, так что я не знаю… - Я с тобой. Переодевайся, и встретимся у четверки. Я не хочу общаться со всякой швалью. Понятия не имею, что он под всем этим подразумевает, но какого черта! Я киваю, и лучшее свое время показываю в паддоке. В бар набиваются уже хорошо принявшие американцы, к нам кто-то постоянно пытается подсесть, Жаки шутит и безуспешно заставляет меня выпить, но пиво - мерзость хуже вина, так что даже обаятельный Жаки Икс не способен выманить у меня из рук стакан колы. Ники надирается джином с тоником и периодически язвит, поддевая всех без разбору. Нас называет исключительно неудачниками, что страшно бесит Жаки. В результате они заводятся на тему говенной подвески Лотуса, и это перерастает сначала в спор, потом в обсуждение механиков, потом все сходятся на том, что главный неудачник сегодня – я. Потому что я не пью и вообще уныл. Я посылаю их к чертям, вкратце рассказываю насколько сами они, на своих старых развалюхах, жалкие черепахи, заталкиваю пинками в ависовскую машину, и отвожу в гостиницу, от греха подальше. У американцев совершенно нет принципов: кто-то запустил в бар двух хорошеньких журналисток. Хант так и не нарисовался. У всех свои вечеринки и, честно говоря, мне плевать. Я не собираюсь сейчас об этом думать. - Надо еще выпить, - говорит Ники, останавливаясь у ресепшн, - хреновая вышла вечеринка, скучно. И чертов бельгиец слишком много улыбается. Арт, пойдем выпьем? - Нет. В номер. Возмешь что захочешь в мини баре. - Не командуй! - кривит рот и отпихивается, когда я пытаюсь взять его под руку, - Отстань, Арт, ты такой веселый, как дискотека в похоронном бюро! А я хочу развлекаться, я чертов Ники Лауда! Хочешь автограф? Могу расписаться на твоей заднице! - Ты меня достал, - говорю я и насильно затаскиваю его в лифт. Он честно сопротивляется и ругается по-немецки, - домой. Спать! Хватит с тебя вечеринок! - Ну и вали отсюда! - говорит он мрачно, когда оказывается на пороге своего номера, - знаешь в чем твоя проблема, Арт? - Знаю, - я собираюсь уйти, но у Ники другие планы. - Нет, твоя проблема в том, что ты слишком много куришь и слишком нудный, - и он затаскивает меня в номер. - Не смей никуда уходить! Сядь. Сейчас я найду, что бы нам выпить в этой дыре! Я понимаю, что с ним все не так. Он приложил серьезные усилия, чтобы напиться, но глаза все еще ясные, злые и тревожные. - Что случилось, Ники? Я не уверен, что задаю этот вопрос вовремя, но не пошел бы он к черту! Не сахарный, не растает. Я знаю, что ему больше не с кем поговорить. И ему это необходимо. Поэтому я оказался здесь. И это хорошо. Каждый из нас получит свое: он, наконец, выплеснет на меня свою злость, а я просто побуду с ним. Я скучал. Мне надоело видеть его только издалека и по телевизору. Я дурак, конченный дурак, но я люблю этого человека. Это выше разума. - Что случилось? – переспрашивает он и лезет в мини бар за выпивкой. - Ты у меня спрашиваешь? Знаешь что, Арт, я очень постарался быть милым, но вот сейчас, заранее прошу прощения, все. С меня довольно кривляний, сыт по горло! - Так что случилось? - вообще, это удивительная его черта: завестись с полуоборота, но при этом изо всех сил сохранять на физиономии насмешливое, презрительное выражение, как будто в одиночку беситься ему неуютно, надо вывести из себя и собеседника - для гармонии. - Ничего! Просто ты все портишь! Я не знаю, почему ты вечно лезешь в мою жизнь и все портишь! Как чертова пиявка! - Не понимаю, - я действительно ничего не понимаю, кроме того, что Ники решил сделать из меня боксерскую грушу. Естественно я никакой вины не чувствую. К тому же, мы полгода практически не разговаривали, что бы там он не воображал. - Не понимаешь? Ладно, - он открывает крохотную бутылку коньяка, и я думаю, она его прикончит, - помнишь, что ты мне ляпнул в Испании? Не помнишь уже? Плевать тебе десять раз, да? Сказал дерьмо и забыл? - Помню. Я все помню! – у меня совершенно не получается сохранять