Охмор

POV Пита Мелларка. Скоро мне исполнится тридцать два. Голодных игр нет уже четырнадцать лет. Я — хозяин крупнейшей в дистрикте 12 пекарни и за моими «тортиками» приезжает каждую неделю Экспресс из Капитолия: запись в столице на «Торт Весенний» и «Цвет заката» и, самое главное, на «Китнисс» идёт за три или даже четыре месяца, мне уже раз пять, за последние два года, предлагали перенести производство в Капитолий, но я смеюсь в телефонную трубку, говоря:  — Спасибо, это очень заманчивое предложение, я люблю приезжать в Капитолий, в театр, к примеру, я очень хорошо отношусь к жителям столицы, но нам с Китнисс лучше жить дома, извините… Ещё мне говорят, что я занижаю цены на торты раза в три, как минимум, а так бы уже построил небольшую кондитерскую фабрику. Знаю, это истинная правда, но я не хочу. Вообще на жизнь грех жаловаться: я женился по «Великой любви», как иногда смеется надо мной Хеймитч, пережил две страшные Арены, гражданскую войну, пытки и плен, чудом уцелел и не сошёл с ума и в конце этого «пути слёз» меня ожидала награда — женитьба на любимой женщине. Хотя нет, вообще-то на девушке, женщиной Китнисс стала со мной, я лишил девственности ее, а она меня. М-да, и как-то ни разу, не приходила мне в голову мысль «сходить налево», черт, ну лезет же в голову всякая дрянь!!! Да, я — счастливый человек, я люблю свою жену и она любит меня, смерть несколько раз прошлась совсем близко, один раз даже задела меня своим крылом. Так что: я — счастливейший и удачливейший во всем Панеме мужчина. Я сделал Китнисс официальное предложение через семь месяцев после моего возвращения в родной, до основания уничтоженный, дистрикт. Она думала три дня, три ночи и девятнадцать минут, а потом еще полтора месяца мы ждали официальной церемонии, нас поженили в числе первых семнадцати пар, осмелившихся на это в разрушенном, практически до основания, двенадцатом. К тому же, нас отчаянно умоляли не торопиться те, кто непременно хотел присутствовать на нашей свадьбе. Желающие съехались на свадьбу бывших «несчастных влюбленных из дистрикта 12» со всего Панема: мама Китнисс — Эль Эвердин и Энни Одейр с маленьким сыном из четвертого, Джоанна Мейсон из седьмого, Дальтон из десятого, но самая большая группа из Капитолия: Плутарх Хевенсби сам приехал и привёз поздравления от президента Пейлор, которая, как говорят, жутко переживала, что не могла присутствовать лично, Эффи, Крессида, даже Тигрис (не поверите, она присутствовала!), ещё не маленькая группа из одиннадцатого, среди них была- мама Руты, сама чудом уцелевшая во время войны. Я просил Китнисс позвонить и пригласить Гейла, но тут нашла коса на камень, из-за этого мы с Китнисс впервые серьезно поссорились, она действительно не могла простить Гейлу, что он придумал схему той проклятой ловушки, я пытался доказать, что Гейл тут ни причем, он бросил дело на полпути и кто-то другой сотворил это зло, куда там, Китнисс орала на меня: — Пит, ты не понимаешь, потому, что ты добрый. Тебя там не было, во втором, тогда всё началось, с «Орешка», с того самого взрыва. Нет, Пит, я не прощу этого Гейлу — НИ-КО-ГДА! — Произнесла она по слогам. Убедить Китнисс так и не удалось. Хотя обычно у меня с этим не бывает проблем: за долгие годы я научился предугадывать каждую мысль Китнисс и могу: убеждением, лаской, твердостью, лестью, хитростью, сотней других способов, убедить Китнисс в том, что она сама желает того, чего хочу я. Так вот, на нашу с Китнисс свадьбу, приехала такая куча народа, что мы даже растерялись, куда всех поместить, долго над этим ломали голову, но все гениальное оказалось просто. Деревня победителей, к счастью, не пострадала во время бомбардировки, дома в ней были свободны и нам разрешили поселить гостей в соседних с нами домах. А в ту же ночь, ночь свадьбы, я совершил то, о чем грезил долгими ночами ещё во время «Тура победителей» — мы с Китнисс слились в одно целое и мне пришлось пытаться ладонью прикрывать Китнисс рот, безуспешно, впрочем, крики моей охотницы: «Пит! Пит! ААААААААААААААА!» разрывали тишину ночи несмотря плотно притворенное окно в спальне. Задержка в проведении церемонии была обусловлена тем, что нам обоим необходимо было получить медицинское разрешение на создание семьи: всё-таки за последние два года я и Китнисс, мягко говоря, утратили львиную часть здоровья: физического и психического, она побывала на грани сумасшествия и убила президента-лидера Революции, в итоге была признана психически