спокойствие и все сразу выплескивается наружу. Надо бы взять пару уроков у Ники. Я понимаю, что он в отчаянии и ему крайне хреново, но я этого не вижу. Он улыбается. Ужасно. Совершенно ужасно. Лучше бы он в драку полез, честное слово! - Стоило бы зашить твой поганый рот, Артуро. - Объясни. - Объяснить? Ты влез не в свое дело, пытался мне все испортить, и пожалуйста… Ты все испортил. - Я? – нет, я уже догадался о чем он, но вот так, впрямую, обвинять меня в том, что, в любом случае, должно было однажды произойти? За гранью. Но это Ники. Когда он в бешенстве, он способен говорить чудовищные вещи. Думаю, он не совсем соображает, что именно несет. Ему важен результат: чтобы его оставили в покое или чтобы мне стало хуже, чем ему. Как сейчас, например. И если потом никто не потребует объяснить зачем он это дерьмо сказал, он забудет. Я выслушиваю длинную тираду на немецком, потом еще парочку оскорблений по-итальянски и наконец, он поясняет, выпивая залпом пятьдесят грамм коньяка: - Тебе больше всех хотелось, чтоб у меня ничего не вышло, чертов извращенец! Но вот что я тебе скажу: у тебя тоже ничего не выйдет. Ты самый отвратительный итальяшка в мире, меня от тебя тошнит, Мерцарио. - Ты смешал джин с коньяком, вот тебя и тошнит, - я совершенно не могу сдержать раздражения, поэтому закуриваю и ухожу подальше от этого безобразия. К окну. - А сейчас я добавлю шампанского, - слышу я за спиной его насмешливый голос, - и тогда точно тебе врежу. - Рискни здоровьем, - говорю я уже откровенно скрипя зубами от ярости. Врежет он мне! Сам себе врежь, Ники Лауда! А лучше проверь зрение, потому что я не собираюсь отвечать за твою слепоту! - Сволочь, - говорит он мрачно, - я тебя ненавижу. - Я тоже тебя ненавижу, - и, клянусь, именно это чувство я сейчас испытываю! – Какого дьявола ты несешь?! Я не виноват в том, что у тебя ничего не вышло, я вообще не знаю, чего ты добивался! - Ты знаешь, - он подходит, встает рядом и берет из моей пачки сигарету, - ты все знаешь. Ты и тогда все знал. Только ты должен был заткнуться и не портить людям жизнь. - Кому я испортил жизнь? - Мне. - Вранье, я меньше всего хотел тебе испортить жизнь. - Хотел. Ты все еще на что-то надеешься, да? Ты был бы рад, если б у меня… У нас ничего не вышло? - У вас бы ничего и не вышло, - черт меня дергает за язык, но я очень, очень зол и расстроен. Это оказалось даже хуже, чем смотреть на веселую парочку в паддоке. Все эти обнимания, похлопывания, совершенно счастливое лицо Ники – тоскливо, тяжело и мучительно, но то, что я вижу сейчас - ужасно. Я мгновенно перестаю злиться. Это невозможно. Черт их обоих подери, но я бы что угодно отдал, лишь бы они поладили! Однако иллюзии имеют свойство разваливаться, и всегда под обломками оказывается страдающий человек. - Мне плевать на его девиц, - Ники, вопреки моим ожиданиям, не взрывается очередной порцией ругани и это особенно погано, - мне было вообще на все плевать. Я могу не отсвечивать, я могу просто пойти спать, у меня полно дел, я никогда не бываю настолько свободен, чтобы убиваться из-за мужика! Я не какой-то хныкающий голубок, которого обидели! Меня нельзя обидеть, мать твою! Потому что мне плевать на все, кроме гонок! Но мне нужно было всего ничего – чтобы этот придурок любил меня чуть больше, чем своего долбанного попугая! Хотя бы немного. Он курит и смотрит в окно. Спокойный и сосредоточенный. Цедит слова как будто через силу. - Или нет… Мне плевать на любовь. Это фикция для таких, как ты, Арт. Всякие приторные сопли мне не интересны. Ни толку, ни удовольствия. Просто… Ему на все насрать. Его нет. Он спит, понимаешь? Он стоит на ушах, трахается, отвечает на вопросы… На простые вопросы – и при этом спит! Поверишь? Нет. Никто не поверит. Никогда. Я не представляю, как человеку может быть настолько параллелен мир. Меня бесит, что я так не могу. Что он сделал меня, этот чертов Джеймс Хант. Я психую, я постоянно на взводе, я хочу, чтобы он