нездоровой, ну, а я, вообще представляю из себя медицинский феномен. Так говорит наш с Китнисс доктор-куратор Аврелий — «казус Пита Мелларка»: феномен воскрешения личности, уничтоженной посредством «метода Прометеуса Лайонса» , некорректно именуемого «охмор обыкновенный». (примечание: Подробно об имени «врача», изобретшего охмор, сказано в примечании в конце фанфика) Так что, свадьба убийцы президента Коин К. Эвердин и уцелевшего после применения «метода П. Лайонса» феноменальным образом П. Мелларка потребовала всестороннего медицинского одобрения. И благодаря ряду благоприятных факторов («везучие мы с Китнисс, всё-таки») пожениться нам с Китнисс разрешили. К моему огромному сожалению у нас с Китнисс нет детей, хотя женаты мы уже тринадцать лет, но тут, увы, приходится вновь вспомнить мистера Прометеуса Лайонса. Этот человек «изобрёл и практиковал охмор для специальных миссий», по-просту одноразовых убийц и потому только мне одному удалось, спустя год после охморения сохранять рассудок. А потом вообще «аннигилировать симптоматику», но обычно, на то, чтобы сойти с ума, жертве охмора требовалось сорок дней и ни одним днем дольше. Я попал в руки Прометеуса через два с половиной часа после того, как предупредил Китнисс о предстоящем нападении на дистрикт тринадцать прямо из студии Capitol —TV, кстати говоря, меня не били: только, сразу «после», сапог одного ретивого миротворца сломал мне нижнюю челюсть, но потом под руки вывели из студии и я вырубился. И вот я очнулся, челюсть не болит. Пришёл в себя и слышу такой разговор: — Я предлагаю предложить президенту сварить испытуемого в кипятке. — Нет, есть лучшая идея -серная кислота. — Четвертование интереснее, господа. — Нет, это ненаучно, только серная кислота. — Нет, коллеги, в старинных казнях есть определенно что-то такое… Я слышал, как бьется мое сердце, настолько мне было страшно! А затем, раздался звонкий, хорошо поставленный голос, главное, что в нем было замечательного- безучастность: — Довольно! Президент одобрил мой план — охмор, господа! Несколько голосов слились в хор: — Поздравляем вас, доктор Прометеус, поздравляем, это такая честь… Я запомнил ответ: — Я выше всего этого! Главное — это торжество науки, коллеги. И я подумал: либо я схожу с ума, либо они — смертельно опасные для людей безумцы и садисты в белых халатах. И, к несчастью, я оказался абсолютно прав. *** Проблемы со мной у них начались практически сразу: и невосприимчивость к яду ос-убийц. Укусила же меня на Арене 74-х игр девятая оса и вот я здесь, жив, а ведь считается, что пять укусов — смертельная доза. Хотя это заблуждение, уж я то знаю это, как никто другой: чтобы убить требуется укус не менее, чем тринадцати ос-убийц и обязательно должна быть повреждена центральная нервная система, иначе шансы уцелеть, минимальные, естественно, но все же они есть. И крайне высокий болевой порог: пытки, которые убивают других людей, меня способны были лишь надломить, да и то, не сразу, а постепенно. Поэтому «мой личный предельный уровень» проклятого яда проклятых ос-убийц им пришлось повышать до бесконечности, мое сердце остановилось и его запустили вновь, они суетились, сличались с литературой, дивились, но должный эффект все равно не получался. Ругались, спорили, а в соседней комнате, я орал, что было сил, мне было невыносимо больно, я же не из железа сделан, а из плоти и крови, а они всё спорили. Наконец пришел Прометеус и приказал: — Повышайте дозу до двадцати пяти укусов единовременно. — Но, господин Лайонз. Это его убьет, президент будет разочарован. — Делайте, что я говорю, пульс замерять постоянно, эхоэнцефалограмма мозга каждые пол-часа, выполнять! Все бросились исполнять: вся капитолийская медицина единодушно признавала Прометеуса гением… В момент просветления, мелькнула мысль, ну всё, пришел мой смертный час, я оказался на грани жизни и смерти: еще чуть-чуть дожать и мозг от адской боли перейдет в «неконтролируемое состояние реакций», т.е. впадет в безумие. От «грани» меня оттащили по приказу Прометеуса, но внутренне сопротивляться я уже почти не мог, охмор основан на подделке настоящих воспоминаний лживыми воспоминаниями-«перевертышами». В моем случае, изуверам нужна была моя ненависть к Китнисс и нестерпимое желание ее убить, но я и сам понимал, чего они добиваются, получил в голову первые «перевертыши» и осознал: они хотят, чтобы я по своей воле, разумеется, убил Китнисс Эвердин. А зачем еще им понадобилось придумывать сцену, где Китнисс и Гейл Хоторн трахаются, как кролики, на моих глазах? Я начал изо всех сил сопротивляться, но «за грань» я всё—таки заглянул… Правда, я твердил сам себе, лучше сдохнуть здесь от яда ос-убийц, чем позволить им убить, моими руками, мою Китнисс. Моя смерть предполагалась изначально, трибутов увозили на Голодные игры в Капитолий, для того, чтобы они умерли… нет, справедливее будет сказать — чтобы убить этих детей! Поэтому, думал я, сражаться за собственную жизнь мне не к чему и я из-за всех сил старался обмануть этих капитолийских врачей-извергов. Вот и балансировал на грани умопомешательства от нечеловеческой боли, пытаясь тем самым защитить Китнисс. Поначалу, мне везло, охмор ко мне «не лип» — слишком уж топорными и ненастоящими были сотворенные ими воспоминания-перевертыши, я это осознавал и поэтому у меня сохранялся шанс самому погибнуть или сойти с ума, но скорее всего и то, и то одновременно. Сумасшедший не может быть убийцей, они, естественно, не желали сдаваться и пихали мне в голову перевертыши с Китнисс, которая спит со всеми мужчинами в дистрикте, Китнисс, которая торгует своим телом с семи лет (вот уроды, честное слово, это ведь ребенок!!!) или желает прибрать к своим жадным ручонкам нашу пекарню — такой идиотский бред мой измученный мозг отторгал, хотя боль не прекращалась ни на минуту, боль от укуса двадцати пяти ос-убийц! Прошло уже более десяти лет, но мне по-прежнему страшно вспоминать об этом, но и забыть не получается… Третьи сутки были на исходе, а внедрить в мой мозг охмор так и не получалось, мозг чувствовал подмену и отторгал ее, но одновременно медленно шло разрушение моей личности, я распадался на глазах, стал истерически и безумно смеяться вместо криков, я сходил с ума от боли и ужаса. И тогда вновь пришел Прометеус: — Неудачники! Его личность претерпевает необратимые изменения, полностью отменить инъекции яда, у меня есть свежая идея. Как жаль, думаю я достаточно часто, что в голову Прометеуса пришла тогда эта «свежая идея», не приди она и Китнисс не подверглась бы тогда нападению. Моему. До сих пор, мне страшно осознавать этот факт, и невероятная физическая боль снова и снова, пронзает меня при воспоминании об этом. Свежесть идеи заключалась в том, что «воспоминания-перевертыши» основывались на реальных воспоминаниях, реальных фактах и фантастических фактах, нереальность которых можно было проверить только опытным путем, только «добравшись» до тела Китнисс. И вот тогда я и попал в капкан, я испугался. Я испугался, что не смогу отторгнуть новые воспоминания, ведь они не навязывали какой-то бред, а всего-навсего запутывали без того ослабленное и больное мое сознание, напротив, мне как бы давался выбор: боль или нейтральное отношение к ним. Прометеус совершенно верно предположил, что твердое убеждение в том, что Китнисс Эвердин — адское создание вовсе не следует мне навязывать открыто, мои собственные сомнения и переживания за жизнь Китнисс, сослужат пропуском для захвата моего сознания. Вот так в моем измученном болью мозгу и поселилась она, «Другая Китнисс», не порождение Капитолия, а скорее порождение моих собственных страхов и усиленных недостатков самой Китнисс. Настоящей Китнисс. Я стал видеть страшные воспоминания, как Она, переродок, лже-Китнисс, убивает мою любимую девушку, но она настолько умна и коварна, что об этом подозреваю лишь я один, а других людей она виртуозно обманывает и убивает одного за другим всех родных Китнисс и моих. Но в первую очередь родных самой Китнисс. Вот такое порождение моих собственных страхов залезло в мою голову, но я всё-таки уцелел, как осколок личности. Личность сохранилась, но она была повержена и была необыкновенно слаба, сопротивляться сам, увы, я не мог. И к сожалению, охмор победил, но всё-таки он не смог убить меня окончательно. Так, Прометеусу удалось обмануть мой разум (или то, что еще уцелело от него после нескольких суток постоянной, запредельной боли, боли, и снова боли. Нечеловеческого страдания, вызванного ядом ос-убийц) и я поверил в существование лже-Китнисс, но в одном он глубоко ошибся: всё было построено на том, чтобы использовать мои собственные сомнения, но они же и позволили мне, в конечном счете, усомниться в подлинности перевертышей один раз, потом второй, третий и. т. д. Но это всё было уже потом. Но сначала был усыпляющий газ… *** За это время мне пришлось узнать и понять про охмор Прометуса Лайонса практически всё — по заданию Аврелия я сидел и читал сотни