обратил внимание на меня, но… Он спит! Спит и постоянно трахается с какими-то девицами! «Ой. Извини, Ники, мы тут расслаблялись. Присоединяйся!» Его трясет. Хотя голос ровный и все еще с оттенком едкой иронии, но заметно, что это предел его стараний. - Я тоже хочу плевать на весь мир, а не быть мрачным нытиком, который постоянно ждет, когда свет очей наконец оторвется от важных дел и проснется хоть на минуту, чтобы сказать «Ты мне нужен, Ники» или, на худой конец, «Я скучал, иди ко мне». Я не хочу быть этим человеком. Это не моя роль. Он замолкает, нервно дергает плечом и кажется совершенно разбитым. Я не знаю, что сказать, ни одного дельного слова в голову не лезет. Что скажешь в этом случае? Даже будь я его лучшим другом, я бы не нашелся. Утешать? Мне бы в голову не пришло, но другой мог бы получить ушат словесных помоев, после которых навсегда заклеймил бы Ники бессердечным ублюдком и скотиной. Я отлично знаю, на что он способен, когда растерян и подавлен. Наконец я исторгаю из себя хоть что-то: - Ты расстался с ним? - Представь себе, нет, - он смеется, упирается лбом в оконное стекло и так стоит, чуть покачиваясь, - нет. Я сказал ему, что я никуда не лечу с ним. Он сказал «Отлично» и пошел пить с Эмерсоном. Меня звал, конечно. Он милый парень, честное слово! «Брось, Ники, все мы смертны, пойдем помянем, отпразднуем. Девок позовем. Не вешай нос». И все такое. Я должен был заплакать от умиления? Вот так. Та мерзость, которую ты сказал, - это бледная тень, Арт. - Хватит пить, - я понимаю, что это добром не кончится и аккуратно забираю с подоконника початую бутылку шампанского, - пойдем, тебе надо лечь. - Я знаю. Хреновое состояние. Тошнит от всего. И больше всего от себя. - А это почему? - Потому что… Я проиграл. Чтобы я мог спорить с ним, он должен быть трезв и зол. А в этом состоянии ничего не выйдет. Поэтому я молча подталкиваю его к кровати, сажусь рядом и жду, пока он уснет. - Завтра я буду очень плох, - бормочет он, натягивая плед на уши, - очень. Не смей мне говорить, что я все сделал не так. Я все сделал как надо, просто… Ты сглазил, сволочной Арт. Утром я долго валяюсь в постели, не обращая внимания, на разбросанное по номеру шмотье и сувениры. В любом случае мой самолет в девять вечера, я успею еще сто раз собраться и пережить тот факт, что вчера Ники просто погорячился насчет билета в Милан. Сболтнул в расстроенных чувствах. А теперь просто забыл. Похмелье, поганые мысли, все плохо - не до вчерашней болтовни. Арт? А что Арт? Переживет. Люди часто так делают, когда им плохо, и никогда не думают о последствиях своего настроения для других. Никому больше не может быть плохо, никто не впадает в отчаяние. Я иногда тоже так рассуждаю. Все жутко эгоцентричны, когда им хреново или очень хорошо. В результате я твердо решаю, что он все забыл, но все равно жду до полудня. Потом, изведя сам себя до состояния срыва, спускаюсь в «Итальянский дворик», где дают вполне сносную пищу, хотя я не пойму, что имеют в виду американцы, называя это место «итальянским», пью кофе, потому что ничего больше в рот не лезет. Настроение падает до абсолютного ноля. И я начинаю убеждать сам себя, что спать полмесяца – это предел мечтаний, а съездить в Чивенну – настоящий праздник жизни. Где-то через полчаса я уже в норме, размышляю о том, что надо зайти в пару магазинов, докупить всякой чепухи по списку, потому что моя кузина Лоренца и оба племянника остались без подарков. Мне приносят счет. И тут, как черт из табакерки рядом, появляется Ники. - Какого дьявола, я тебя ищу везде? Куда ты делся? – с места в карьер начинает на меня ворчать. Вид у него неважный, но глаза живые и порядком злые, - по родине заскучал? Мы о чем договаривались? - О чем? - Кто вчера надрался, я или ты? - Ты, Ники. -Но я все помню, а в твоей пустой башке одни макароны с сыром! Я заказал какой-то билет в первый класс на сегодня. Если это не твой самолет, сам будешь все исправлять. Я