написанных этим изувером страниц, почерк у него был, как и у президента Сноу, каллиграфический и я месяцами изучал то зло, которое заползло в мою голову и едва не убило Китнисс. Но я отчетливо помню один важный момент: переродок в моем обличии или «охморенный Мелларк» накинулся на Китнисс Эвердин, много бы я дал, чтобы мне был предоставлен один единственный шанс не допустить этого! Но когда мои руки сомкнулись на шее той, которую я уверенно считал не Китнисс, а переродком, убившим Китнисс Эвердин, в моей голове возникла мысль, мысль-сомнение и это было подлинно моё сомнение, а не дело рук капитолийских врачей-извергов, я подумал: — А что, если коварный переродок лже-Китнисс обманул и меня самого? Она могла не убить, а схватить и пленить Китнисс, которая ещё жива??? Но тогда я могу задушить настоящую Китнисс. Разве это не станет счастьем для Переродка? — И я засомневался, и на пару секунд чуть ослабил захват, и тут же ощутил сильнейший удар по голове. Наверное, тогда, впервые мой разум сделал охмору подножку. Годы ушли на то, чтобы я твердо научился различать воспоминания-перевёртыши, я ещё их называю «блестящими воспоминаниями», от правды. А сомнения стали ключом-отмычкой, которые помогали постепенно изгонять их из памяти. Мой разум сначала поверил, что передо мной не переродок, а настоящая и подлинная Китнисс Эвердин, которую я люблю больше жизни. Долгие и нескончаемые месяцы, проведенные в Капитолии. Упорная работа над самим собой, все старания ушли на то, чтобы научиться убеждать самого себя во время «блестящего воспоминания: — Это не правда, этого не было на самом деле. Это не моя Китнисс! И именно таким путём удавалось, пусть и очень медленно, эти проклятые «сны наяву» обезвреживать. Не важно то, чего это стоило мне, моё сердце сжимается при мысли, что принесла моя болезнь Китнисс. Какую боль охмор принёс Китнисс. Ведь нас связывает незримая и крепкая связь, и мою боль чувствует Китнисс, а ее боль ощущаю я, ощущаю даже физически. Мы с доктором Аврелием почерпнули в записях Прометеуса версию, что «закрепленность» воспоминания-обманки, «перевертыша» основано на моей собственной уверенности в его истинности и, четырнадцать лет назад, в капитолийском госпитале, я сам высказал Аврелию идею: — Надо найти в каждом «перевертыше» грань, за которой начинается: выдумка, неправда, которую в мою голову «подсадили», а я, из-за нечеловеческой боли, не смог это отторгнуть, ведь Прометеус пишет, что каждое воспоминание основано на реально существовавшем факте или событии. А Аврелий покачал головой и добавил: — Или на твоём предположении, или на твоём сомнении, а было это или нет, ты не можешь знать. А последнее, Пит, «убрать из твоей головы» наиболее трудно, потому что это твои собственные сомнения. А от «полного стирания» твоей памяти, мы категорически отказались. Но возможно в том, что ты говоришь, есть реальный шанс победить охмор… — Неужели, это возможно, доктор? — я тогда от волнения вскочил, опрокинув с грохотом стул. — Я надеюсь, — не очень уверенно ответил тогда Аврелий. Но самое невероятное заключалось в том, что именно эта моя догадка: и оказалась тем единственным шансом дать мне новую жизнь, и возвратить мне украденные воспоминания, и порабощенный Капитолием мой боевой дух обрёл то, что, казалось, было утрачено — Надежду, что мы с Китнисс сможеи создать полноценную семью, и пусть не сразу, через много-много лет, сможем родить и воспитать детей. Которые не будут знать, что такое Жатва и никогда не попадут на Голодные игры. Невероятно трудно было научиться находить в «блестящих воспоминаниях» то самое настоящее, что послужило основанием и отделить его от придуманного Прометеусом: безумного, злобного, бреда, ненавидящего Китнисс, из которого и состояли «блестящие воспоминания». И мы с Китнисс взялись за это вместе: те настоящие воспоминания, которые в Капитолии у меня стёрли, заменив на «блестящую гадость», как я шутил, рассказывая про них моей любимой жене, Китнисс, именно с ее помощью мы начали их вспоминать и восстанавливать -головоломка, медленно, но верно, складывалась. Правда отделялась от лжи и в течении года упорных усилий «блестящие воспоминания» изчезли, я нашёл то немногое, что было в них истинным и научился прямо во время приступа чувствовать фальшь и неправду, а охмор построен на не доверии, а когда ты доверяешь, охмор бессилен! Но отдельные «перевертыши» оказались живучими и мимикрировали в нечто менее опасное и менее зримое, но живое и именно они приносят мне особенные страдания, они уже утратили «лоск и блеск», но пока еще я не закончил мою войну с этими злобными картинками. Война продолжается четырнадцать лет, но именно сегодня я как никогда близок к тому, чтобы последний перевертыш был побеждён моим разумом (при небольшом участии медицинских препаратов, которые просто помогают мне успокоиться). Я научился (и научил этому Китнисс), как предугадать мой мини-приступ (последние десять лет приступов у меня нет, а то, что мучает меня (и мучает мою жену) уже не способно причинить ей даже малейший вред, но из-за того, что нелегко приходиться мне, очень сильно страдает Китнисс. Анализ крови способен предсказать наступление мини-приступа за 15 часов, в моей крови резко повышается уровень адреналина, ненормально высокий, его мой разум пытается использовать, как защиту. Вполне успешно. Поэтому, что мне будет нехорошо, мы с женой можем узнать заранее. И Китнисс не так сильно психует, ведь, как я уже сказал, всё, что чувствую я, почти всё чувствует и она. А я готовлюсь, чтобы «победить его», последний кошмар, как только мой разум окончательно отвергнет лживый «образ-перевертыш», он изчезает. И сегодня, у меня снова будет больной и поддельный «сон разума», как говорит доктор Аврелий, он вообще полагает, что я нахожусь в одном единственном шаге от того, чтобы всё это окончательно прекратилось и тогда, так мы с Китнисс решили давным-давно, мы заведем детей. ***  — Пит, как ты сейчас себя чувствуешь, — спрашивает меня Китнисс. — Голова болит и такое покалывающее ощущение, но пока всё под контролем. Мы сидим на кухне: ножи и другие острые предметы Китнисс, на всякий случай убрала. Я давно перестал, во время мини-приступа, неосознанно себя вести, но мы с Китнисс всё равно проявляем осторожность — охмор такая опасная и непредсказуемая вещь, что лучше быть настороже. Китнисс держит меня за руку, а ее прекрасные, стального оттенка, глаза внимательно следят за моим лицом, она научилась улавливать малейшее изменение в мимике моего лица, наверное, не я сам, а именно Китнисс раньше чувствует то, что позже буду испытывать я. Я решаю ее отвлечь: я чувствую, как она напряжена, собрана и готова к любым неприятным сюрпризам, я знаю, что Китнисс давным-давно ничего не угрожает, но и мне больно осознавать, что она сейчас находится в постоянном болезненном напряжении: — Китнисс, слушай, я хочу тебе что-то сказать. — Да ну тебя, Пит, — она уже разгадала мою уловку, но сопротивляться не в силах, в этом весь мой расчёт. — Ты вчера по ошибке надела мою ночную рубашку. — И что? — Глаза Китнисс смеются. — Ну, как бы по деликатнее сказать, твои соски были хорошо видны… — Пит! — Китнисс смеется, вчера ночник я не зажигала, ты же не кот, видеть в темноте, но я чувствую, ее настроение улучшается, смех вообще самое действенное лекарство. — Я не кот, но я их видел, луна то ярко светила… — И что ты сделал потом? — Китнисс начинает играть со мной. — Я рассматривал каждую черточку твоего лица, а потом я протянул руку… — Этого не было. Не обманывай меня, я бы почувствовала, у меня чуткий сон охотника. — Ты просто не помнишь, я дотронулся до соска указательным пальцем. — Пит, это нечестно, ты мне сказки рассказываешь, ты меня не трогал… — Ты же вчера ходила на охоту, пришла уставшая, вот ощущения и притупились, а кроме того, ты ведь даже во сне, доверяешь моим рукам. — Не было ничего… — Нет, Китнисс, было… И тут все, начинается, приступ нельзя предугадать, он подкрадывается внезапно, комната начинает видоизменяться, затем она начинает вращаться, пока я чувствую, Китнисс крепко держит меня за руку, но остановить это я не в состоянии. Поэтому я переживаю наяву маленький, но отнюдь нефальшивый «сон моего разума», его питают мои страхи и переживания, он короток, но пугающе реален… *** Мне гораздо меньше лет, я чувствую себя юным, практически мальчишкой, каким я был после 74-х Игр. Я оказался в очень опасном, в моем положении, месте — разрушенной дедовской пекарне. Вернее, ещё не оказался, я подкрался к черному ходу, только мы, Мелларки, им пользовались. Я открываю дверь и чувствую запах, запах Нашей пекарни, запах опары, такую умел делать только отец, у меня немного измененный рецепт, я его сам создал путем проб и ошибок, но это совершенное иное. Я тихо как мышь, как будто опасаясь, что меня могут поймать, крадусь по направлению к собственной комнате, там меня точно не найдут, но самый опасный участок пути, поблизости от