плохо себя чувствую, и я хочу чаю. И нормальной еды. Здоровой, а не этой жирной переперченной мерзости, которую здесь называют яичницей. Я разглядываю его билет, понимаю, что каким-то чудом мы летим все-таки одним рейсом и чувствую, как внутри все становится пустым и легким. Я не знаю, как похмельное чудовище с опухшими глазками китайца и кривым, недовольным ртом сделало это. Но это настоящее волшебство. Я улыбаюсь как дурак. Я ликую. Мне хочется смеяться, и я смеюсь. - Хватит ржать, - сухо говорит Ники и смотрит на меня так, словно увидел мокрицу, - ты меня бесишь. Семь часов в воздухе мы валяем дурака, ходим курить и обсуждаем сезон. Без конца болтаемся по салону, пока мой сосед не уступает Ники место. Только тогда наши задницы перестают мелькать перед недовольными лицами пассажиров. После дозаправки в Дублине Ники перестает едко критиковать вся и всех, и внезапно сообщает мне, что Монца его потрясла. - Я не думал, что твой гроб на колесах может выжать такие обороты. Полный бред! Только твоя заслуга. Будут болтать про свои новые шасси – плюнь им в лицо. Это совершенно не напоминает похвалу. Больше похоже на сарказм. Но, не смотря на то, что высокомерие Ники невыносимо, я доволен. Я вообще чувствую себя великолепно. Как-будто я чертов чемпион. В Милане идет дождь. Я забираю свою машину со стоянки, и мы без проблем добираемся до дома. - Ты человек-бардак, Арт, - осматривая мою квартиру Ники потирает виски, - здесь слишком много барахла. Как ты живешь вообще? Жуткая нора! Мы лежим в полной темноте. Так тихо, словно мы не в большом городе, а глубоко в лесу. Я слышу его дыхание и понимаю, что он не спит, хотя устал, как собака. - Не уснуть на новом месте? - Слишком мягкий диван. Не знаю. Здесь слишком спокойно. Я не привык. Все слишком. - Ничем не могу помочь. Терпи. Поедем завтра в Чивенну, там будет все, как ты любишь. Громко, радостно и даже на полу поспать могут предложить, если вдруг кровать не устроит. Утром мы выметаемся завтракать в тратторию. Никого нет. Фредо, мой приятель, хозяин домашней забегаловки готовит заказ сам. Ему плевать на то, кто мы такие. Я обещаю Ники, что так будет все время, что он у меня в гостях. - Не верю, - говорит он, посмеиваясь над моей серьезной тирадой о прессе и о том, что если через неделю он не почувствует себя ничем не примечательным, обычным человеком, я сам себе откушу голову. - Увидишь. Он думает, что весь мир только тем и занят, что вынюхивает его подноготную. Несомненно, есть люди, которые душу продадут за то, чтобы знать, что и где сейчас делает Ники Лауда, но это мизерная часть человечества. К тому же, я дома, и я знаю, как здесь оставаться незаметным. Мы выезжаем из города в девять. - Послушай, - говорит он, сосредоточенно глядя на дорогу, - ты уверен, что это нормально? Я имею в виду твою семью. Это вообще уместно? - Да. Они буду рады, - я не очень понимаю, почему его беспокоит поездка в Чивенну, но я, видимо, привык к простым отношениям с родней. У Ники все иначе, - я волнуюсь, как бы тебя не придушили от восторга. Потерпишь? - Дикие вы люди. - Мы радушные и любим гостей. - Вы все сумасшедшие. Естественно, дома нас ждет безудержное веселье. Начинает этот цирк, как всегда дед: - Только не говори, что ты, как мой внук, не пьешь. Это лучшее вино в Италии. Урожай 72-го. Никто из вас, мелкие голодранцы, никогда такого не пробовал. Держи стакан, вот так. А теперь пей. Ники стоически выпивает эту гадость и улыбается. Совершенно искренне: - Отличное вино. Дольчетто? - Господи, разумный человек в нашем доме?! Как так вышло?! – дед в восторге, грозит мне кулаком, - Учись, Артуро! Настоящий мужчина пьет вино, а не всякую американскую дрянь, которой только сортиры чистить! – обнимает Ники за плечи. Доволен как черт. - Не слушай моего внука, он бестолковый! Пойдем, я покажу тебе настоящий алмаз дольчетто. Лучшее вино из лучшего винограда, это тебе не дурацкий 72-й! Нет, хороший был год, лето