кухни, миновать его невозможно, я делаю робко семнадцать шагов и прохожу на цыпочках мимо двери в кухню, уже собираюсь двигаться дальше, но тут я слышу голоса. Их два и поняв, чьи это голоса, у меня сердце в груди покрывается инеем: эти голоса принадлежат двум женщинам, вся моя жизнь так или иначе связана с ними двумя, вся жизнь. Эти голоса негромко переговариваются между собой, это голос моей матери и голос Китнисс. И я, точно не уверен, что это не правда. Я чувствую, как пот покрывает мое лицо и я чувствую несильную, но очень неприятную боль в моей больной ноге, она нарастает. И я слышу: — Китнисс, подай мне, пожалуйста, начинку, — этот низкий тембр я никогда не смогу забыть, это голос моей матери, Виктории Мелларк. — Да, — голос Китнисс немного хрипловат, он иногда немного садится у нее, когда она слишком много времени проводит на охоте зимой, но он бывает такой только один день, на следующее утро, она уже ничуть не хрипит и никогда не кашляет: у нее «железное горло», даже сильнейший мороз не может причинит ей большой вред, а ангиной Китнисс вообще никогда не болела, за тридцать с небольшим лет. — Поглядим, как получится пирог с начинкой из зайчатины…- говорит мама. Я теряюсь: даже не знаю, моя мать совершенно не любила пироги с начинкой, если только эта начинка не вишня, которую изредка привозили из одиннадцатого, но ее цена была, как себя помню, такой, что Мелларки могли позволить ее купить только один раз в год, не чаще, на день рождения мамы, а все другие пироги моя мать терпеть не могла, могла испечь, но никогда не съедала ни кусочка. И ещё помню, мне было девять, отец купил фунт вишни для матери как-то летом (моя мать родилась в декабре), матери было безумно приятно, но она не захотела дать шанс отцу тратить дополнительно лично для нее наши сбережения и, поблагодарив папу, тут же категорически запретила делать это впредь. Папа был несказанно расстроен, по-страшному, прямо-таки, честное слово, Но пироги с зайчатиной мама не пекла никогда. — Китнисс, а почему ты не выбрала Рея? (Р. — мой старший брат) — спрашивает моя мать. — Мама (Я сейчас грохнусь в обморок: Китнисс назвала мою мать «Мамой»!!! Я разучился дышать, это невероятно больно, боль в моей ноге такая сильная, что я вынужден схватиться рукой о стену, иначе я упаду) — а Китнисс продолжает, — Рей мне совершенно не нравится, в нем слишком много от Вашего супруга, Рей слабый, — голос Китнисс какой-то жестокий, металлический и необычайно сильный. Настоящая Китнисс не может говорить таким тоном. Это неправда. — А мой младший сын? — Моя мать испытывает Китнисс. Я знаю это, как никто другой. — Пит сильнее, чем, кажется. Был бы слабаком, я бы, не задумываясь, убила бы его на Арене, — говорит Китнисс, но чувствую её сомнения, всё-таки я отлично ее изучил за тридцать-то лет! — Это всё что из-за того, что мой дурачок был готов пожертвовать ради тебя жизнью? — холодно спрашивает моя мать. — Нет, — отвечает Китнисс, — потому, что я сама выбрала его. — А ошибиться не боишься, потом будет поздно, — голос мамы холодный, но я почувствовал толику тепла. У моей матери это случалось очень редко, но случалось и я это знаю. — У Пита есть воля и ум, это именно то, что мне необходимо, — твердо отвечает моей маме Китнисс. Я совершенно теряюсь, я не замечаю ни малейшего оттенка фальши, но это «Мама» было подобно удару ножа в мое сердце, отсюда уверенность — это «перевертыш», но всё прочее крайне правдоподобно. Это крайне плохо: я пока не состоянии отличить правды от лжи, которую бездушный доктор Прометеус поместил в мою голову и от которой я должен избавиться и это вопрос жизни и смерти. — Ты била когда-нибудь моего сына? — спрашивает мама. — Было дело, неохотно отвечает Китнисс, — в тренировочном центре, после того, как он признался в любви ко мне всем этим придуркам, а на меня как-будто ледяной ливень обрушился. — И что ты чувствовала, когда била моего сына? — спрашивает Виктория Мелларк. — Наслаждение — отвечает Китнисс, ее голос изменился, он какой-то притягательный, чарующий, но совершенно ненастоящий. Что за бред? «Перевертыш» чертов, детище бездушного Прометеуса Лайонса, как мне рассказывал Плутарх Хевенсби, когда разъяренные повстанцы пошли на штурм Капитолия и режиму Сноу пришёл конец, жуткий, жестокий, кровавый предел, Прометеус не выражал никаких чувств, работал над усовершенствованием своего «адского детища» до последнего и когда он вышел случайно в коридор, он увидел, что из «лаборатории специального