жаркое, но вино должно уметь ждать! Я тебе дам попробовать рай, вот что! Благословенный 65! Я понимаю, что это может плохо кончиться для Ники, но тут, по счастью, бабушка прекращает балаган и зовет нас к столу. Никто ни слова не говорит о гонках. Никто не лезет с глупыми вопросами. Все весело напиваются и без конца едят. Приходят соседи, приезжает мама с сестрами. Под столом ползают племянники и хватают кого попало за лодыжки. Отец тащит нас смотреть свою новую машину. Разговоры становятся громче, а темы меняются уже с рекордной скоростью, и как всегда обед плавно перетекает в ужин с песнями. Пока кто-нибудь не заснет за столом. Люблю этих людей, хотя, откровенно говоря, они, по большей части, невыносимы. - Теперь я понимаю, почему ты такой псих, Арт, - Ники смешно и я тоже улыбаюсь, потому что сейчас хорошо заметно, что он наконец действительно расслаблен и доволен. То ли дедова «божественная» кислятина сделала свое дело, то ли ему просто понравился весь этот бардак, - годами противостоять таким серьезным людям… Как ты умудрился выжить и остаться таким тощим? - Я не тощий. - Мне дышать трудно, знаешь. Пойдем, пройдемся. Жрать в таких количествах опасно для жизни. Темно, и в кустах на обочине истерически орут цикады. Ночь очень теплая, асфальт до сих пор хранит жар дня. Мы идем молча, но я чувствую, что он хочет что-то сказать, но не понимает, как начать. - Спасибо. Я думал, что это дурацкая идея - поехать с тобой. Я был очень зол и меня все раздражало. Одиночество особенно. И ты раздражал, Арт, но ты меньше, чем все остальное. А сейчас… я в порядке. - Ты умеешь благодарить, - мне смешно, но я не подаю виду, - потрясающий талант находить нужные слова. - Не придирайся ко мне! В конце концов – это действительно сумасшедшая идея. Я был не в себе. - На здоровье, Ники. - Ты же понимаешь о чем я? - Конечно. Еще немного и ты скажешь мне спасибо за то, что я тебя связал и насильно запихнул в самолет. - Что за бред?! Но ты должен понимать, что я был не совсем в себе. Иначе, я бы никогда… - Не волнуйся, я по-прежнему осознаю, что мне ничего не светит. - Я не об этом! - Об этом. Тебе хорошо, ты успокоился и теперь боишься, что я возомню себе неизвестно что. Забудь. Ты мой гость. Я рад, что ты решил приехать. Не забивай голову всякой мутью. Я лгу. В основном самому себе. Это не в моих правилах, но сейчас я чувствую себя настолько счастливым, что даже сам себя не в состоянии одернуть. - Мне надоело делать тебе больно. Но если ты проклятый мазохист, сам виноват. - Иди к черту. Завра я покажу тебе наше озеро, и ты забудешь все вообще. - Озеро? – Ники разочарованно фыркает, - я думал, мы рванем на море… Он просто не знает, о чем говорит! - Море? Будет тебе море. Мы не говорим больше о Джеймсе. Это не табу, просто в какой-то момент мне кажется, что даже тень этого человека ушла из нашего настоящего. Ники совсем другой. С ним легко. Его шутки, вроде черного портового юморка, которые я считаю иногда слишком циничными, начинают мне нравиться. Я смеюсь так часто, как никогда раньше. А он изощряется еще пуще, так, что когда мы добираемся до Капри, у меня болит лицо от постоянного смеха. Впрочем, я не сдаюсь и отвечаю ему в его же манере. Я не циник, но некоторые его взгляды на мир мне становятся понятны. Он тоже не циник, как бы ни старался это демонстрировать. Он просто очень раним и очень сдерживает себя, чтобы спрятать ранимость. Загнать ее как можно глубже, так чтобы забыть совсем. Я думаю, в конечном счете больше всех его ранит он сам. Ники Лауда. Его никто не узнает. На нас по-прежнему не обращают внимания. Я постарался на славу, но Ники это признать не может: - Это потому что итальяшки меня не любят. Я лучший, а вас всех бесит, что я не макаронник. - Ну что ты, - я отвечаю ему совершенно серьезным тоном, старательно изображая на лице сочувствие, - конечно нет. Просто всем на тебя плевать. Никто тебя не знает, а так … конечно бы тебя все любили. Хвала