назначения» сбежали миротворцы охраны и его, Прометеуса, прихлебатели-подручные, изверги —«доктора», ни единой души не осталось, услышал рокочущий снаружи грохот, безошибочно определил, что наступление мятежников проходит очень успешно и без каких-либо треволнений вошёл в свой кабинет и вынул из сейфа цианистый калий, которым обычно травил «подопытных узников» по распоряжению президента. Когда мальчишка-повстанец из дистрикта 9, 15 лет от роду, первый ворвался в здание и нашел труп Лайонса его потрясло выражение лица покойного, которое не выражало абсолютно ничего и вообще не было похоже на человеческое лицо. «Моя мать» учит «Китнисс» как надо правильно бить, чтобы не оставалось следов, потом они вместе пью кофе (моя мать ненавидела кофе) и едят этот пирог и я понимаю, что мне больше здесь делать нечего. Я улыбаюсь и не испытывая больше боли в ноге смело иду в свою комнату: это все ложь — я уверен на все сто, Китнисс никогда не испытывала наслаждения, причиняя боль живому существу, а вот ее слова, что она выбрала меня в том числе и за мой ум и мою волю, правда, но, это скорее мои собственные мысли, а не мысли Китнисс. Я понял, что последний «перевертыш» основан на моей собственной неуверенности, глубокой обиды на маму и воспоминаниях, что я чувствовал, когда она лупила меня, но всё остальное — детище подручных доктора Прометеуса. Но когда я уже готов войти в свою старую комнату и… я просыпаюсь и мне становиться больно: я вижу полные ужаса и сострадания серо-стальные глаза. — Пит, ты как? — голос Китнисс дрожит и по щеке медленно течет одинокая слеза. Нет, надо срочно исправлять ситуацию. — Всё в порядке, любимая, у меня всё получилось: я понял, где правда и где ложь в том, что я видел. — Рассказывай, не тяни, — Китнисс обязана всё знать, ее здоровье напрямую зависит от того, что чувствую и что переживаю я. Я рассказываю все воспоминание целиком, ничего не утаиваю потому, что это очень опасно: во первых: Китнисс от даже моей маленькой лжи может быть очень больно, во вторых: охмор годами питался моими страхами и нельзя давать ему «пищу», наша с Китнисс задача- добить охмор и мы в шаге от того, чтобы достичь желаемой цели. Лицо Китнисс меняется, мой рассказ она воспринимает крайне серьезно, когда я говорю, что слышал ее разговор с моей матерью, ее глаза наполняются гневом и она еле сдерживается, Китнисс не умеет достигать компромиссов и поэтому она ненавидит мою мать за то зло, что мама причиняла мне. Для Китнисс это практически то же самое, если бы избивали ее саму и, страшно представить, Прим: — Пит, это ужасно, этого не было, — глотая гнев, как воду, говорит Китнисс. Её гнев такой мощный, а жажда отмщения так сильна, что приходиться давать Китнисс отпор, она совершенно не умеет управлять своим гневом: «Гнев Китнисс Эвердин» едва до тла не спалил Капитолий четырнадцать лет тому назад: — Китнисс, ты не права-моя мать любила меня, — говорю с жаром я. — Нет, Пит, она избивала тебя и ты очень страдал, — с жаром возражает мне Китнисс. — Да, — вынужден признать я, — но это была моя мама (я редко называю в разговоре с женой свою мать «мама»), нет, я ее не оправдываю… Китнисс с жаром меня перебивает: — Пит, так нельзя, это неправильно, ты слишком добр, нельзя забывать зло… — Нет, Китнисс, не будь у меня такой матери, я не смог бы выстоять на Арене, вырос бы более слабым, — убеждаю ее я. — Но ты же не думаешь, что бить детей это правильно, — спрашивает Китнисс. — Нет, я этого не говорил, ты не поняла, — отвечаю своей жене. — Нет, Пит, это ты ничего не понимаешь, тебя избивала твоя мать и это было зло и ничего хорошего это не принесло, зло порождает только зло, — спокойно, но убежденно говорит Китнисс. Мы спорим, я не соглашаюсь и тогда рассказываю, как они вдвоём, Китнисс и моя мать, пекли вместе пирог, Китнисс изумляется и спор о моей злой матери прекращается: — Мы пекли пирог? Как это можно понять Пит? — спрашивает Китнисс. И я отвечаю, что это отражение моего сомнения и моего желания, сомнения порождены тем, что мама всегда экономила и не позволяла лишнего не только нам, детям, но была жестка к себе самой, очень жестка, поэтому запретила отцу покупать очень дорогие ягоды, которые с детства были единственным, что приносило тепло и умиротворение в ее душу: я рассказываю Китнисс, что ни разу в свой день рождения мама и пальцем меня не тронула, а в мой собственный могла хорошенько отлупить, это правда. Китнисс страшно сомневается, она ещё не догадывается, что