господу - нет ничего более итальянского в мире. Мы много спим, едим, валяем дурака и ездим по острову. Я показываю ему Сан-Джакомо, парк Августа, все эти совершенно потрясающие останки великой римской империи. Но по мнению Ники – это старье для тупых туристов. Зато катер, который одалживает мой школьный приятель Рик Шалоя, производит колоссальное впечатление. Мы пять часов гоняем вокруг острова. Но не для того, чтобы посмотреть роскошные пейзажи, а потому, что Ники не сразу справляется с управлением и ему необходимо приструнить «чертову лодку». Я понимаю, насколько мы разные люди. Полярные. И по темпераменту, и по характеру, и по взглядам на мир. Но я наконец осознаю, почему испытываю к нему то, что испытываю. Даже если это часто больно и безо всякой перспективы. Он невероятно яркий, сильный и красивый. Если это увидеть разок, невозможно потом прикидываться, что ты слепой. И он самодостаточный. Я перестаю мысленно называть себя дураком. Это пустое. Я не дурак, мне просто не везет. Нужно иметь мужество признать, что ты попал впросак и твое сердце принадлежит человеку, которому ничье сердце не нужно. Даже свое собственное. Он любит все, что дается ему с потом, кровью и на разрыв аорты. Меня он не полюбит никогда. - У тебя нет гордости, Арт. - Нет. Мне хватает достоинства. Гордость – это для чванливых засранцев. - Чушь, гордость должна быть у всякого нормального человека. А ты больной. Тебя абсолютно не беспокоит, что мне на тебя плевать? Ты сам себя унижаешь и рад. - Я себя не унижаю. Нет ничего унизительного в любви. - И что, ты бы сделал, если б я сказал: «ладно, пока на личном фронте глухо и ты сойдешь»? - Ты действительно так думаешь? - Нет! - Жаль. Я бы не отказался. - Ты моральный урод, Артуро. Это дико, не находишь? - Люди так часто поступают, не вижу в этом ничего дикого или недостойного. - Фу, это жутко унизительно. Мне самому противно. Гадость. Мы лежим на пляже и, наверняка со стороны выглядим как два ленивых, распаренных тюленя. - Не вижу ничего ужасного. Я знаю, что ты ко мне не испытываешь нежных чувств, но мне хочется быть с тобой, даже на таких неравных условиях. Мне просто нравится, что ты есть. В принципе. И, знаешь, не надо врать. Я тебе вовсе не противен. И тебе не плевать на меня. Я приподнимаюсь и смотрю на него в упор, ожидая ожесточенного сопротивления. Он очень любит убедить себя в чем-то, и быстренько забыть как обстоят дела в реальности. - Размечтался. - Ники! - Хорошо, не плевать, но ты даже не пытайся себе что-нибудь нафантазировать. Я же сказал, что не хочу делать тебе больно. - Я не такой трепетный, как тебе кажется. - Все равно. Ты долбанный Ромео и это меня нервирует. Как вправить тебе мозги, Арт, чтоб ты прекратил заниматься ерундой? Найди парня, который оценит тебя. Ты хороший человек. Ты чокнутый, конечно, но ты чертов герой детских сказок без страха и упрека. Я точно знаю, что ты, такой как есть, сделаешь кого-нибудь жутко счастливым. Я даже завидую немного этому «кому-то», потому что он точно тебя не достоин. Ники переворачивается на живот, приподнимается на локтях и смотрит на меня исподлобья. Упрямо и серьезно: - Прекрати этот бред. Выкини меня из головы. Он не понимает, как можно его любить. Как кому-то взбрело в голову любить его просто так. Я качаю головой. Иногда мне кажется, что я бы с удовольствием о нем забыл. Потому что он совершенно прав: я мог бы стать чьим–то счастьем, чей-то радостью. Я очень верный и во мне много нежности. Но ничего не выйдет. - Упрямый дурак, - говорит он с подчеркнутым отвращением, - чертов клещ. Как обычно, вместо отвращения в его глазах что-то вроде тревожного сомнения. Словно ему хочется сказать что-то совершенно другое, но в списке хороших вещей для Ники Лауды этого пункта не может быть никогда. - Сам дурак, - я ложусь на спину, закрываю глаза и улыбаюсь, - но спасибо за заботу, ты очень мил сегодня. Но, чтобы не возвращаться к этой теме, скажу: «какой-то