я попрошу ее сделать сегодня, после того, как я объясняю, что пирог с зайчатиной, которые якобы пекли мама и Китнисс, это мой собственный страх, что Китнисс не захочет испечь такой пирог вместе со мной. — Пит, я отвратительно пеку, ты же прекрасно это знаешь, — жутко обижается на меня Китнисс, она глотает от отчаяния слёзы, но я настойчив, я должен настоять на своем: — Мы сделаем это вместе, ведь именно зайца ты вчера и принесла, не белок и не кроликов. Не бойся, я буду рядом, помогать тебе. Наконец Китнисс капитулирует, я прекрасно умею добиваться своей цели, если убежден, что это необходимо. И мы с Китнисс выпекаем пирог, вдвоём делаем тесто, кладем туда дюжину яиц, Китнисс режет мясо, вместе делаем начинку, я раскатываю тесто, она жутко трусит, что она всё только испортит, но доверяет мне и поэтому подчиняется. Проходит час с небольшим и пирог готов, и Китнисс изумляется еще больше: такого вкусного пирога она еще не пробовала, но самое главное, что в его приготовлении не только моя заслуга, но и ее, мы всё делали вместе и поэтому у нас всё получилось (пирог с зайчатиной раньше выпекался «средненьким» у меня самого, а тут — пальчики оближешь). На следующий день мою правоту подтверждает Хеймитч, когда заявляется внезапно и за завтраком трижды просит добавки пирога: — Солнышко, ты просто не в курсе, раньше пирог с зайцем Пит готовил ужасно. — Вы что сговорились? Я не умею печь пироги, вам ясно, — сердится Китнисс. Хеймитч со смеха чуть со стула не падает: — Ты хочешь сказать, это я его выпек? И Китнисс приходиться признать, что на вопрос «Умеет ли Китнисс Мелларк вкусно испечь пирог с зайчатиной?», правильный ответ: «да». ***

Три месяца спустя.

Китнисс ушла в больницу, для чего говорить не хочет, но и я не спрашиваю особо, догадываюсь. Я разговариваю по телефону целый час с Аврелием, он доказывает мне, что охмора у меня больше нет, я совершенно здоров, все анализы за последние два с половиной месяца уверенно это доказывают, затем я прошу его совета, моя жена последнее время ведёт себя немного странно: накидывается на меня ночью, как хищник и наша близость превращается в какое-то сражение в постели, она провоцирует на агрессию меня и обычно своего добивается, Аврелий признается, что он недавно напоминал Китнисс, что раньше, десять и более лет назад «блестящие воспоминания» плотно ассоциировались в моем мозгу с темой секса Китнисс с другими мужчинами, Аврелий говорит, что одобрил такую тактику, чтобы лишний раз убедиться в «аннигиляции последних проявления охмора». Я сержусь, говорю, что напор Китнисс в сексе воплощает ее фантомные фантазии охотницы-девственницы, Аврелий надо мной смеется, говорит, что девственности ее лишил я в двадцать лет, я возражаю, что это архетипные фантазии, а Аврелий советует мне меньше читать книги по психологии, а уделить внимание совсем другому разделу медицины, я понимаю его намек и смеюсь в ответ. Не успеваю я положить трубку, как ощущаю присутствие Китнисс, она, как всегда, незаметно подкралась и уже хочет обнять меня сзади, я говорю: — Китнисс, я давно знаю, что ты тут, — и она, фыркнув, неслышно ступая подходит вплотную ко мне. — Как догадался? — и жена, стоя позади меня, запускает руки в мои волосы. — Я почувствовал твой запах, — говорю я и, Китнисс вздыхает глубоко и прижимается всем телом к моей спине. — Пит, ответь, правда или ложь: мой тест показал положительный результат, — и у меня сердце в груди ёкает, а в глазах появляются черные снежинки. — Правда, — отвечаю, после трехминутной паузы, хриплм голосом — Ответ верный, — Китнисс вытаскивает из моих волос ладони и сначала кладет мне их на бедра, а потом медленно опускает ниже и я говорю: — Но ты же беременна? На что моя жена говорит: — Заткнись. *Примечание. Об имени «доктора» в котором и не было ничего человеческого, «гении», который изобрёл и практиковал охмор: Прометеусе Лайонсе: имя отсылает к знаменитому роману Мэри Шелли «Франкештейн или современный Прометей», написанному ещё в 1818 году, но в наше время известному благодаря Голливуду. Фамилия Лайонс (англ.: Lions) — это отсылка к известной легенде о Големе. Голем-Человек из неживой материи (глины), оживлённый его Создателем, пражским раввином Львом (нем. — Leon) с помощью тайных знаний — по аналогии с Адамом, которого Бог создал из глины. Собственно, на Мэри Шелли — «Мать Франкештейна» старинная легенда о Големе оказало немалое влияние. Образ голема в наше время можно встретить в массовой культуре.