парень» мне не нужен, да и я ему не за чем. Мы решаем не останавливаться в Неаполе, и возвращаемся на север, периодически сменяя друг друга за рулем. - Ладно, покажешь мне это свое озеро. Как будто я озер не видел! Он не понимает, о чем говорит! Ники постоянно норовит превысить скорость и ругает меня на разные лады, потому что я четко слежу за этим. - Ты точно не соскучился по журналистам? А то прибавь газку. Карабинеры у нас чуткие и многие смотрят по телевизору не только футбол. - Ты зануда, Арт. Я вообще не трогаю эту педаль. Мы ползем как мертвые улитки! Юг конечно восхитительный, я знаю, что все без ума от него, но никто меня не убедит, что есть места, красивей наших северных гор. Когда мы подъезжаем к Лекко начинается дождь. Ники ворчит на погоду, просто чтобы заставить меня стыдиться своей идеи. - Озеро, - он кривит рот и просто источает презрение изо всех пор, - прекрасное озеро с подачей прямо в машину! Мы поднимаем верх, и я пересаживаюсь за руль. Друг отца Джованни Скола выдает мне ключи от своего домика, и сует в нагрузку пакет с овощами, чоризо, хлебом и двумя бутылками вина. - Ночью обещают похолодание, затопи камин, ты знаешь, где дрова. Если что, позвони мне, мы провели туда телефон в прошлом году. Он очень гордится этим фактом, я улыбаюсь, уважительно киваю, и передаю приветы всем его многочисленным родственникам. В ответ получаю тираду о бабушке с превознесением всех ее достоинств и приветы всей мой родне с перечислением. Словом, через 15 минут Ники смотрит на меня, как на больного, с жалостью, и говорит с непередаваемо ядовитым сарказмом: - Господи, какие все вежливые! Вы не боитесь состариться, пока расшаркиваетесь? - У нас есть телефон, - отвечаю я весело, - камин и тонна еды. К тому же тут вино, которое ты так любишь. - Ладно, где там твое озеро? Я хочу выпить и позвонить. Мы выезжаем на побережье. Солнце садится, отражаясь в воде всеми оттенками от нежно- розового до бордового, горы сияют, ловя его последние лучи. Очень тихо, только где-то кричит чайка . Я останавливаюсь и выхожу из машины. Ники выбирается следом. - Ну и что? – спрашивает он, зевая, - Там вода и здесь вода. Никакой разницы. Я знаю, что он впечатлен, но назло мне изображает скуку и безразличие. В домике Джованни ничего не меняется. Кажется, что со времени, когда родители ссылали меня сюда на лето, ни одна вещь не двинулась с места. - Странное место, - Ники устраивается с бутылкой на скамейке, и ловко орудует штопором, - такое ощущение, что весь мир сдох, и только мы успели спрятаться в этой дыре. - Оригинальная мысль. - Мне 25 лет, а люди мне надоели на все шестьдесят, - он поджимает губы и становится очень серьезным и как-будто мрачным. Замирает, глядя прямо перед собой, забыв о бутылке, штопоре и обо мне, - как это называется, когда тебя тошнит от людей? - Мизантропия? - Типа того. Если бы все умерли, а я остался один, я бы нашел себе занятие. - Какое? - Не знаю, тысячу разных. Было бы просто отлично. И никто не говорил и не думал бы всякое дерьмо. Чисто, тихо, красиво. Как здесь. Хочу, чтобы мне было действительно на всех плевать. Это настоящая свобода. Я молчу, я не знаю, что с ним происходит. - Мне нужно позвонить, я уже неделю не подаю признаков жизни, думаю, есть новости, - он открывает бутылку, отставляет ее на скамейку рядом и аккуратно, медлительно выкручивает штопор из пробки, - но я не хочу никуда звонить. - Не звони, - я почти физически ощущаю его тоскливую безысходность. Я не понимаю, откуда она вдруг взялась, но больше всего мне сейчас хочется сделать что угодно, лишь бы он опять начал язвить и ругаться, - лучше выпей немного и давай, быстренько приготовь мне ужин. Я хочу есть. - Ты не обнаглел ли, Артуро?! – вот именно этого я и добивался. - А что такого? – я продолжаю выводить его из себя, и чувствую, как странная тоска отступает, - иди и приготовь пожрать. Должна же быть от тебя хоть какая-то польза? Он никуда не звонит. Я этому очень рад. Ночью, расстелив плед на мостках, мы ложимся рядом. Прохладно. Нас жрут комары, но Ники совершенно все равно. Он периодически прикладывается к бутылке, и, по его собственному выражению, «созерцает нормальное небо». - Мне понравилось твое дурацкое озеро. - Хочешь, поживем здесь? Есть время? - Нет, но я бы остался. - Так останься, что мешает? - Не знаю. Мне все страшно надоело. Но придется вернуться. Я приподнимаюсь на локте, пытаюсь разглядеть в полутьме выражение его лица. Мы с минуту молча смотрим друг на друга, а потом я наклоняюсь и целую его в губы. Он отвечает мне, неуверенно, осторожно. Я совершенно теряю голову - это невыносимо сладкое ощущение. Потом Ники отстраняется и говорит: - Арт, это смешно, честное слово. Не вздумай повторить этот трюк. Я знаю, что ему не смешно. Я знаю, что мы могли бы быть очень счастливы. Но он будет сопротивляться до последнего. Этого не может быть. Это не лезет ни в какие рамки. Это никому не нужно. Этого нет в списке хороших вещей для Ники Лауды. Мы едем в Милан утром. Ники перед этим десять минут говорит с кем-то по-немецки, потом снова набирает номер и уходит с аппаратом в Саню спальню. Я не прислушиваюсь, это не мое дело. Мне не по себе, но я стараюсь взять себя в руки и смириться с тем, что все однажды заканчивается. Ники в любом случае уедет, и все это меня не должно так расстраивать. Правда, теперь намного трудней себя убедить. Вчера у меня появилась слабенькая, чахлая, но живая надежда. - Поехали, - сухо говорит Ники, вернувшись, - сколько до Милана? - Час, - отвечаю я, пытаясь понять, что с ним происходит. На вид он спокоен, собран, но я вижу, что он нервничает, - что случилось? - Поехали, - никакой реакции. Мы молча добираемся до города, сэкономив пятнадцать минут. - В Мальпенса подбросишь? – изрекает, наконец, Ники, таким тоном, словно я его только что оскорбил в лучших чувствах. - Что-то случилось? - вот теперь я серьезно встревожен. Всякие пустые мысли и печали мгновенно улетучиваются, мне уже не до глупостей, - Эй, что происходит, Ники? - Я не обязан тебе докладывать, - огрызается он, - так ты подбросишь меня в аэропорт? - Не проблема, - я разворачиваюсь и опять выезжаю на скоростное шоссе. Я больше ни о чем не спрашиваю. Если захочет – сам расскажет. - Пока я тут дурака валял, Джеймс меня разыскивал, - говорит он зло и напряженно, когда мы подъезжаем, - я никогда не слышал, чтоб он на меня так орал. Я покрываюсь инеем изнутри. Мне кажется, что мои легкие больше не хотят перерабатывать воздух. Сбиваются, как двигатель, который поперхнулся поганым топливом. Я закуриваю и стараюсь сохранить спокойствие: - И что теперь? Разыскивал, орал… Это что-то хорошее? Это важно? - Важно, - буквально цедит сквозь зубы Ники, - твое мнение не имеет значения. Я вижу, как катастрофически меняется выражение его глаз. Как громадной волной нарастает в них настоящая, неподдельная ярость. Я перестаю, что-либо понимать. - … Я знаю, что ты сейчас скажешь! Начнешь плести что-то из серии: ты с ним несчастен, у вас все будет пошло и мерзко, и все остальные твои идиотские аргументы. Но, знаешь что, Арт: спасибо, за отлично проведенное время, конечно, но я не хочу больше слышать твои комментарии по поводу меня и Джеймса. Это только мое дело. И, да. Я его люблю, и я его простил. И мне плевать на то, что ты по этому поводу думаешь, Мерцарио! Тебя это точно больше не касается. Он смотрит на меня прямо. На лице равнодушие пополам с отвращением. - Ты всю жизнь будешь прибегать к нему по первому свистку, Ники? – я чувствую, как меня проглатывает целиком темная, злая и удушливая ненависть. К ним обоим, к этому миру, в котором дураки счастливы от того, что кто-то на них орет. «Ты совсем другое дело». - … Главное, не забывай команду «рядом». Хозяин может и ударить от большой любви. Он молча выходит из машины, забирает свои вещи из багажника и, не прощаясь, исчезает в здании отлета. Я закуриваю еще одну.